Время крови - Ветер Андрей - Страница 5

• Предыдущая
• 5/75
• Следующая

Маша закричала, заслоняя глаза обеими руками и пряча лицо в плечо Павла Касьяновича.

Старики-Чукчи качнулись, словно нож Ворона воткнулся в них, а не в их молодого спутника. Второй юноша тут же вскочил и поднял копьё, готовясь метнуть его.

– Не дури, сукин сын! – крикнул ему Григорий, но проворный туземец уже замахнулся, и в следующее мгновение громкий выстрел сшиб его с ног. Пуля попала ему под рёбра, он скорчился, выпустил древко копья, вцепился в рану руками и затряс головой. Алексей увидел выступившие на его лоснящейся коже крупные капли пота.

Иван многозначительно посмотрел на Михея, что-то бросив ему по-чукотски; тот торопливо замахал руками, не двигаясь с места. Алексей шагнул вперёд, держа в вытянутой руке пистолет, направленный на Чукчу с горностаевой шкуркой на шее. Иван тоже перевёл ружьё на старика.

– Всё! Хватит дурить! – оглушительно рявкнул он.

– Всё! Всё! Нет убивать! – закивали старики, и в их глазах появились слёзы.

– Почему не уняли своих парней? – грозно подступил к ним казак.

– Как удерживай? Кровь кипит, война хочет. – Стало быть, воевать ехали? – склонился над ними Григорий. – На Раскольную шли? Отряд там гуртуете, черти? Вот я вам…

Старики не ответили. Очень медленно они поднялись и пошли к своим поверженным сыновьям, волоча копья, как ненужные палки. Ворон аккуратно вытер лезвие ножа о кухлянку сражённого врага.

– Моя сын, младшая сын… – Cтарик с горностаем указал худой рукой на воина, над которым склонился Ворон. – Моя последняя сын. Русский убивай два мой сын три зима назад. Ещё одна сын убит на медвежья охота. Все сын убит. Зачем моя нужен? Убивай моя тоже!

– Что делать будем? – Алексей остановился возле Ивана.

– Поедем дальше. Незачем нам мешкать.

– А с этими что? – Алексей кивнул на стариков.

– Оставим здесь. Заберём у них стрелы и оленей. До своих доковыляют, если захотят, они ходоки знатные.

– Алёшенька! – послышался голос Маши. Она упала ему на грудь, бледная и дрожащая.

– Что, душа моя? – Поручик повернулся к сестре, и она обвила его шею ледяными руками. – Не бойся, всё кончено. Не смотри на них, отведи глаза. Пошли подальше.

– Ноги нейдут, отнимаются.

– Это от страха, голубушка, от страха, я знаю. Но ты уже не бойся, – успокаивал её поручик.

– И в животе холодно, прямо сковано всё льдом, – продолжала жаловаться девушка едва слышным шёпотом.

– Присядь сюда, тут на мехах уютно…

– Сударь, зачем вы повезли сестру сюда? – тихим голосом спросил Иван, взяв Алексея Сафонова за локоть. – И дорога не из лёгких, и времена не из лучших…

– Матушка у нас скончалась недавно… Да ещё кое-какие неприятности. Вот Марья Андреевна и решила присоединиться ко мне…

– Что ж… Не будем тянуть… Михей, трогай поезд. Гриша, стрелы отнял у них? Не ровён час, пустят их нам в спину.

Ворон подошёл к старикам, будто желая сказать что-то, поразмыслил и направился к нартам, так и не проронив ни слова. Казак ловко снял со всех колчаны и бросил их в свои сани. Подстреленный пулей Чукча ещё подёргивался и стонал. Смерть принимала его медленно, с неохотой.

– Едем!

Ночью погода переменилась, поднялся ветер и принёс с собой беспокойство. Костёр, вокруг которого стояли нарты, временами почти задувало.

– Не волнуйтесь, Марья Андреевна, – обратился Григорий к Маше, – завтра к полудню будем в фортеции.

Было видно, что девушка пришлась казаку по сердцу и он хотел поддержать её, развеять её страхи.

– А что, если нам встретятся ещё дикие?

– Не думайте об этом. Встретятся – посмотрим. Не впервой… Вас испугала кровь. Я понимаю, такие зрелища не для девичьих глаз. – Он извлёк кисет из кармана и набил трубку. – Но этого здесь не избежать…

– Как ужасно устроен мир, – прошептала она и внимательно посмотрела на его спокойное лицо, осветившееся раскуренной трубкой, затем перевела взгляд на сидевшего чуть поодаль Ивана.

