Ключи от рая - Дейч Ричард - Страница 10

И вот звук возвращается, он словно жаждет отомстить. Громкий рев раскатывается по воздуховоду, злобный, надрывный; чудовище закупоривает своей тушей проход, гоня перед собой этот смертоносный шквал, настигающий Майкла. Но, что хуже, теперь Майкл уже чувствует его запах. Отвратительный смрад, подобный зловонию разлагающейся плоти, от которого становится тошно. Глаза начинают слезиться.

И тут Майкл наконец видит спасение — впереди, всего в пятидесяти ярдах, надежда. В прямом смысле свет в конце туннеля — выход из воздуховода. Напрягая последние силы.

Майкл устремляется на свет. Двадцать пять ярдов. До спасения уже рукой подать, и мерзкая тварь, точно почувствовав это, затихает, словно ее не было и в помине. Звук, запах — всё исчезает, растворяясь в эфире.

В двадцати ярдах от свободы Майкл останавливается", чудовища больше нет. Все дело в свете. Тварь уползла обрат" но в свой сумеречный мир — другого объяснения быть не может. Однако прежде чем с уст Майкла успевает сорваться вздох облегчения, что-то заслоняет свет впереди. Сердце его начинает бешено колотиться и вдруг останавливается. Он понимает: чудовище не одно. Впереди вспыхивают два хищных глаза. Кровавых, злобных. Они прищуриваются, словно зверь примеривается к броску.

И снова сзади слышится ворчание преследователя, его зловонное дыхание совсем рядом. Майкл застывает на месте, не в силах обернуться, не в силах посмотреть ни вперед, ни назад. Это ловушка. Время остановилось; сердце встало, мозг онемел. Нападающие ждут, пока что невидимые. Их дыхание становится частым, наполненное предвкушением. Смрад делается невыносимым; Майкла выворачивает наизнанку. Он на грани потери сознания, — а может быть, это предчувствие приближающейся смерти, ответ его тела на надвигающуюся катастрофу.

Дыхания больше не слышно: неужели чудовища передумали и обратились в бегство? Однако запах смерти по-прежнему здесь, наполняет темноту. Ожидание разрывает Майклу душу.

И вдруг та тварь, что сзади, хватает его за ногу и рывком тянет к себе. Майкл парализован страхом; так и не сорвавшийся крик застревает у него в горле. И внезапно со сверхчеловеческой скоростью Майкл беззвучно устремляется назад. Обратно по воздуховоду, назад в темноту.

Мэри порывисто уселась в кровати, силясь отдышаться. Она оглянулась, ища Майкла. Его рядом, не было. Больше того, его не было в кровати с тех пор, как они занимались любовью. Сердце Мори заколотилось; из глубоких теней поползли худшие опасения. Си-Джей, испуганно вскочив, выгнула спину и зашипела на хозяйку, как па чужую. Мори спрыгнула с кровати, не тратя время на то, чтобы накинуть халат. Выскочив из спальни, она бросилась в гостиную: пусто. На кухню — на столе недоеденный бутерброд; дальше по коридору, — но Майкла нигде не было. Наконец она увидела закрытую дверь его личной «берлоги» и полоску света под ней. Дернув за ручку, Мэри мысленно взмолилась: «Пожалуйста, только чтобы все не началось сначала» — и ворвалась в комнату.

Майкл работал за столом, Ястреб дремал у его ног. Вздрогнув, Майкл обернулся.

Мэри стояла в дверях, не отрывая от него взгляда, и у нее в глазах застыл немой вопрос. Затем она рухнула в объятия мужа, задыхаясь, но испытывая облегчение. Потоком хлынули слезы.

Это был лишь сон.

— Милая?..

— Майкл, обещай мне одну вещь, хорошо? Майкл крепко прижал жену к себе.

— Все, что пожелаешь.

— Дай слово, что ты никогда не вернешься к прежнему, что все осталось в прошлом…

Заглянув Мэри в глаза, Майкл прошептал, обращаясь прямо к се сердцу:

— Милая, я дал тебе слово два года назад… это больше не повторится, Мэри, клянусь, никогда не повторится.

