Любовь к камням - Хилл Тобиас - Страница 94

• Предыдущая
• 94/99
• Следующая

Девочка моргает в темноте. Мужских голосов уже не слышно, но она не осознает этого. Протягивает руку к воде. Вода, теплая от фекалий, как ее кожа, подступает к талии. Проход, изгибаясь, уходит в воду. Если она задержит дыхание, то сможет выбраться, но сделать этого она уже не в состоянии. Прислушивается к хриплому звуку своего дыхания, ощущая собственную слабость.

Марта ощупывает драгоценность, ее контуры. Думает, как подарит эту вещь мистерам Леви, и улыбается. На зубы ей падают капли воды. Думает о том времени, когда им вернут деньги. О том, что их дело будет значительным, когда они развернутся. Тогда у нее будет много работы, до конца жизни. Маленький мистер Леви будет делать украшения, мистер Леви ее мистер Леви — продавать их.

Марта пытается сообразить, что станет делать она. Она будет писать письма. Вода у ее груди. Марта закрывает ларец. У горла. Она закрывает глаза.

Ларец покрыт цветочным узором. Ирисы, вьюнки, нарциссы стиснуты ее пальцами. Драгоценность неразлучна с ней, будто любимый. Прилив поднимается и опускается, шипя, как легкие при ее болезни, эмфиземе, которая убила бы ее к тридцати годам. По крайней мере она так и не узнала, что была покинута. Вода поднимается и опускается над ней в течение семи десятилетий. Проходит время человеческой жизни, пока не появляется мужчина, пробирающийся, насвистывая, сквозь тьму.

Свет его фонаря описывает дугу по кирпичной кладке. Падает на лицо Марты. Свист прекращается. Свет усиливается. Ларец зажат в костях ее руки.

Открываю глаза. Я одна в незнакомой комнате. Подо мной постель, рядом — низенький столик. На стенах изображения животных — процессии зебр, львов, слонов. Насколько мне известно, раньше я здесь не бывала ни разу. Ощущение это привычное.

Кажется, время уже позднее, но еще определенно не ночь. Сквозь ставни пробивается дневной свет. Чувствую запах татами, приятный, словно от сена. Голова моя пуста, как ракушка. Вскоре до меня доносится шум бурунов. Я вспоминаю их и то, что привело меня к ним.

Взгляд в сторону дается с усилием. На столе синяя чашка без ручки. Тянусь к ней. Наклоняю, чтобы заглянуть внутрь. На нос мне плещет вода, я проглатываю то, что удается.

В доме раздается какой-то шум. Скрипят ступени лестницы. Пытаюсь сесть, но это не получается. В груди что-то болит, похоже, сломано ребро. Боль на несколько секунд становится такой, что не могу дышать. Чашка опрокидывается, последняя вода выливается мне на лоб.

Открывается дверь, в проеме стоит рыбак. Видя, что я очнулась, он входит. Направляется к окнам и складывает ставни, заполняя комнату светом. Потом выходит, оставив дверь открытой.

Он снова входит.

— Который час?

Это кажется важным. Говорить больно, и я кашляю.

— Два часа.

— Кто вы? Хикари Мурасаки?

У него в руках миска. Он подходит и поднимает чашку. Ставит ее на стол.

— Вам нужно было бы отвезти меня в больницу.

— Возили.

Снова начинается кашель, сдерживаю его.

— Я была в больнице?

— У вас два перелома ребер, ушибы, ссадины. Была легкая контузия. Когда вы пришли в сознание, нам сказали, что оставаться вам там незачем. Больница здесь маленькая, переполненная. По словам врачей, вы нуждаетесь в покое. Я не знал, куда еще вас везти.

— Ничего не помню, — говорю. Словно этот человек может лгать, да он и может.

Он садится возле постели, забрасывает ногу на ногу и смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга. В окнах ярко-белое небо, морская прозрачность воздуха. Вдали поднимает крик чайка. Я закрываю глаза, думаю о Панче и Джуди. Саутэнде, моле — дороге, ведущей в никуда.

— Долго я спала?

— Сто лет.

— Хочу это знать, — говорю, но когда поднимаю взгляд, его снова нет, он с чем-то возится. Возможно, его что-то беспокоит, хотя понять трудно, лицо у этого человека не из тех, что легко выдают эмоции незнакомцам. Начинает вертеться электрический вентилятор.

— Два дня, — отвечает он и разгибается.

