Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE) - Рампа Лобсанг - Страница 1

Honi soit que mal y pence —

Gaudet tentamine virtus

На берегу ручья — Караван из Индии — Спасение утопающей — Стирка в монастыре — Возвращение с прогулки — Встреча с Кис-Кисом — Вкус тсампы — Вечернее богослужение

Странные тени струились перед моим беззаботным взором, колыхаясь в сознании, словно разноцветные фантомы из какого-то далекого прекрасного мира. Испещренная солнцем поверхность воды сверкала совсем близко у моего лица.

Я осторожно опустил руку, наблюдая за пришедшими в движение небольшими ленивыми волнами, и, прищурясь, всматривался в глубину. Вот именно этот большой старый камень — здесь она и живет. Она уже плывет поприветствовать меня. Я неспешно прикоснулся пальцами к замершей рыбине. Она лишь медленно шевелила плавниками, стараясь удержаться возле моей руки.

Мы были старыми друзьями. Я часто приходил сюда, бросал в воду кусочки корма, а затем гладил ее. У нас с ней было полное взаимопонимание, возникающее между существами, у которых нет никакого страха друг перед другом. В то время я даже не знал, что рыбу можно есть.

Буддисты никогда не отнимают жизнь и никогда не приносят страданий другим.

Я глубоко вздохнул и опустил голову в воду, пытаясь тщательнее рассмотреть этот иной, волшебный мир. Я чувствовал себя богом, разглядывающим бесконечно разнообразные формы жизни. Длинные водоросли едва заметно колыхались в прозрачном потоке. Крепкие подводные растения стояли прямо, словно громадные деревья в загадочном лесу. По дну, как змеи, причудливо извивались полоски песка. Они были окаймлены бледно-зелеными водорослями, превращавшими все вокруг в подобие хорошо ухоженной лужайки.

Крошечные рыбки, разноцветные и большеголовые, метались среди зелени в нескончаемом поиске пищи и развлечений. Улитка опустилась на поверхность огромного камня и трудолюбиво счищала с него песок.

Мои легкие разрывались; жаркое полуденное солнце жгло шею, а шероховатые прибрежные камни впились в тело. Осмотрев все в последний раз, я поднялся на колени и благодарно вдохнул ароматный воздух. Здесь — в моем мире — вещи сильно отличались от чудес, которые я только что видел в том спокойном подводном мире. Здесь было слишком много суеты, беспорядка и спешки. Я слегка покачивался из-за незажившей еще раны на левой ноге и поэтому прислонился спиной к любимому старому дереву. Медленно приходя в себя, я оглядывался по сторонам.

Норбу-Линга буквально пылал от многообразия красок: яркая зелень ив, багрянец и золото Островного Храма и глубокая-глубокая небесная лазурь, подчеркнутая белизной пушистых облаков, стремительно летящих над горами откуда-то со стороны Индии. Чистая вода озера отражала и подчеркивала цвета, а легкий ветерок возмущал его поверхность, заставляя отражение вздрагивать и замутняться так, что появлялось ощущение чего-то нереального. Все здесь было мирным и спокойным. Однако я знал, что сразу же за стенами обстановка была совсем иной.

Одни монахи в желто-коричневых мантиях ходили по двору, таская вороха одежды для стирки. Другие, присев возле переливающегося на солнце ручья, отжимали и переворачивали белье, чтобы оно хорошенько вымокло. Выбритые головы блестели на солнце.

День постепенно набирал силу и становилось все жарче. Маленькие послушники, совсем недавно принятые в монастырь, возбужденно прыгали у ручья. Они терли свои мантии большими грязными камнями, стараясь придать своей одежде более старый и поношенный вид. Они стремились создать впечатление, что ее обладатель давно уже не новичок.

Иногда солнце отражалось тонким лучом света от золотой мантии какого-нибудь видного ламы, бредущего из Поталы в Парго-Калинг (или Западных Ворот). Некоторые из них были почтенными людьми, служившими в храме до глубокой старости. Однако иногда попадались и совсем молодые. Одни из них были признанными воплощениями выдающихся лам прошлого, тогда как другие обучались и совершенствовались, полагаясь лишь на собственные силы.