Шум. Непрерывный шум. Похожее на огромный живой муравейник здание полицейского участка Вайрем-Хиллз. Выстроенное еще в двадцатые годы прошлого века, здание пережило двадцатикратный рост города; когда-то весь личный состав участка состоял всего из пяти полицейских, но в прошлом году превысил уже сотню. Раньше событием недели становилось задержание за пьянство и антиобщественное поведение, да и то случалось такое только в дни выдачи жалованья. Ну а теперь — что ж, наступило новое тысячелетие, и любой полицейский готов был отдать свое левое яичко, лишь бы остановить лавину убийств.

В это утро в здании царило оживление. Время от времени в участок приводили задержанного, которого быстро оформили и отправляли в подвал, в камеру предварительного заключения. Молодые патрульные в синих мундирах перескакивали через стертые мраморные ступени, на ходу допивали кофе из пластиковых стаканчиков и дожевывали гамбургеры, торопясь на утреннее дежурство. Отделение следователей на втором этаже уже перешагнуло за грань непригодности для существования: пятнадцать столов, втиснутых в комнатенку, где их должно быть всего пять. Поль Буш, в мятой спортивной куртке и джинсах, сидел за столом и заполнял бумаги, Они были разбросаны как попало: папка на папке, готовые в любой момент свалиться и рассыпаться. От первой с утра бутылки газированной воды уже почти ничего не осталось. Буш гордился тем, что свободен от пристрастия к кофе и булочкам. Разумеется, ежедневный завтрак из кока-колы и печенья также никак нельзя было назвать здоровым питанием. Буш проработал в участке уже пятнадцать лет, из них пять в качестве следователя. Раньше он ненавидел свою работу, но уже давно перешел на рутину повседневных действий, дожидаясь того сладостного дня 8 марта, до которого оставалось еще пять лет, когда ему можно будет уйти на пенсию. Буш пришел сюда, как и все остальные, молодым и горячим, полным решимости очистить, город от скверны, принести жителям правосудие и справедливость. Но постоянный контакт с преступлениями изнашивает человека. Сколько ни трудись, всегда найдется еще один подонок, затаившийся в тени, готовый нарушить закон. Однако больше всего Буша выводил из себя процент обвинительных приговоров. В молодости, будучи идеалистом, он свято верил, что за арестом обязательно последует обвинительный приговор и общество, по крайней мере, на время, будет избавлено от всякого отребья. Однако, в половине случаев задержанные покидал и здание суда свободными и как ни в чем не бывало снова принимались за свои грязные штучки. И хотя взгляд Буша на жизнь со временем менялся, его моральный кодекс оставался незыблемым. Поль всегда считал себя непреклонным стражем закона, инструментом в руках системы правосудия. Его задача состояла в том, чтобы собирать улики и ловить преступников, а дальше за дело должны приниматься другие. Буш никогда не шел на сделку с совестью; его жизненные принципы и отношение к закону не продавались, не могли быть поколеблены.

Однажды Дженни везла Робби в больницу — мальчик упал с роликовой доски и сломал руку, — и она превысила скорость. Полицейский, остановивший ее, оказался тем еще мерзавцем и в стремлении выполнить месячную норму отлова нарушителей не сделал поблажку даже после того, как увидел страдания ребенка. Он выписал штраф за езду со скоростью шестьдесят миль в час при разрешенных тридцати: два балла и пятьсот долларов. Сколько ни умоляла Дженни, патрульный упрямо стоял на своем и даже не предложил отвезти травмированного ребенка в больницу. Дженни намекнула, затем попросила, наконец, потребовала, чтобы Поль занялся этим и с помощью какого-нибудь полицейского волшебства похоронил квитанцию. Но Буш не желал слышать об этом, даже несмотря на то, что штрафные баллы означали увеличение страховки вдвое. Он отказался наотрез: «Закон есть закон». Дженни злилась на него две недели, после чего на протяжении месяца отказывалась заниматься с ним сексом. «Ты живешь по законам? — говорила она. — И я тоже».

Рядом с Бушем сидел Джонни Префи. У него изо рта торчала незажженная сигарета. Черные жесткие волосы стояли торчком — не от геля для укладки, а оттого, что уже четыре недели не общались с мылом и водой. На футболке красовалась надпись: «Ступай к такой-то матери. Будешь пялиться дальше, я тебя убью. Всего хорошего».