Святой конунг - Хенриксен Вера - Страница 59

• Предыдущая
• 59/64
• Следующая

Сигрид лежала и размышляла об этом.

— Может быть, Энунд и прав, — сказала она наконец. — Во всяком случае, ты всегда отказываешься исповедоваться о своем отношении к королю Олаву. И когда у тебя была возможность покаяться, ты тоже отказался от этого.

Он вздохнул.

— Разве ты не понимаешь, что, покаявшись, я тем самым признал бы себя изменником в глазах всех и самого себя.

— Ты и так не раз называл себя изменником.

— Одно дело, когда я, не очень-то веря в это, говорю это тебе назло или швыряю это в лицо самому себе, — сказал он, — и совсем другое дело, жить изо дня в день с сознанием того, что я изменник; думаю, такого унижения мне не перенести.

Она не ответила, и он с оттенком удивления произнес:

— Не понимаю, как это могло случиться; я всегда пытался жить так, как подобает хёвдингу…

— Возможно, этого тебе и не понять, — ответила она. — Всем нам предстоит испытать унижение, когда мы попадем в очистительный огонь; возможно, твое унижение будет состоять в том, что тебе придется, не понимая происходящего, смириться с ним.

Оба замолчали.

— Энунд сказал и еще кое-что, — продолжал Кальв. — Что Бог в своей доброте однажды наложит на меня такое наказание, то которого я всегда пытался уйти, подобно тому, как священник Йон испытал в конце своей жизни боль. Я ответил, что Бог и так наложил на меня достаточно всяких наказаний. Он сказал, что в таком случае сомневается, что я исповедовался искренне.

— Можно подумать, что у него есть причины для сомнений…

Он почти умоляюще смотрел на нее.

— Я не могу разобраться во всем этом, — сказал он. — И нельзя сказать, что я не хочу. Когда речь заходит о Божественном прощении, я могу сказать лишь то, что Бог печется только о своих святых, которые в чем-то уподобляются ему. Ведь даже в своем последнем походе, по пути домой из Гардарики, король Олав был достаточно мстителен: это ясно видно по его обращению с Йокулем Бордссоном. Я же не полагаюсь больше ни на самого себя, ни на Бога, ни на священников, — добавил он.

Сигрид слышала о Йокуле. После бегства Олава он увел королевский корабль к Хакону ярлу. И когда он попал в руки короля на Готланде, тот предал его мучительной смерти. Она подумала, что ей следует изложить Кальву свои собственные мысли о короле Олаве, но она решила, что это бесполезно.

— Ты говорил об этом со священником Энундом? — спросила она. Он кивнул.

— Редко я видел его таким раздраженным, — сказал он. — Он сказал, что для того, чтобы получить отпущение грехов, я должен верить в то, что Господь хочет простить меня. Он говорил что-то о жертве Христовой, что-то из Ветхого и Нового заветов, но я этого не понял. Но он заявил, что, по его мнению, Бог может простить грехи даже в смерти, если человек искренне раскаивается, исповедуется и получает отпущение грехов. Бог готов был простить самого Иуду, если бы тот попросил Его об этом, сказал Энунд.

Немного помолчав, Кальв вдруг вспылил:

— Проклятый Финн! У него была возможность сделать для меня добро, убив меня в Стиклестаде; почему именно он заступился за меня? И теперь мне приходится нести бремя вины, которой я не понимаю и от которой не могу освободиться.

Сигрид удивленно уставилась на него; она не понимала, причем здесь Финн. И когда она спросила его об этом, он ничего не ответил. Она сидела и размышляла о том, что сказал Энунд.

— Ты совсем не Иуда, — сказала она наконец. — И я думаю, что ты ошибаешься, считая, что Бог преследует тебя. Возможно, все как раз наоборот, Бог и конунг Олав были расположены к тебе, постоянно давая тебе возможность искупить свои грехи. Эльвир как-то сказал мне, что искупление грехов проистекает от любви Бога; это своего рода дар. Но я поняла, что он имел в виду, не сразу, а только после того, как почувствовала тяжесть вины.

Тебе не следует бояться искупления, Кальв, не следует бежать от него, как от наказания. Тебе нужно считать это благословением. И внезапно она прижалась щекой к его щеке.

