Две головы и одна нога - Хмелевская Иоанна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/61
• Следующая

В десять утра позвонил ксёндз пробощ.

— Могу пани порадовать, ксёндз викарий пришёл в сознание, но пока нельзя его утомлять, — сообщил он, и благая весть моментально прочистила мозги от остатков сна, вселила бодрость и надежду. А ксёндз добавил:

— Мне представляется, что я мог бы… нет, что я просто обязан побеседовать с вами. Как пани себя чувствует?

— О, превосходно! — радостно заверила я. — Никаких проблем, могу приехать когда скажете. Во сколько?

— Хорошо бы к часу, буду ждать вас в костёле.

Ещё не было часа, когда я уже остановила машину у костёла, так подгоняло нетерпение. Вчерашний день, проведённый в вынужденной неподвижности, я считала пропащим, хотя по телефону кое-что узнала о Ренусе. После беседы со старым другом я сделала ещё два звонка, оба неудачных. Разбудила каких-то незнакомых людей, и те дали мне понять, что некультурно звонить в столь позднее время. Только тогда до меня дошло, что и в самом деле наступила ночь, и я закончила телефонную акцию. И в самом деле, даже если очень хороших друзей забрасывать дурацкими вопросами в столь неурочное время, они могут со мной раздружиться. На свидание с ксёндзом я помчалась, преисполнившись новыми надеждами.

Ксёндз меня ждал. Начал он с того, что похвалил меня.

— Пани очень хорошо запомнила содержание письма. Оказывается, преступник его не забрал, письмо у меня. Ваша фамилия Хмелевская?

— Да, Хмелевская.

— Иоланта?

— Нет, Иоанна.

— А какой Хмелевской адресовано письмо? Иоанне или Иоланте? На конверте, наверное, было написано и имя.

Дрожащими от волнения руками схватила я сумочку и вытряхнула её содержимое на скамью. Слава Богу, конверт оказался на месте, хотя и страшно измятый, будто собака жевала.

— Да никакого имени нет! — почему-то обрадовалась я, хотя никаких разумных поводов для радости не было. — Только первая буква. Вот, смотрите, «Хмелевской И.» Ксёндз взял конверт в руки, убедился, что и в самом деле только «И», и сочувственно вздохнул.

— Вот именно…

— Погодите, — вспомнила я, — вроде бы в письме было имя. Кажется, на обратной стороне.

Из кармана сутаны ксёндз достал письмо, тоже не в лучшем состоянии, чем конверт, и перевернул листок.

— То же самое. «И. Хмелевская». Только первая буква имени.

— Такова сила самовнушения! — сокрушённо признала я. — А ведь готова была поклясться, что там полностью написано моё имя! Ни минуты не сомневалась — письмо адресовано мне, так его и восприняла.

— Вот именно, — повторил ксёндз, сокрушённо качая головой. — В действительности же нет уверенности, речь может идти не о вас, а о другой особе. Об Иоланте Хмелевской.

Нет, от таких шараханий из стороны в сторону можно и последних нервов лишиться. Выходит, все наши глубокомысленные ассоциации с Ренусем и Мизюней коту под хвост? Идиотизм, игра воображения или, выражаясь деликатней, творческая фантазия? И не мне, а какой-то Иоланте должны были подбросить голову? И это не я, а какая-то Иоланта должна была теперь хромать? Тогда какого черта все это приключилось со мной?

— Да что за Иоланта такая? — простонала я.

Ксёндз мне очень сочувствовал, по лицу было видно. Ещё раз глубоко вздохнув, он пояснил:

— Иоланта Хмелевская была близкой подругой покойной Елены Выстраш. Это я узнал от ксёндза викария, пока только это. Возможно, её письмо было адресовано не вам, а подруге. Хотя, с другой стороны, содержание письма немного не подходит к Иоланте…

— А где найти эту Иоланту, разрази её… простите, отец мой, нужно её разыскать, может, что-нибудь и удастся выяснить? Возможно, она сумеет объяснить все непонятные вещи, надо же, сколько я намучилась, и вдруг всплывает некая Иоланта!

Эмоции буквально разрывали меня на части, ксёндз же сохранял спокойствие и невозмутимость. Пытался и меня успокоить.

— К сожалению, мы не располагаем её адресом. И кто она такая, тоже не знаем. А ей ли адресовано письмо или вам — это пани сама должна решить.