Прокторы, которыми чаще всего становились крепкие тибетцы из провинции Хам, следили за соблюдением дисциплины. Они неспешно вышагивали вокруг, пугая юных монахов своим грозным видом. Рослые и неуклюжие, они были вооружены длинными палками — символом своих обязанностей. Это были совсем не интеллектуалы, а сильные и неподкупные люди, которых, впрочем, только за это и взяли на службу. Один из них подошел ближе и сурово посмотрел на меня вопросительным взглядом. Однако, узнав меня, он направился дальше в поисках нарушителей, заслуживающих его внимания.

Позади меня, устремляясь в небо, возвышалось здание Поталы — Обители Богов — одного из самых величественных творений человеческих рук. Многоцветная скала слабо светилась и играла всеми своими красками, отражаясь в спокойной воде. Повинуясь причудам изменчивого света, выпуклые пестрые образы казались наполненными жизнью. Они вздрагивали и шевелились в теплом дневном воздухе, словно толпа оживленно спорящих людей. Мощные лучи желтого света отражались от Золотых Склепов на крыше Поталы и, устремляясь вдаль, оставляли яркие блики на темных склонах гор.

Внезапный скрип согнувшейся ветки заставил меня обернуться. Мое внимание привлекла старая птица, севшая на дерево над моей головой. Ее оперение было линялым и серым — и от этого она выглядела более древней, чем старший обитатель монастыря. Взглянув на меня блестящими бусинками глаз, она крикнула: «Крак!», повернулась ко мне спиной и, сильно взмахнув крыльями, уронила вниз неожиданный «подарок». Все это она проделала с удивительной быстротой, силой и точностью. Только благодаря спасительному прыжку в сторону мне удалось избежать участи мишени. Птица снова повернулась в мою сторону и, прежде чем приковать свой взгляд к далекому горизонту, еще раз сказала: «Крак! Крак!».

Налетел легкий ветерок и принес с собой приглушенные звуки, свидетельствовавшие о приближении торговцев из Индии: мычание яков, сопротивляющихся попыткам погонщиков заставить животных идти быстрее, астматический скрип старой сухой подпруги, тяжелое шарканье ног и музыкальный шорох маленьких камней, разлетавшихся в стороны от идущего каравана. Вскоре я увидел уныло бредущих животных, тяжело нагруженных тюками с экзотическими товарами. Громадные рога, взметнувшиеся над мохнатыми бровями, то поднимались, то опускались в такт шагам яков, медленно плетущихся по дороге. Одни торговцы были в тюрбанах, другие — в меховых шапках, третьи — в потрепанных фетровых шляпах.

— Подайте, подайте во имя любви Господа! — молили нищие. Но торговцы оставались безразличными к их мольбе. Это выводило нищих из себя, и они заходились в страшных проклятиях:

— Ваши матери — просто коровы, путавшиеся с боровами. Ваше семя — семя Шайтана. Ваши сестры — базарные потаскухи.

Вдруг на меня повеяло странными запахами. Они заставили меня вздохнуть и внимательно принюхаться. Это были диковинные запахи из глубины Индии, смешавшиеся с ароматом чайных брикетов из Китая и пылью, которая высыпалась из поклажи, — все это, смешиваясь, доносилось до меня. Звуки колокольчиков на яках, громкие разговоры торговцев и проклятия нищих постепенно затихли вдали. Скоро женщины Лхасы будут встречать богатых гостей, а местные торговцы будут шокированы ценами на привезенные товары: их поднятые брови и повышенные голоса станут иллюстрацией непомерно высокой стоимости заморских вещей. Скоро и я отправлюсь обратно в Поталу.

Сзади до меня донесся какой-то непонятный шум, и я обернулся. Неподалеку совершали омовение будущие монахи. Двое готовы были уже подраться, потому что один плеснул водой на другого. Откуда ни возьмись, появились прокторы, и через мгновение провинившиеся уже смиренно шагали в сторону монастыря в железных объятиях «стражей спокойствия».