Любовь к камням - Хилл Тобиас - Страница 97

• Предыдущая
• 97/99
• Следующая

Первое декабря. Я возвращаюсь с прогулки на берегу. По-прежнему идет дождь. Дети сидят на крыльце, под навесом. Выходит их отец, несет поднос с чашками. Садится на корточки и расставляет их. Чашек десятки — ровные ряды пластика, фарфора, стекла.

— Пригласил соседей на чай?

Он поднимает взгляд, медленно, смущенно.

— У меня нет соседей.

— Знаю. Не считала тебя особенно компанейским. Что это?

— Семейная игра.

— Угу! — Том во все глаза смотрит на меня. Его отец наливает в чашки воду из кувшина. У ног его стоит пластиковое сито. — Вы не знали?

Хикари кивает мне. Молча, тая улыбку.

— Закрой им глаза.

Прикладываю ладони к детским лицам. Ирэн дрожит от волнения. Том выставляет вперед плечи, как шулер. Хикари достает из нагрудного кармана рубашки кисет из акульей кожи и открывает его.

В нем лежат три бриллианта. Я подаюсь вперед. Они причудливо вытянуты, словно росинки. Маленькие, но чистой воды. Даже в полутьме переливаются. Хикари кладет их по одному в разные чашки.

— Сперва Ирэн, — говорит он, повысив голос. — Не спеши.

Дети уже отводят мои руки, шепчутся над составленными чашками. Девочка с подчеркнутой осторожностью касается своей обычной: из голубого пластика, с зелеными дельфинами. Отец останавливает ее. Он держит сито, а девочка выливает туда воду.

На пластике сита ничего нет. Ирэн разочарованно стонет. Камни исчезли в своих укрытиях, невидимые, будто растворились, как соль.

Это игра в потерянное сокровище. Я смотрю, как дети играют, лица их сияют от увлеченности. Выигрывает мальчик и откидывается назад с видом полнейшего довольства. Я помогаю унести посуду. Мы стоим у кухонного стола и убираем чашки. Сверху доносится спор детей из-за шампуня и ванной.

— Им нравится эта игра.

Хикари утвердительно хмыкает и довольно улыбается. По радио звучит японская поп-музыка.

— Можно взглянуть на бриллианты?

Хикари, не поднимая взгляда, достает кисет и протягивает мне. Рыбак с горсточкой бриллиантов. Подношу их к свету из окна. Тот, кто купил эти камни, знал, что ему нужно. Огранка совершенно одинаковая, может быть даже, выполнена одним гранильщиком. Некий прототип смешанной бриллиантовой огранки, математически неточной. Старый, начала XIX века. Не европейский. Камни индийские, думаю. Добыты до открытия месторождений в Бразилии и Африке.

Опускаю их снова в кисет. Возвращаю его.

— Камни хорошие. Необыкновенные.

— Они принадлежали твоему дедушке.

Хикари удивленно поднимает взгляд. Я позволяю себе рассмеяться.

— Манкин-Мицубиси. Три Бриллианта. Он назвал компанию в их честь. Что сталось с десятью тысячами монет?

Лицо Хикари проясняется. На нем появляется кривая улыбка.

— Пропиты. Ты много знаешь о камнях.

— Это мой бизнес. Он ездил в Индию, твой дедушка?

— До приезда сюда.

Я смотрю, как Хикари смотрит на меня, словно сравнивает, не знаю с кем или с чем. Вытирает руки и подходит к книжным полкам.

— Иди сюда. Хочу показать тебе кое-что.

— Только не говори, что у тебя в Библии хранятся бриллианты.

— Нет. — Он раскрывает книгу, листает ее. — Ты как-то спрашивала о фотографиях. О портретах членов семьи.

Хикари подает мне раскрытую книгу. Под папиросной бумагой коричневая фотография: в плетеном кресле сидит старик. У него орлиное лицо, созданное, чтобы рассекать ветер. Глаза печальные. За окном комнаты деревья, тамариски.

— Красивый. Похожий на тебя.

— Прадед. Его звали Даниил Леви.

— Еврей.

Хикари кивает.

— Майкл, мой дед, изменил фамилию. Он перебрался в Европу. Фамилия Льюис лучше подходила для ведения дел.

— Но в конце концов оказался здесь?

— Да.

Снаружи поет древесница, негромко, словно детская музыкальная шкатулка.

— Тогда многие евреи покидали Ирак. Большинство ехало на восток. Азия принимала их радушнее.

