Время крови - Ветер Андрей - Страница 27

• Предыдущая
• 27/75
• Следующая

Маша промолчала. Усталость вновь охватила её, и девушка поспешила сесть в лодку. Алексей заботливо укрыл её шкурами.

– Теперь уж недолго осталось, – шепнул он. Маша кивнула. Она ещё не знала, что через несколько дней наступит настоящее лето, повсюду запестреют ягоды и цветы и что обилие цветов, которые распустятся вдруг как по волшебству, будет поражать воображение, что лето пролетит быстро, в сентябре погода резко испортится, заморосят нудные северные дожди, берега Красного Озера пожелтеют увядшими мхами, а с севера медленно наползут серые снеговые тучи. Не знала она, что, когда казаки подожгут крепость, покидая её, всем будет невыразимо больно смотреть на пылающие стены, за которыми прошли многие годы. Не знала Маша, что расплачется, прощаясь с Иваном и Григорием, поцелует их обоих, как можно целовать только очень близких людей, и скажет:

– Странно и печально, что всё кончилось… Я уже полюбила Раскольную. Но я бы не смогла жить здесь, я понимаю это совершенно ясно… Путь предстоит трудный, но я еду домой, вернее… Теперь уж это слово «дом» представляется мне каким-то не совсем верным… Домой ли я еду? Конечно, там не дом, я понимаю, там просто стены и улицы, хорошо мне знакомые, но там мне привычнее… Она не знала, что произойдёт дальше… Через два месяца Григорий погибнет в тайге, тело его будет съедено волками, как был съеден труп подпоручика Тяжлова. Иван Копыто обоснуется в Анадырской крепости, пробудет там до 1771 года, когда из неё, как из Раскольной, будет вывезено всё казённое имущество, а сама фортеция тоже будет предана огню. Затем Иван с Вороном уйдёт к Юкагирам; чуть позже Ворон умрёт от оспы, Копыто сложит его кости в кожаную сумку и до конца своих дней будет носить эту сумку всюду с собой. Кытылкот возглавит род Белозубых Чукчей и станет убеждённым сторонником мирных отношений и торговли с русскими людьми; он настолько тесно сойдётся с Павлом Касьяновичем Чудаковым, что вскоре купец начнёт учить туземца грамоте и сделает его своим доверенным лицом на среднем Анадыре. Сам Павел Касьянович будет убит однажды каким-то разбушевавшимся пьяным дикарём в Горюевской фактории; Кытылкот будет искать убийцу, как искал бы убийцу близкого родственника, чтобы расправиться с ним, как того требовал закон крови. Охотничьи тропы сведут Кытылкота с Копытом, Копыто возьмёт в жёны младшую сестру Кытылкота; у Ивана родится дочь, которой он даст имя Маша. Ещё через двадцать лет на Анадыре появится русский исследователь по имени Антон Петрович Верницкий, который обоснуется среди оленеводов и женится на этой девушке-полукровке, очарованный её дикарской красотой. В глухой тайге он наткнётся однажды на останки чьей-то одежды и сумку из дублёной кожи. В сумке будет лежать письмо: «Дорогая Марья Андреевна! Сие послание я никогда не отправлю к вам, но не составить его я не могу. Я должен признаться вам, пусть это будет только на бумаге. Бог свидетель, я полюбил вас страстно. Я стал несчастен через эту любовь и теперь ищу смерти. Без вас мне нет жизни, любимая моя и глубокоуважаемая Марья Андреевна. День вашего отъезда из Раскольной подвёл черту под моей жизнью. Не хочу, чтобы вы знали об этом и винили себя за то, что стали причиной моей неуёмной тоски. Прощайте навсегда. Ваш друг Григорий Поленов». Антон Петрович Верницкий ужаснётся и обрадуется этому письму, а когда возвратится домой, то покажет его своей матери – Марье Андреевне Верницкой, урождённой Сафоновой. «Письмо всегда находит адресата», – скажет она, развернув ветхую бумагу…

Но сейчас, сидя в байдаре, окружённая тихой ночью и плеском воды под вёслами, Марья Андреевна не знала ничего этого, не могла знать. Её глаза закрылись от навалившейся усталости, и из неведомого пространства, называемого сном, к ней вышел старый Чукча, напевая странную песню…

Февраль – март 2001

Буом-м, буом-м, буом-м…

Афанасий Поликарпович остановился, прислушиваясь. Редкие удары бубна, доносившиеся из заснеженного леса, звучали негромко, но властно. Бубен манил его, заставлял жадно вслушиваться. Иногда Афанасию Поликарповичу казалось, что его сердце начинало колотиться в ритм ударам бубна.