Молодой человек неслышно беседовал о чём-то с Вороном, этим жутковатым туземцем, что так ловко расправился с бросившимся на него врагом. Ни в ком из них не чувствовалось ни беспокойства, ни сожаления. Рядом с ними примостился Алексей. Маше казалось, что её брат немного переживал за то, что не успел принять участия в стремительно произошедшей схватке. Михей не принимал участия в разговоре; он уединился на своей нарте и углубился в раздумья, прикрыв глаза. Все нарты, по распоряжению Ивана, стояли не распряжённые на случай, если пришлось бы внезапно сниматься с места.

– Как ужасно устроен мир, – повторила девушка, разглядывая Ивана; в сравнении с людьми его возраста, которых знала Маша, он был не по годам серьёзен и суров. Умел ли он шутить? Умел ли открывать свою душу? Она снова посмотрела на Григория, у него тоже были мужественные черты лица, но он казался всё же человеком иной закваски. В нём чувствовалась не только смелость, но и великая печаль. – Неужели вам совсем не страшно? Вы когда-нибудь боитесь?

– Бывает, – кивнул Григорий, – все мы живые люди. Но только, Марья Андреевна, боюсь я как-то не целиком. Будто бы на одну половину боюсь. Вторая же моя половина точно знает, что опасаться мне нечего и что всё в руках Господа.

– И всё-таки вы держите палец на спусковом крючке. Даже сейчас вы не расслабляетесь. Я вижу это. – Она грустно покачала головой.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – ухмыльнулся он.

– Все они тут странные, – присоединился к их разговору Павел Касьянович, устраиваясь поближе к костру и кутаясь в одеяло, – особливо следопыты.

– Странные? – не поняла девушка.

– У меня к здешнему краю интерес денежный, – пояснил купец, – я могу мой интерес звонкой монетой измерить. За эту монету и подвергаю себя опасностям. А вот их, Гришку или Ивана, к примеру, не понимаю. Впрочем, с Копытом дело яснее: он тут вырос, для него тут всё родное. А вот ты, Гриша, что забыл здесь?

– Что я забыл здесь? Не в том дело, Касьяныч, важно, чего я не хотел видеть там… – Григорий прикрыл глаза, возрождая в своём воображении сцены прошлого. – Как-то раз я повстречал на улице мальчишку лет семи, крохотного такого паренька, щупленького. Стоял страшный мороз, а мальчуган был одет совсем почти по-летнему, может, на шее только шарф тёплый был намотан. Он просил милостыню. Наутро я наткнулся на его закоченевший трупик за поленницей. Я сразу узнал его по шарфу… И тогда я впервые задумался, насколько там люди одиноки, слабы и беззащитны… Не странно ли, не ужасно ли, что, живя среди людей, человек не может защитить себя…

– Эка ты, братец, загнул, – покачал головой купец. – Так уж и беззащитен?

– Именно. Как-то уж так складывается, что здесь приучаешься жить собственными силами, а там маленький человек полностью зависит от других, только от других… Смилостивится кто-то, бросит кусок хлеба – будет маленький человек жить. А нет – так и подохнет. И нет никакой разницы, каков этот маленький человек, сильный или слабый, умный или глупый. Можно, конечно, вором сделаться, но кто не хочет, тому там остаются только две возможности: либо рабом быть, либо побираться. Всё зависит от господ. Потому и ходят многие с протянутой рукой, что никак иначе нет возможности просуществовать… Там всюду маленькие люди, даже господа и те – маленькие люди перед другими господами. А тут все равны друг перед другом и перед природой.

– Неужто здесь, в окружении лесов и дикого зверья, человеку живётся легче? – не поверила Маша.

– То-то и оно, сударыня, что легче. Здесь ведь надеяться на чью-то милость никак не можно. Тут, конечно, все пожирают всех, но и там то же самое, разве что там люди хотят выглядеть благородно и от звериной своей сущности открещиваются, однако по-звериному рвут друг друга на куски, раздавливают, пьют кровь… А воспитанием там приучают мыслить так, будто мы все братья во Христе, повторяют одни и те ж добрые слова. Но куда ж доброта подевалась? Где вы встречали её?

• Предыдущая
• 5/75
• Следующая