Сумятица в голове, вызванная новым открывшимся обстоятельством, лишала возможности логически мыслить. Спокойствие ксёндза оказало благотворное воздействие. Помолчав и немного успокоившись, я призналась:

— Решить непросто. Вот сейчас, когда вы рассказали о подруге Елены, тоже Хмелевской, я было подумала… но сомневаюсь. Кое-что в письме вроде бы прямо относится ко мне, кое-что, возможно, я сама насочиняла. О наличии у Елены близкой приятельницы я знала, мне известно: Елена делилась с ней своими тайнами, так что, может, она и многое знает. Из письма следует, что Елена собиралась сообщить мне нечто важное, не исключено, это важное известно её близкой подруге. Только вот как её разыскать? А ксёндз викарий…

Ксёндз сочувственно пояснил:

— Бедняга еле мог говорить, но подумал о ближних и, преодолевая свою немощь, поведал мне о наличии у его покойной прихожанки близкой подруги. Наверняка тайны исповеди он не нарушил, нет, нет, такого он никогда не сделает, возможно, другой источник. Знал же он о подруге немного: что у покойной Елены Выстраш была близкая подруга, звали её Иоланта Хмелевская и жила она где-то неподалёку от особняка, где Елена работала в прислугах. Больше же ничего о ней не знает. Проше пани, а если дать объявление в газетах? Или попробовать разыскать её через полицию?

— Полиция, конечно, без труда разыскала бы эту Иоланту, — без особого энтузиазма заметила я, — но видите ли, отец мой, я полицию обманула. Ничего не сказала ей о письме Елены.

— Но почему? — изумился ксёндз.

— А сама не знаю. Вот толком даже объяснить не могу. Но знаете, из всего нагромождения невероятных происшествий со мной я сделала вывод, что все это имеет непосредственное отношение к моей личной жизни. Вокруг меня плетётся какая-то паутина, я имею в виду упомянутую в письме бабу, которая меня ненавидит. Афёра могла уходить корнями в моё прошлое, не хотелось, чтобы полиция в нем копалась, полиция не все может понять, особенно причины ненависти той самой бабы. Так получилось, не я ей, а она мне подложила свинью и она же меня возненавидела. Короче, сначала мне самой хотелось бы во всем разобраться, а потом уже обращаться в полицию. Вы с ними общались?

— Да, после покушения на ксёндза викария. Тогда у меня ещё не было этого письма.

— В таком случае сделаем так: я возьму письмо и отдам им, признаюсь, что умолчала о нем, надеюсь, не сошлют меня в Сибирь. И расскажу им об Иоланте.

Ксёндз согласился с моим планом.

— Думаю, пани права. И вот ещё что бы мне хотелось вам сказать. И викарий, и я весьма встревожены этими преступлениями, но о некоторых вещах долг не позволяет нам говорить, некоторые вещи надо предоставить воле Божией. Сейчас викарий ещё очень слаб, но, окрепнув, ещё раз все обдумает и решит, что ему позволено вынести на суд людской. Мы тоже стараемся по мере наших слабых сил помочь органам правопорядка и справедливости. Ведь Елена Выстраш, упокой Господи её душу, узнала об убийстве человека и опасалась за свою жизнь. Увы, опасения её не были напрасны. По её словам, человека убили из корыстных побуждений, и убийца пользуется плодами преступления. Нельзя такие деяния оставлять ненаказуемыми.

— И вы знаете, кто преступник? — спросила я, потрясённая до глубины души.

— Знает ксёндз викарий. Но именно это ему сообщили на исповеди.

— Значит, умрёт, а не скажет. Но в разговоре со мной он намекнул, что кое-что он узнал не в исповедальне, а путём собственных умозаключений, вот это он вправе обнародовать.

— Да, но после встречи с вами у него не было времени, так что пока нечего обнародовать. Думаю, однако, вскоре он захочет с пани поговорить, как только состояние здоровья позволит.

— Хорошо бы скорее! Я приеду по первому его зову. Мне кажется, было бы разумнее сначала поговорить с викарием, а уже потом — с полицейскими, но боюсь, не вправе откладывать, им тоже надо скорее сообщить последние новости. Ох, и не знаю, как объясню своё умолчание…

Ксёндз пробощ от всей души приветствовал моё мудрое решение.

• Предыдущая
• 32/61
• Следующая