Без христианства антисемитизма нет. Здесь, разумеется, моего деда называли чужеземным дьяволом. Но и всех европейцев и американцев тоже. Он всегда говорил, что для него это было предпочтительней.

Комната на фотографии побелена известью. Не полностью, пол земляной. На ночном столике лежат инструменты. Молоток, ватерпас.

— Ты хоть видел его? Даниила?

— Нет. Он женился поздно, на внучке местного раввина. Был уже стариком, когда родился мой дедушка. Но был торговцем, как и все в семье. Они с братом работали вместе, ездили в Лондон искать счастья.

— Но это не Англия.

— Да. — Он мнется. — В твоей стране они столкнулись с… с некоторыми сложностями, которые сказались на обоих очень скверно. Его брат, Залман, заболел. Они вернулись домой. Залман умер в сумасшедшем доме еще молодым.

Хикари хочет забрать фотографию. Я тянусь за ней.

— А что Даниил?

Он вздыхает. Кажется, ему больше не хочется говорить.

— Даниил прожил долго. Дедушка говорил, что он никогда не бывал радостным. Винил себя в смерти брата, это не давало ему покоя.

— Подожди, пожалуйста. — Я берусь за фотографию. Внимательно разглядываю ее. — Твой дедушка… Майкл. Он тоже разбирался в камнях?

— Да. Его отец и дядя лишились одной вещи. Майкл отыскал ее для них. У него это заняло большую часть жизни. Купил и привез в Ирак еще до смерти своего отца.

Я почти сразу соображаю, о чем он ведет речь. Поднимаю взгляд, смотрю ему в лицо:

— Ты говоришь о «Трех братьях»?

Хикари не отвечает. Смотрит на фотографию, словно пытается увидеть в человеке на ней себя.

Острые выступы лица. Сложенные вместе руки. Видны ночной столик, часовая цепочка, стакан с чаем.

— Что сталось с ними?

Хикари качает головой. Берет у меня книгу, ставит на место и идет по неосвещенной комнате к выходу.

— Спасибо, — громко говорю ему вслед. — За то, что показал. Даниил, должно быть, очень обрадовался тому, что сделал Майкл. Возвращению драгоценности.

— С чего ты взяла? — Голос у него негромкий. Он останавливается у двери, разглядывает мое лицо, ищет в нем что-то. — Даниил никогда не хотел ее возвращения.

Внутрь проникает запах дождя, и Хикари выходит под его струи.

1920-й, год между войнами. Сумерки переходят в ночь. Даниил Леви сидит в доме, который построил его сын, склонив голову набок, прислушиваясь к речному шуму. Потом поворачивается к окну, за которым цветут тамариски.

Лицо у него бледное, поблекшее от старости. Сын Майкл помог ему подняться с кровати. Он слышит, что тот в соседней комнате. Доносятся невнятные голоса. Там и другие люди — деловые партнеры, иностранцы. Они приехали что-то уладить. Что-то должно произойти.

Руки его лежат на столе. Он смотрит на них. Они обезображены старостью, не только иссохли, но и скрючились так, что пальцы похожи на когти. Они напоминают ему о Рахили. Между руками лежит красивая драгоценность, ее положил туда Майкл. Подарок старику от взрослого сына. Подоплека истории, которая пересказывалась много раз.

«Три брата». Даниил хорошо помнил эту историю. Память у него еще не сдала, в ней сохранилось прошедшее. Если он иногда забывает настоящее, то лишь потому, что нужно многое ясно помнить о прошлом. В вечернем свете украшение подмигивает ему, и он подмигивает в ответ. «У него лицо ангела, — думает Даниил. — Ангела с тремя глазами. Ничто человеческое не может быть столь же прекрасным».

Он закрывает глаза. Залман все еще запечатлен в них. Даниил вспоминает Англию, день коронации. Это дается ему без усилий. Брата, еще невредимого, улыбающегося, устремившего взгляд вверх. Его голос, звучащую в нем радость: «Посмотри на небо! Посмотри. Мы сегодня вечером бросили драгоценные камни Богу».

Даниил опускает взгляд. Глаза его плачут, как бывает нередко. Требуется усилие, чтобы встать. Он подходит к окну. На полу инструменты: молоток, ватерпас. Он поднимает молоток.

Ему сто девять лет. Он прислоняется к стене у окна, переводит дыхание. Деревья снаружи в десять раз моложе его. Он думает, как просто недооценить протяженность человеческой жизни. В ней есть некая сила, некая мощь. Воздух благоухает ароматом цветов.

• Предыдущая
• 97/99
• Следующая