Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Петренко А. С. - Страница 46

• Предыдущая
• 46/50
• Следующая

Джеймс был так заинтересован, что я еще несколько минут рассказывал о том, что недавно нашел подтверждения последней мысли у Эпикура и у Ницше. Упомянул и о том, что Ницше восхищался Иисусом Христом, но чувствовал, что Павел и другие более поздние христианские лидеры замутнили истинное послание Христа и отняли смысл у земного существования. «На самом деле, — подчеркнул я, — Ницше очень враждебно относился к Сократу и Платону: они презирали тело, делали акцент на бессмертии души и усердно готовились к будущей жизни. Эти убеждения были подхвачены неоплатониками и в итоге проникли в раннехристианскую эсхатологию».

Я замолчал и посмотрел на Джеймса, ожидая, что он бросит мне вызов. Но, к моему удивлению, он внезапно заплакал. Я подавал ему один бумажный платок за другим, пока он не перестал всхлипывать.

— Джеймс, пожалуйста, давайте продолжим разговор. О чем говорят ваши слезы?

— Они говорят: «Я так долго ждал этого разговора… так долго мечтал о серьезной интеллектуальной беседе о том, что действительно имеет значение». Все, что меня окружает, вся наша культура — телевидение, компьютерные игры, порно, — это же все для тупых! И вся моя работа — все эти мелочные договоры, судебные процессы, разводы… Все это деньги, деньги, все это — такое дерьмо, и в этом нет никакого смысла, абсолютно никакого…

Итак, на Джеймса повлияло не столько содержание нашей беседы, сколько ее характер, а именно то, что я воспринял его всерьез. То, что я поделился с ним собственными мыслями и убеждениями/он принял как дар. Наши серьезные идеологические расхождения, оказалось, не имеют никакого значения. Мы оба согласились не соглашаться друг с другом: на следующий сеанс он принес мне книгу о видении на расстоянии, а я, в свою очередь, предложил ему почитать современного скептика Ричарда Доукинса. Наши взаимоотношения, моя забота и моя способность дать ему то, чего он не получил от отца, — все это вывело нашу терапию на новый уровень. Как я уже говорил в главе 3, после курса психотерапии жизнь Джеймса стала лучше, но его вера в сверхъестественное осталась при нем в полной неприкосновенности.

Амелия — медсестра 52 лет, темнокожая, симпатичная, крупная женщина, застенчивая и очень умная. В юности она на протяжении двух лет была бездомной наркоманкой, а деньги на героин зарабатывала проституцией. Думаю, что любой, кто видел ее на улицах Гарлема в те времена, — тощую оборванку, деморализованного бойца обширной армии проституток, сидящих на героине, — побился бы об заклад, что она обречена. Однако принудительная детоксикация организма за полгода, проведенные в тюрьме, а также программа Анонимные Наркоманы, исключительная отвага и страстное желание жить, — все это сотворило настоящее чудо, и Амелия смогла полностью изменить и свою личность, и свою жизнь. Она переехала на западное побережье и устроилась петь в ночной клуб. Амелия была талантлива, и зарабатывала прилично — ей удалось окончить школу, а затем оплатить обучение в Школе медсестер. Последние 25 лет она целиком посвятила работе в хосписах и приютах для бездомных и неимущих.

На первом сеансе Амелия рассказала мне, что страдает жестокой бессонницей. Обычно ее будили кошмары, но она редко помнила их, только какие-то обрывки, в которых она спасалась от погони. Это вызывало такой страх смерти, что Амелии редко удавалось снова заснуть. Устав, она решила обратиться за помощью. Когда Амелия прочла мою новеллу «В поисках сновидца» [56], она решила, что я смогу ей помочь.

Помню, она зашла в мой кабинет, плюхнулась на стул и сказала, что очень надеется, что не заснет прямо здесь, так как большую часть ночи провела без сна, пытаясь прийти в себя после кошмара. Амелия рассказала, что обычно не помнит своих снов, но этот остался в ее памяти.