– Буом-м, буом-м, буом-м, – разливалось гулкое эхо.

Иногда сердце вдруг замирало, и пульс жизни растворялся в глубине его существа, натягивая невидимую, тончайшую нить жизни, готовую, казалось, вот-вот порваться. Но бубен снова подавал голос, и сердце продолжало стучать. Да, в звуках того бубна таилась власть, мягко подчинившая себе Афанасия Поликарповича, этого сильного, непокорного человека пятидесяти пяти лет. Он, конечно, не допускал мысли, что бубен в руках невидимого шамана тянул его к себе, как рыбак, подцепивший острым крючком огромную рыбину. Если бы в те минуты кто-нибудь спросил Афанасия Поликарповича, что увлекло его в лесную чащу, он бы сослался на обыкновенное любопытство. Но разве мог он, проживший в тайге более тридцати лет и знавший суть каждого таёжного звука, подчиниться зову простого любопытства? Нет, это чувство вообще не было свойственно Афанасию Поликарповичу; он привык тщательно обдумывать каждый шаг, взвешивать все «за» и «против», остерегаясь совершать опрометчивые поступки.

И всё же он медленно двигался вперёд, проваливаясь по колено в сугробы. Под подошвой меховой обуви громко скрипел снег. То и дело Афанасий Поликарпович останавливался, хмурился, настороженно поворачивал ухо к звукам бубна и спрашивал шёпотом:

– Что за чертовщина? Кто тут шаманит?

Бубен зазвенел ритмичнее, удары сделались более частыми. Они летели из-за еловых зарослей, и теперь к ним добавился мелкий металлический перезвон. Переступив через широкое бревно, покрытое толстым слоем мягкого снега, Афанасий Поликарпович взял винтовку наперевес. Неожиданно густые ветви раздвинулись, и он, запорошив окладистую бороду снежной пылью, вышел на просторную поляну, обрамлённую, как стеной, могучими елями.

– Буом-м, буом-м, буом-м…

В нескольких шагах от него стоял, сильно согнувшись в поясе, человек, одетый, несмотря на морозную погоду, только в просторные штаны из мягкой кожи и высокую меховую обувь. На обнажённом торсе незнакомца различались мелкие узоры тёмной татуировки. Особенно густо татуировка покрывала его грудь и плечи. Голова человека была опущена, длинные чёрные волосы свесились вперёд и закрыли его лицо. Изо рта полуголого человека валил густой пар. Вглядевшись в татуировку, Афанасий Поликарпович пришёл к заключению, что перед ним был один из якутских шаманов, которых обычно называли оюнами. Якут держал в левой руке круглый бубен, густо увешанный оленьими зубами по всей окружности, правой рукой он сжимал короткую палку-колотушку, обмотанную мехом. Низкое мартовское солнце светило из-за его спины и, пронизывая яркими лучами хорошо натянутую кожу нехитрого музыкального инструмента, делало его похожим на сияющую луну в руках человека. Гирлянда из оленьих зубов на бубне громко шумела при малейшем движении, а шаманский пояс с многочисленными подвесками в форме стрел и ножей откликался на каждый шаг металлическим перезвоном, и оюн утопал в постоянном шуме, даже когда он не стучал палкой.

Афанасию Поликарповичу не раз доводилось видеть шаманов, и всегда они производили на него сильное впечатление. Он был христианином, но в могущество оюнов верил даже больше, чем в чудотворную силу православных икон. Впрочем, верить в силу шаманов он верил, но сам никогда не подчинялся их власти. Зато других людей, беспрекословно выполнявших указания оюнов, будто потеряв собственную волю, видеть приходилось.

Сейчас он, бородатый, высокий, прямой, стоял на широко расставленных ногах перед длинноволосой, жилистой, полуголой фигурой и внимательно следил за её таинственными движениями. Афанасию Поликарповичу казалось, что он был спокоен и уверен в себе; он даже небрежно положил винтовку на плечо, всем своим видом говоря, что его ничто не тревожило и что он полностью контролировал ситуацию. И всё же он пришёл на таинственный зов оюна, пришёл, не сумев пропустить мимо ушей негромкие звуки шаманского барабана. Значит, его воля впервые не устояла перед зовом язычника.

• Предыдущая
• 27/75
• Следующая