— Почему вы не бросили меня?

Он подходит. Подает мне миску.

— Это суп из крабовых панцирей. Вам нужно чего-то поесть.

— Могли бы бросить. Прилив начался бы снова. Я лежала пластом. Крови на ваших руках не было бы.

Я отпиваю глоток супа. Ничего, кроме вкуса, можно сказать, не пища. Желудок начинает от него урчать. Внезапно ощущаю сильный голод. Опустошив миску, чувствую запах этого человека, запах перца и морской соли. Он все еще смотрит на меня.

— Вы доказываете необходимость собственной смерти?

— Нет. — Говорю с полным сладостью ртом. — Мне просто любопытно.

— Я никогда не убивал, — говорит он. Словно это объяснение. Берет миску и поднимается, собираясь уходить. Глаза у него темные, цвета запекшейся крови. Возле двери останавливается. — А вы?

— Не знаю, — говорю и закрываю глаза. Отворачиваюсь от этого человека и его слов.

Он ежедневно стряпает для меня. Теплый рис с бульоном, белый суп мисо. С каждым приемом пищи мне становится лучше. Мягкая рисовая лапша, вареные яйца с папоротником. Вкусная, укрепляющая еда. Нежные сырые креветки. Печеный лещ. Жаренные в собственных раковинах гребешки. Его кормление выводит меня из себя. Я смотрю на него и думаю, понимает ли он, что делает.

Звук захлопывающейся двери будит меня каждое утро, еще до рассвета. Из окна спальни я вижу этого человека, идущего по тропинке среди дюн к причалу.

Начинает работать мотор его лодки, и она выходит в море.

К семи часам он всегда снова дома, везет на мотоцикле детей в школу. Том хмурится, борясь со сном. Ирэн в коляске счастлива, как Будда. На пустой дороге их видно до самой Тосы.

В дом никто не приходит. Почтальон останавливается у почтового ящика на пристани. Иногда во время отлива на пляже появляется старуха. Тощая, сгорбленная, всегда одна, ищет съедобных моллюсков. Я наблюдаю за ней. В воде отражается ее спина.

В течение двух дней я еще не могу спускаться по лестнице. Заставляю себя двигаться по комнате под наблюдением слонов. Здесь все наблюдающее, выжидающее. Хозяин дома приносит мне пожитки, сумку, которую я в свое время здесь оставила. Видя, что я не открываю ее, приносит мне книги. На английском только три, остальные на японском, которого я почти не знаю. Сижу возле открытого окна, читаю Библию короля Иакова, энциклопедию Пирса 1892 года издания с доводами в пользу того, что земля плоская, стихами Роберта Луиса Стивенсона.

Мама, тише говори со мною, Что-то очень близко и большое, Что-то маленькое и вдали, Мне так страшно, что не объяснить…

Странные это вещи, книги на пустынном острове. Фамильные ценности с надписанными полузнакомыми именами. Хикари от дедушки Майкла. Мари в день ее свадьбы, 1946 г.

На левом бедре у меня тридцать швов. Я закрываю их ладонью, склоняясь, сидя на табурете в ванной. Самые темные синяки у меня под ребрами. Через неделю они начинают светлеть. Кровоизлияние превращается в лиловый пояс над левым бедром.

Уже конец ноября. Холоднее становится только ночами. Вечера я провожу внизу, довольная собой и теплом камина. Радиоприемник вещает по-японски и по-корейски. Дети угрюмые, злые от обиды, хотят, чтобы я убралась. По возможности избегаю их. Прислушиваюсь к их спорам и играм, приходам и уходам. Вдали постоянно слышен шум чаек и моря.

Разговариваем мы осторожно. Только о настоящем, избегая прошлого и будущего, того, почему я приехала и почему остаюсь. Не касаясь несчастных случаев.

— У вас много книг.

— Я люблю читать.

— Ни единой фотографии. Ни одного портрета членов вашей семьи.

— Я могу то же самое сказать о вас. Держите.

— Что это?

— Приспособление для убивания рыбы.

— А это?

— Тоже.

— Они, должно быть, уплывают за милю, завидя вас. Великий Белый Охотник восточного побережья. Что вы имеете против них?

— Ничего. Мне нужно кормиться. Они не уплывают.

— И все же, уверена, вы бы заставили их уплывать, если б могли. — Жду его улыбки, хочу ее. Могу себе в этом признаться. — А это что?

• Предыдущая
• 94/99
• Следующая