Я лежу и смотрю на свои занавески. Они красно-розовые, все в складках, и через эти складки проникает желтоватый свет. Но полосы красного шире, чем полосы света. Что странно, эти занавески каким-то образом связаны с музыкой. Я имею в виду, что вместо того, чтобы видеть свет, я почему-то начинаю слышать аккорды старой песни Роберта Флэка «Убей меня нежно». Когда я училась в колледже в Окланде, я частенько пела эту песню в местных клубах. Во сне мне становится очень страшно из-за того, что свет вытесняется музыкой. А потом и музыка прекращается, и я понимаю, что на самом деле она шла из меня. И тут я в ужасе просыпаюсь. Время — около четырех утра. Больше заснуть мне не удалось.

Но Амелия обратилась к психотерапевту не только из-за кошмаров и бессонницы, была и другая серьезная проблема. Ей был нужен мужчина, и она несколько раз начинала строить отношения, но ни одна попытка не увенчалась успехом.

За несколько сеансов я изучил ее историю, она рассказала мне, что несколько раз была уже близка к смерти — в те времена, когда занималась проституцией. Однако я чувствовал серьезное сопротивлении терапии с ее стороны. Амелия никогда не делилась своими эмоциями. Казалось, что на сознательном уровне страх смерти у нее вовсе отсутствует: наоборот, она работала в хосписах.

Через три месяца терапии ее сон улучшился. Казалось, облегчение ей приносило уже то, что она говорила со мной и в первый раз в жизни смогла поделиться подробностями своей жизни на улице. Сны не исчезли, но Амелия снова запоминала лишь мелкие фрагменты.

Из наших терапевтических отношений стало очевидно, что Амелия боится близости. Она редко смотрела на меня, и я ощущал пропасть между нами. Я уже рассказывал о том, где мои пациенты обычно ставят свою машину. Из всех пациентов Амелия парковалась дальше всех.

Помня урок, который преподал мне Патрик, — что без близких доверительных отношений идеи теряют всякую эффективность, — я решил, что в случае с Амелией сосредоточусь на проблемах установления близости, и уделял особое внимание нашим с ней отношениям. Однако прогресс шел очень медленно, пока на одном из сеансов не произошло знаменательное событие.

Едва Амелия вошла в кабинет, у нее зазвонил мобильный телефон, и она спросила разрешения взять трубку. Амелия быстро договорилась о какой-то встрече, и тон ее был таким сухим и формальным, что я решил, что она разговаривает со своим начальником. Как только она положила трубку, я поинтересовался, кто это, и узнал, что это был вовсе не начальник, а ее приятель, и она договаривалась с ним об ужине.

— Амелия, нельзя же разговаривать со своим бой-френдом так же, как с начальником. Почему бы вам не называть его ласковыми словами? «Солнышко», «милый», «дорогой»?

Она посмотрела на меня так, словно я с луны свалился, и сменила тему, начав рассказывать о своем вчерашнем занятии в группе Анонимных Наркоманов. (Хотя Амелия уже много лет ничего не употребляла, она все еще посещала группы Анонимных Алкоголиков и Анонимных Наркоманов.) Занятие проводилось в районе, очень напоминающем тот квартал Гарлема, где она провела большую часть своей неблагополучной юности. И вот, идя на эту встречу по кварталу, который так и кишел наркотой, Амелия, как всегда, почувствовала странную тоску. Женщина поймала себя на том, что ищет глазами двери или переулки, которые приведут туда, где можно будет переночевать.

— Доктор Ялом, но ведь на самом деле я не хотела бывернуться в ту жизнь.

— Вы до сих пор называете меня «доктор Ялом», а я вас — Амелия, — перебил я ее. — Вот такое несоответствие…

— Я уже говорила вам, дайте мне время. Мне надо лучше узнать вас. Так вот, всякий раз, когда я оказываюсь в злачных районах, я испытывают не только отрицательные чувства. Трудно описать… не знаю… это похоже на… ностальгию.

— На ностальгию? И что вы думаете по этому поводу, Амелия?

— Я сама точно не знаю. Но голос в моей голове постоянно твердит мне: «Я сделала это». Вот что я обычно слышу: «Я это сделала».

— То есть вы говорите себе: «Я исходила ад вдоль и поперек, но все-таки выжила», да?

• Предыдущая
• 46/50
• Следующая