Время крови - Ветер Андрей - Страница 25
- Предыдущая
- 25/75
- Следующая
Алексей задумчиво достал из ножен шпагу и провёл ею по земле, оставляя неровные следы. В который раз, приехав в этот далёкий от родного дома край, он думал одно и то же – беспомощен человек в незнакомых обстоятельствах. Почему у него – у русского офицера Алексея Андреевича Сафонова, молодого, красивого, сильного, образованного, – всё здесь не ладилось? Куда подевалась его уверенность в себе? Откуда пришло ощущение собственной никчёмности? Почему он видел в каждом из здешних бородатых мужиков могучую силу, против которой он не смел бы выставить ничего? Неужто всё дело в том, что здесь жизнь была более настоящей, а потому более суровой, то есть здесь, в глухом и диком краю, жизнь была настоящей жизнью, а не театральным изображением жизни, каковым теперь представлялось Алексею его недавнее существование там, в отлакированном обществе губернского высшего света? Балы, ухаживания за томными барышнями, вальсирования по зеркальному паркету, парадные мундиры, сомнительная болтовня в обитых бархатом кабинетах, прогулки на лошадях, обеды за богато убранными столами, оскорбления, дуэли, извинения… Неужели всё это не только могло иметь место в его совсем недавней жизни, но было для него очень важно?
А Маша? Алексей представил лицо сестры… Сколько ей, слабой девушке, пришлось испытать за последние дни? И во всём виноват, конечно, только он, и никто другой. Ведь именно Алексей привёл в её дом своего товарища, Михаила Литвинского, этого жалкого щёголя, вечно напудренного и нарумяненного… «Ах, почему в те дни Михаил не казался мне такой ничтожностью, как кажется мне нынче? – Алексей рассуждал, продолжая рисовать кончиком шпаги непонятные значки на земле. – Впрочем, это понятно. Все мы, и я в том числе, были заняты тем, чтобы выглядеть уверенно и непринуждённо в нашем круге и чтобы во время танцев наши движения были точны и изящны… Разве готов я был увидеть в людях что-то иное? Но теперь… Теперь я уже не тот… Однако как объяснить самому себе, каков я теперь? Что изменилось во мне? Разве я откажусь от светских балов? Разве не захочу пройтись парой с миленькой девушкой в танце? А коли так, то я буду, выходит, вести те же поверхностные разговоры, касаясь неглубоких тем… Но ведь и здесь я не рассуждаю ни с кем о смысле жизни. Здесь я, пожалуй, вообще ни с кем не имею возможности общаться из-за отсутствия достойного, образованного собеседника. И всё же здесь куда больше основательности в людях, даже когда они молчат, чем там, в прошлом… Странно я рассуждаю. Я уже думаю о моей недавней жизни как о деле конченом, к которому нет возврата, между тем как вскоре я вернусь туда. Мне больше некуда деться. Я больше не умею никак иначе жить… Всё это странно, всё это мучительно, но вместе с тем радостно… Уже не в первый раз я замечаю, что на душе у меня становится легче, когда я признаюсь себе в том, что я не столь хорош, как мне это представлялось раньше… Странно».
– Ваше благородие, – подошёл к Алексею коренастый казачок, пережёвывающий кусок мяса, – Копыто велит собираться в путь.
– Собираться? Это очень даже славно! Засиделся я тут, задумался. А в походе не время думать, действовать надо в походе! Не так ли, братец?
– Оно, конечно, так, ваше благородие…
Очень скоро они отплыли от стоянки Чукчей и быстро двинулись по направлению к Раскольной. Ветер дул им в спину и подгонял байдару.
– Не зевайте, братцы, – напоминал казакам Иван, – поглядывайте на бережок, нет ли огонька или дыма…
– Вы полагаете, что Кытылкот устроил где-то стоянку? – спросил Алексей.
– Надеюсь на то, – отозвался следопыт, – Марья Андреевна, поди, уж на ногах не держится из-за всего, что с нею приключилось. Отдых ей нужен. А Кытылкот… Думаю, что у него нет ничего дурного на уме…
Прошло не более получаса, и Иван воскликнул:
– Вон они! Должно быть, они. Лодка на берегу, люди какие-то возле леса… Греби к берегу!
Иван Копыто оказался прав. На берегу их встретили, держа в руках луки и копья, люди Кытылкота. Чукчи вели себя настороженно, готовые вступить в бой, если на то будет нужда. Их лица выражали решимость. Они не могли знать наверняка, как поведут себя русские казаки, искавшие похищенную русскую девушку.
