Ваятель фараона - Херинг Элизабет - Страница 39
- Предыдущая
- 39/55
- Следующая
Но скульптор подумал: «Он назвал это просто бесчинством и не больше» и решил промолчать.
Тогда Май развязно похлопал Тутмоса по плечу и сказал:
– Мы с тобой одного поля ягоды. Я тоже был ничем, как и мой отец, а царь сделал меня человеком. Его милостью я достиг такого положения, что могу заказать себе статую для моего Ка у лучшего скульптора в государстве!
Тутмос вздрогнул от прикосновения его руки, но продолжал молчать. Да и что он мог сказать? Разве мог он считать своего отца, трудолюбивого человека и правдолюбца, просто ничем? Разве он сам, вылепивший голову той девушки у колодца и сумевший высмеять Панефера, разве он тоже ничто? Неужели он так ничего бы и не достиг, если бы не благоволение к нему царя? Такие мысли испугали Тутмоса, и он постарался больше об этом не думать. Он так ничего и не ответил Май.
Скульптор с удовольствием отказал бы толстому Май вообще, сославшись на то, что царь запретил ему выполнять частные заказы, но маленькие, добродушные и в то же время плутоватые глазки Май уже заметили модель головы Эйе.
– Здорово ты изобразил этого «отца бога»! – сказал он со злорадной усмешкой. – Я так и думал, что этот тщеславный павиан станет твоим заказчиком! Все только о тебе и говорят, мой милый! С тех пор как царь так вознес тебя, все хотят заказывать у тебя статуи для своего Ка!
– И ты пришел ко мне только поэтому? – спросил Тутмос весело, но в то же время и слегка разочарованно. Но Май не дал ему договорить.
– Конечно! – сказал он. – Конечно! Честно признаться, я ничего не понимаю в этих вещах! Но моя жена непременно хотела…
Тутмос громко рассмеялся.
«По крайней мере он сказал правду»! – подумал мастер со вздохом и согласился вылепить статую Май.
– Но не раньше следующего года! Сначала мне надо закончить те заказы, за которые я уже взялся.
– Прошу тебя, постарайся все же сделать это как можно скорее! И не думай… я не останусь в долгу! Ты ведь знаешь, как много проходит через мои руки! – сказал главный надзиратель, быстро поднявшись, и поспешил к двери – он всегда торопился.
«И как может такой толстый человек быть таким подвижным?» – думает Тутмос, провожая гостя.
Вернувшись, скульптор сразу же принялся за работу. Пока он еще не забыл черты широкого лица Май, лица пастуха, он хочет быстрее сделать модель в глине, доведя ее до такого состояния, чтобы подмастерья могли снять гипсовый слепок. Тогда он сможет отложить работу и продолжить ее потом в любое время. Ведь гипсовый слепок можно наполнить сырой мягкой глиной и вновь восстановить модель, а затем лепить дальше. Что же касается шеи и ушей, то в мастерской уже есть готовые гипсовые формы, и скульптору останется лишь поставить их на место и, подогнав, замазать швы. Мысленно Тутмос уже представлял себе готовую модель, которую даст для повторения в камне не Птаху (у него и так хватает дел), а Хори – пора юноше уже приступать к настоящему делу.
Тутмос взял ком глины, но очень скоро стало темнеть. Скульптор попросил Хори принести огня. Подмастерье взял масляный светильник и отправился на кухню, чтобы зажечь его от очага. Он еще не успел вернуться, как в дверях мастерской появилась Тени.
– Ты опять собираешься работать до поздней ночи, Тутмос? – сказала она с упреком в голосе.
Тутмос бросил взгляд на ее фигуру. Ему показалось, что мать стала еще меньше, еще больше ссутулилась, чем тогда, когда он видел ее в последний раз. Ему казалось, что даже голос ее звучал еще более устало. Разве ей плохо живется у него в доме, разве не приставлены к ней служанки, разве Эсе не выполняет каждое ее желание с полуслова? Его охватило чувство беспомощности и досады. Что она еще хочет от него? Не может же он посвятить себя только ей! Ведь у него есть своя работа!
– Мама, – сказал он, – ты напрасно волнуешься, все равно я должен закончить то, что начал. Иначе глина высохнет и завтра мне придется начинать всю работу сначала. Скажи Эсе, пусть подогреет ужин.
