Прекрасные и проклятые - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 60

(Д и к  заводит граммофон, который побуждает  М ю р и э л  подняться и раскачиваться из стороны в сторону, прижав к бокам согнутые в локтях руки и выставив то, что ниже локтя, перпендикулярно телу, словно рыбьи плавники.)

(Это предложение принимается  Э н т о н и  и  Г л о р и е й  с внутренними стонами и кислыми улыбками молчаливой покорности.)

(Волна протестов, которая разбивается о каменную непреклонность  М о р и.)

(Р э й ч е л  загадочно улыбается ему. Прошедшие два года наделили ее тяжеловесной, ухоженной красотой.)

(Она бросает насмешливо-осуждающий взгляд на  М о р и, потом выпивает.

Все выпивают с неодинаковой степенью легкости.)

(Понимая, что этого все равно не миновать, Э н т о н и  и  Г л о р и я  включаются в громкую передвижку столов, громожденье в кучи стульев, скатывание ковров и разбивание лампочек. Когда вся мебель свалена в уродливые груды вдоль стен, образуется свободное пространство размером примерно восемь на восемь футов.)

(Среди некоторого замешательства, обусловленного тем фактом, что  Т а н а  уже лег спать, совершается подготовка к представлению. Наконец, одетый в пижаму японец, с флейтой в руке, замотанный шерстяным шарфом, помещается в кресло, поставленное на один из столов, где и разыгрывает свой нелепо-гротескный спектакль. П э р э м о р  заметно пьян и настолько захвачен идеей постановки, что усиливает эффект, карикатурно изображая движения пьяного человека, даже отваживаясь время от времени икать.)

(И тут уж из всех выпитых бутылок начинает сочиться вопиющий Дух Безумия: Т а н а  устремляется в таинственные лабиринты «дорожной» песни, заунывные «ту-утл-ту-ту-у-у» которой сливают свои меланхолические каденции с «бабочке бедной (чики-чик) грустно на цветке», исполняемой граммофоном. М ю р и э л  настолько ослабела от смеха, что в состоянии только отчаянно цепляться за  Б а р н с а, который, танцуя с мрачной непреклонностью армейского офицера, без тени юмора топчется почти на месте. Э н т о н и  старается расслышать шепот  Р э й ч е л — и не привлечь внимания  Г л о р и и…

Но уже готово совершиться нелепое, невероятное, как будто нарочно придуманное событие, одно из тех, в которых жизнь вдруг пытается стать похожей на экзальтированную имитацию бульварного романа. П э р э м о р  старается превзойти  Г л о р и ю  и в то время, когда всеобщая суматоха достигает своего пика, начинает кружиться все быстрее и быстрее, головокружительнее и головокружительнее — он теряет равновесие и вновь обретает его, теряет и вновь обретает, и наконец, летит в направлении холла… почти в объятия старого  А д а м а  П э т ч а, чье прибытие среди столпотворения, царящего в комнате, прошло совершенно незамеченным.

А д а м  П э т ч  очень бледен. Он опирается на трость. Человек, его сопровождающий — не кто иной как  Э д в а р д  Ш а т т л у о р т, и именно он хватает  П э р э м о р а  за плечо и отклоняет траекторию его падения от почтенного филантропа.

Время, которое понадобилось, чтобы тишина, подобно некой огромной завесе опустилась на комнату, может быть оценено примерно в две минуты, хотя в течение недолгого периода после этого еще квакает граммофон и ноты японской «дорожной» продолжают сочиться из раструба флейты  Т а н а. Из девяти ранее присутствовавших только  Б а р н с у,    П э р э м о р у  и  Т а н а  неизвестна личность вновь прибывшего. И никто из девятерых не знает, что именно этим утром  А д а м  П э т ч  внес пятидесятитысячную лепту в дело запрещения спиртных напитков по всей стране.

Именно  П э р э м о р у  принадлежит честь нарушить эту нарастающую тишину; и та невероятная ремарка — самый большой грех, который он совершил в своей жизни.)

(И вновь падает тишина — на этот раз настолько глубокая, настолько чреватая передающимся от человека к человеку дурным предчувствием, что  Р э й ч е л  нервно и сдавленно хихикает, а  Д и к  обнаруживает, что 6еспрестанно бормочет себе под нос строчку из Суинберна, очень неожиданно и странно подходящую к данной ситуации:

…Из тишины всплывает трезвый и сдавленный голос  Э н т о н и, говорящий что-то  А д а м у  П э т ч у, но и он скоро замирает.)

(В наступившую паузу пунктиром, словно из ниоткуда, падает серия прерывистых вздохов, издаваемых непонятно кем. Э н т о н и — цвета мела. Губы  Г л о р и и  полуоткрыты, она смотрит на старика остановившимся взглядом, напряженно и со страхом. В комнате нет ни единой улыбки. Так ли уж? Или все-таки искривленные губы  С е р д и т о г о  П э т ч а  вздрагивают и слегка приоткрываются, чтоб продемонстрировать два ровных ряда редких зубов. Он что-то говорит — четыре кратких и простых слова.)

(Вот и все. Он поворачивается и, поддерживаемый тростью, направляется через холл, выходит в переднюю дверь, и вот уже его нетвердые шаги дьявольским предвестьем беды шелестят по гравию дорожки под августовской луной.)