Знамение - Хенриксен Вера - Страница 49

• Предыдущая
• 49/59
• Следующая

И когда он вечером пришел к ней, она была в зале одна.

— Никогда не видел более красивого ковра!

Сигрид обернулась и посмотрела ему в глаза: он повторил слова, сказанные им в день их первой встречи.

— Мы думаем по-разному, когда речь идет о короле Олаве, — продолжал он. — Но давай не будем разрушать из-за этого нашу старую дружбу!

— Да, — сказала она. — Ты прав.

Она снова принялась за тканье, а он сел и принялся рассказывать о своем торговом плавании в Руду и времени, проведенном у короля Кнута. При этом он чередовал обычный рассказ с песнями.

Это напоминало ковер, сотканный с помощью слов; повествование напоминало пряжу, а песни — изысканно сотканные картины.

Прервав свою работу, она сидела и смотрела на него; черные волосы, глаза, сверкающие в свете лампы, изящные и в то же время сильные руки — она вспомнила, что это было первое, что она заметила в нем.

— Когда же я услышу твои любовные песни? — спросила она, когда он замолчал; ее тон был непринужденным, дразнящим; она понимала, что спрашивать об этом было неприлично, но она ничего не могла с собой поделать.

Он быстро оглянулся по сторонам.

— Не сейчас, — сказал он. — Кто-нибудь может войти…

Немного помолчав, он добавил:

— Нет ли во дворе места, где мы могли бы побыть одни?

Глаза его горели пламенем.

Она невольно подалась назад, она не думала, что он так воспримет все это.

— Я не знаю, осмелюсь ли я остаться с тобой наедине, Сигват, — сказал она.

— Я только хочу, чтобы ты послушала мои песни, — сказал он. — Возможно, у меня не будет другого такого случая, чтобы прочитать их тебе.

Она старалась не смотреть на него; она боялась, что ее взгляд скажет больше, чем она того желала.

— Сигрид, клянусь, что не прикоснусь к тебе, — проникновенным голосом произнес он.

— Чем ты поклянешься? — затаив дыхание, спросила она.

— Клянусь живым Богом и блаженством своей души.

Она повернулась и посмотрела ему в лицо.

— Я верю тебе, — сказала она. И он не отвел взгляда.

— Когда мы можем встретиться? — спросил он.

Она задумалась.

— Ты помнишь ту кладовую, где я однажды показывала тебе ковры?

Он кивнул.

— Я оставлю дверь незапертой, — сказала она. — И я приду туда, когда все улягутся спать.

Всю оставшуюся часть дня она избегала его. И она испытывала страх, думая о том, на что она сама себя толкает.

Если их обнаружат, никто не поверит, что дело здесь в песнях…

Но она успокаивала себя тем, что обнаружить их не было никакой возможности. Она была единственная, у кого хранились ключи от кладовой, а ночи были темными, так что никто не мог увидеть, что они направляются туда.

И мысль о том, чтобы побыть с Сигватом наедине, заставляла ее отметать все возражения. И она втайне надеялась, что клятва для него не так много значит.

Подождав, пока люди улягутся спать в старом зале, она незаметно прокралась в темноте через двор.

Дверь скрипнула, и она вздрогнула. Сигрид осторожно закрыла за собой дверь и заперла ее. Она не была уверена, там ли он, пока он не взял ее за руку.

— Сигрид, — удивленно прошептал он, — ты пришла!

Они не осмелились зажечь свет, он был бы заметен через щели. И они сели на расстеленный на полу плащ Сигвата.

— Могу я обнять тебя, — прошептал он, — в этом ведь нет ничего плохого…

— Я тоже так думаю, — сказала она.

И когда она положила голову ему на плечо, он принялся шепотом произносить одну песнь за другой.

В одних он шутил по поводу его слабости к ней, другие же были серьезными, прекрасными, преисполненными тоски. Иногда он употреблял слова, которых она не понимала, но она не останавливала его и не переспрашивала. И она не нашла, что сказать, когда он, наконец, замолчал; ей казалось, что она вот-вот заплачет.

— Теперь ты понимаешь, как я тосковал по тебе? — Он прижал ее к себе, не встречая с ее стороны никакого сопротивления, и его губы были на ее щеке. — Ты понимаешь, что я люблю тебя?