– Эсе уже легла. Она плохо себя чувствует. Что эти женщины, сговорились, что ли, против него? Тутмос вырвал из рук вошедшего подмастерья светильник и поставил на полку. С этого места он хорошо освещал рабочий стол, но скульптор был слишком взволнован, чтобы продолжать работу. Тогда он схватил с полки у стены уже готовый гипсовый слепок головы Эйе и сунул его под нос подмастерью.
– Откуда вот эти складки под бровями? – строго спросил он.
Мерцающий свет светильника был так слаб, что Хори с трудом мог что-нибудь разглядеть. Потом он ответил извиняющимся голосом:
– Не я делал этот слепок, а сам Птах. Полотно, которым мы пользуемся, недостаточно тонкое, чтобы можно было накладывать его на глаза.
Мать по-прежнему продолжала стоять в дверях, погрузившись в свои думы, и, казалось, не слушала разговор мужчин. Но при слове «полотно» она вздрогнула и, как только Хори замолчал, спросила:
– Тебе нужно полотно, Тутмос, тонкое полотно?
– Да, мама, – ответил Тутмос и поспешил объяснить: – Когда я вылеплю модель лица из глины, то должен сразу же сделать с него гипсовый слепок, раньше, чем глина высохнет и потрескается от жары. Если мне потом придется еще раз работать над этой моделью, я вновь наполню форму сырой глиной. Потом глиняную модель можно будет легко вынуть из формы. А тонкое полотно нужно для того, чтобы обложить форму изнутри и как можно точнее передать все мельчайшие детали модели.
– Покажи-ка мне полотно, которым ты пользуешься, – сказала мать, и в ее голосе уже не чувствовалось усталости.
Тутмос сделал знак Хори, чтобы тот принес кусок. Старуха схватила его, подобно нетерпеливому ребенку, которому протягивают игрушку. Она поднесла ткань к своим близоруким глазам, помяла между пальцами и рассмеялась.
– Это ты называешь тончайшим полотном? – сказала она. – Самым тонким во всем Ахетатоне? – И ее глаза гневно блеснули. – Достань мне ткацкий станок! И я сделаю то, что вам надо! Не материю, а вуаль! Вуаль, прозрачную, как паутина!
– Но, мама! – вмешался Тутмос. – Ты же не должна больше сидеть за станком! Вся твоя жизнь прошла около него!
– Я не должна больше ткать?! – закричала старуха, чуть не сорвав голос. Казалось, что гнев, который долго накапливался в ее сердце, вырвался наконец наружу. – Вы не позволяете мне ничего делать! Что ж, я так и должна доживать свой век сложа руки? Мне дозволено лишь есть и спать, и мой единственный путь – от кровати к столу и от стола к кровати!
– Мама! – крикнул Тутмос, испуганный ее возбужденным лицом. Но уже в следующее мгновение радость охватила его. Наконец-то с нее слетело это проклятое равнодушие, это убийственное безразличие. Разве у нее раньше были какие-нибудь желания? И вот… Наклонившись к матери, он крикнул ей прямо в ухо:
– Ты получишь свой станок!
Мать повернулась и вышла из мастерской. Тутмосу показалось, что она выпрямилась и подняла голову.
«Что же случилось с Эсе?» – подумал он. Посмотрев на начатую работу, он решил, что все равно не сможет ее закончить.
– Погаси светильник, Хори, – сказал Тутмос и поспешил за матерью.
Служанки уже раздали ужин подмастерьям, в столовой смеялись и шутили. Когда мастер вошел, голоса стихли. Однако он не обратил на это никакого внимания и прошел прямо в спальные помещения. Эсе он встретил в узком проходе между жилыми и хозяйственными комнатами.
– Что случилось с тобой, любимая? – спросил он.
– Ничего! – ответила она. – Уже все прошло! Может быть, она просто завлекала его? С нежностью, но в то же время и с некоторым раздражением Тутмос посмотрел на нее. Может быть, он уделяет ей недостаточно внимания? Но разве не встает он с постели ранним утром и не работает до глубокой ночи? А разве она не имеет права на его ласку, на его близость? Но неужели это право надо отстаивать с помощью обмана… с помощью притворства?..
– Эсе! – сказал он, и голос его звучал скорее строго, чем ласково. Ты послала мать лишь потому, что захотела меня видеть? Тебе хотелось, чтобы я пришел? Решила, что я забыл про тебя? И притворилась больной, подумав, что я не приду? Скажи правду, Эсе, между нами не должно быть лжи!
- Предыдущая
- 39/55
- Следующая