Следопыт крикнул им что-то по-чукотски, они ответили, закивав головами. Вперёд выступил Кытылкот. Иван Копыто забросил своё длинноствольное ружьё за спину и уверенно пошёл к дикарю, протягивая ему руку для пожатия. Алексей внимательно следил за Чукчами, положив руки на пистолеты, заткнутые за пояс. Минутой позже следопыт обернулся.
– Всё в порядке, дело тут мирное. Кытылкот на нашей стороне.
– Где же Маша?! – в нетерпении крикнул Алексей.
– Она в полном порядке, только притомилась.
– Да где же она?
– Там, впереди, где костерок горит. Мы все идём туда…
Алексей не стал дожидаться остальных и бегом пустился в указанном направлении. Ноги его цеплялись за выступавшие из земли корни и ветки.
– Маша! Родная моя!
– Алёшенька!
– Как ты, душа моя?
Она лежала подле огня, укутанная в шкуры. Алексей с разбега упал возле сестры, целуя её руки.
– Со мной теперь всё хорошо. Теперь уже не страшно. Эти дикари не причинили мне вреда… Ночью начался было шторм, и мы пристали к берегу… Вот я здесь… И ты здесь… Как ты нашёл меня?
– Это Иван Копыто, а не я…
– Он жив? Боже, какое счастье! – Маша приподнялась на локтях и стала высматривать следопыта, и Алексей немало удивился её волнению. – А я уж думала, что его убили… Ты знаешь, Алёшенька, они с такой силой метнули в него камень, что просто нельзя было не умереть от этого удара в голову… Ведь его в голову ранило?
– В голову. Вот он сам шагает, видишь, платком перевязан…
Иван Копыто не сразу приблизился к Маше, но долго беседовал о чём-то с Кытылкотом. Наконец, он направился к Маше и Алексею.
– Я рад видеть, Марья Андреевна, что вы в полном здравии, – опустился он на корточки и положил ружьё поперёк колена, – а то уж я, признаться, начал беспокоиться…
– Вы? Беспокоиться? – изумился Алексей, а Маша широко улыбнулась. – Да по вашему лицу ничего не сказать было! Вы словно из камня! Я даже решил было, что вы вообще ни за что и ни за кого не беспокоитесь.
– В этом вы, сударь, ошибаетесь, – спокойно ответил Иван, – иногда я едва сдерживаю себя. А знали бы вы, какую обиду и досаду я испытал, когда случилось то треклятое нападение… Этот камень мне в голову… До сих пор не могу простить себя! Как я мог не заметить тех мерзавцев?
– Не судите себя. – Маша протянула следопыту руку. – Тем более что всё уже кончилось. Вы очень быстро нашли меня, хотя это «быстро» показалось мне вечностью… Извините меня за мой вид, – она одёрнула прикрывавшие её шкуры, – моё платье, увы, совершенно разрушено, порвано в клочья…
Девушка смущённо подтянула меха к самому подбородку, пытаясь спрятаться за ними. Её глаза жадно разглядывали лицо следопыта, и она сама удивлялась своему волнению. Почему это мужское лицо, выразительное, с чертами, почти отталкивающе резкими и красивыми одновременно, казалось ей теперь таким родным и желанным?
Уловив в себе эту мысль, Маша испугалась. Если бы ей предложили зеркало в тот момент, она бы не решилась взглянуть в него, боясь не узнать себя – настолько, подумалось ей, она стала не похожа на себя внешне и внутренне после всего случившегося.
– Мы так внезапно расстались… – прошептала она, протянув Ивану руку.
– Я поговорил с Кытылкотом. Вот как выглядит вся эта история, – начал рассказывать следопыт. – Когда Утылыт впервые услышала шаманский призыв, одним из требований духов было превращение её из женщины в мужчину. Здесь это случается нередко. Иногда даже заболевшему человеку знахари говорят вести себя не так, как этого требует пол больного, чтобы тем самым обмануть духов болезни… Утылыт мало-помалу стала вести образ жизни мужчины. Она даже взяла себе недавно жену.
– Я видела её, – сказала Маша.
– Но женщина не может родить от женщины, даже от той женщины, которая ведёт мужской образ жизни. Это ясно как день. А Утылыт слышала в шаманском призыве условие – иметь ребёнка от своей жены. Как быть? И тогда она позвала к себе Кытылкота, чтобы он помог ей в этом.
- Предыдущая
- 25/75
- Следующая