Сигрид прерывисто вздохнула. Это слово ни Эльвир, ни Кальв никогда не употребляли по отношению к ней.

Внезапно его рука коснулась ее груди, и она отпрянула назад.

— Сигват, ты поклялся…

Но она думала больше о данной им клятве, чем о своей чести.

— К черту все, в чем я клялся! — ответил он.

Она попробовала высвободиться, но он крепко держал ее. Она не могла даже закричать; если бы ее обнаружили здесь с Сигватом, ей было бы от этого мало пользы. И она прекратила борьбу.

После этого, когда он продолжал целовать ее снова и снова, в голове ее вертелась одна только мысль.

— Спасибо, Сигват! — прошептала она.

На следующий день, рано утром, он уехал, и Сигрид проводила его. И он вежливо и почтительно попрощался с ней, словно между ними ничего не было. И только взяв ее руку, он тайно пожал ее, улыбнувшись при этом ей своими теплыми глазами.

Все последующие дни Сигрид прислушивалась и приглядывалась, но ничто не свидетельствовало о том, что они были обнаружены; никто не подозревал их ни в чем.

Общее мнение выражали слова, сказанные как-то Рагнхильд: что Сигрид вела себя нелюбезно с Сигватом, натянуто разговаривая с ним в первый вечер, а на следующий день вообще избегая его. А он, благодаря за прием, так любезно улыбался ей!

Сигрид вздохнула с облегчением и уже перестала беспокоиться, когда в ней проснулся куда более сильный страх.

Она не подумала о возможности снова забеременеть. Тронд родился более семи лет назад, и она не хотела больше иметь детей. Она не могла поверить в это, впервые заподозрив о случившемся.

Но дни шли и уверенность ее росла.

Сначала она была вне себя от страха и отчаяния; она даже не осмеливалась думать об этом, безнадежно желая, чтобы все это оказалось дурным сном. Но настал день, когда ей пришлось посмотреть правде в глаза.

Это было незадолго до летнего солнцеворота; Сигрид наблюдала, как забирали ягнят у овец. Ее словно резануло по сердцу, когда она услышала жалобное блеяние ягнят, отделенных загородкой от своих матерей. И она подумала о ребенке, который должен был появиться на свет; о маленьком, беззащитном существе, о котором никто, кроме нее, не будет заботиться. И она испугалась, что кто-то придет и заберет у нее ребенка.

Она вспомнила Тору дочь Эльвира, у которой отобрали ребенка, но теперь, когда в стране было введено христианство, «выносить» ребенка считалось беззаконием. И все-таки они захотят отобрать у нее ребенка, если только Кальв не прогонит ее вместе с ним со двора, на все четыре стороны. А если он и оставит ее при себе, то только затем, чтобы наказать, как это сделал отец Эльвира с Торой.

И она снова подумала о ребенке: возможно, у него будут такие же черные, как и у Сигвата, волосы, а мечтательные глаза будут видеть картины, которые никто больше не видит… Ребенок Сигвата… Она не смела додумывать эту мысль до конца.

Но она взяла себя в руки. Если она хочет выпутаться из этой истории, ее мысль должна быть ясной, как никогда.

Во-первых, сказала она самой себе, склонившись над изгородью и погладив за ухом блеющего ягненка, этот ребенок с таким же успехом может быть и от Кальва.

И почему кто-то должен подозревать ее? Если не считать слухов после смерти Эльвира, которые вскоре оказались ложными, о ней — и она это знала — никто ничего подобного не болтал. Эльвиру она была верна все прожитые с ним годы. Кальву тоже, хотя он и бывал долгое время в походах. Что же касается Сигвата, то люди считали, что она с ним чересчур сурова.

Если она будет вести себя так, чтобы не вызвать ни у кого подозрения, есть все основания для того, что никто, даже Кальв, не подумал, что здесь что-то не так.

Но что, если ребенок будет похож на Сигвата?.. Она гнала прочь эту мысль.

Главным для нее теперь было вести себя так, чтобы все думали, что это ребенок Кальва. И она попыталась представить себе, что бы она испытывала при этом.

• Предыдущая
• 49/59
• Следующая