— Не так уж трудно поверить в то, что Бог хочет простить тебя, если мы оба можем прощать друг друга, — сказала она.

Он ничего не ответил, только тяжело вздохнул. И ей показалось в трепещущем свете свечи, что с лица его исчезла горечь. Теперь на лице его была написана лишь глубокая грусть.

На следующий день Кальв отплыл на двух кораблях; хёвдингом на одном из них был Финн Харальдссон из Гьеврана.

Лето было хорошим.

Цвели и зеленели леса и рощи; сено, конопля, лен и хлеб были высокими и сочными. Но Сигрид это не радовало.

Тронд вернулся домой. Он вернулся в начале лета, когда солнце уже припекало, пробуждая жизнь на полях и лугах, в лесах и на пустошах. И он сошел на берег со своего корабля, высокий и серьезный, в белой рясе ирландского священника.

— Тебя не радует то, что я стал священником? — спросил он мать, когда они направились во двор и он уже поздоровался со всеми своими знакомыми.

— Тебе это может помешать, — медленно произнесла она, — если ты надумаешь жениться.

Глаза его сверкнули, и он принялся хохотать.

— Ты совсем не изменилась, мама, — сказал он. — Ты ведешь себя так же бесстыдно, добиваясь своего!

— Кто хочет знать, тот спрашивает, — сухо ответила она.

Он снова расхохотался.

— Раз уж ты спрашиваешь, я скажу тебе: жениться я не собираюсь.

Она ничего не ответила; она сидела в зале и озиралась по сторонам: этот новый зал построил еще Эльвир… впрочем, он теперь уже не был таким новым, с тех пор прошло пятьдесят лет…

Она вдруг почувствовала усталость. Ей больше не хотелось говорить с ним об этом; к тому же в зале было полно народу.

Она спрашивала его об Икольмкилле, Россе и Торсе, она узнала, что прошлой осенью у Суннивы родилась дочь и что все у нее хорошо. Они передавали ей привет и звали в гости.

Он говорил также и с Торфинном ярлом, после того, как ярл вернулся из Рима. Торфинн получил отпущение всех своих грехов — а их было немало, подчеркнул Тронд — и теперь намерен построить церковь Христа на острове Биригис. Он целиком поглощен планами строительства, добавил Тронд.

Вечером следующего дня Сигрид пошла с сыном осматривать усадьбу.

Она показала ему могильные курганы предков, сказала, кто из них лежит и какую жизнь прожил. Они заходили с ним в каждый дом, и она говорила, когда и кем он был построен. Она рассказала ему о Тронде Крючке и его роде, и о роде Эльвира — роде Ладе ярлов. И, рассказывая ему об этом, она удивлялась, насколько живым все это было для нее.

Ей казалось, что она сама себя поймала на слове; нашла, наконец, свои корни в этой усадьбе, обрела свое прошлое.

Тронд говорил мало; ему хотелось сначала выслушать ее.

Наконец они пришли к старому залу; она специально сделала так. И, стоя под закопченым потолком, глядя на почетное сидение, на котором так часто сидел Эльвир, а до него — его предки, она долго собиралась с мыслями.

— Тронд, — сказала она наконец, — наверняка ты дал клятву Богу. И я не хочу принуждать тебя отрекаться от твоего призвания служить ему. Но ведь есть же и женатые священники! Ты последний в своем роду. Ты не можешь, не должен дать своему роду умереть! Подумай о своих предках, лежащих здесь, отцах и сыновьях, начиная от первого поселенца, жившего так давно, что мы даже не знаем его имени, и кончая твоим отцом. Ведь ты унаследуешь после Кальва усадьбу. Неужели все их усилия и все надежды на продолжение рода останутся бесплодными?

Но ей казалось, что сын ее холоден, как снег, в своей белой одежде и бесконечно далек от нее.

— Я думал об этом, — сказал он. — Почему ты думаешь, я до сих пор этого не сделал?

Она стояла перед ним, чувствуя, как в прежние времена, свою связь с этой усадьбой, с этой землей и ее животворящим теплом; чувствуя, что теперь проживет в мире оставшиеся ей дни в Эгга, видя, как все вокруг растет, как приходят в мир новые поколения… И вслед за тем все превратилось для нее в сплошную боль. Этот человек, бывший ее сыном, стоял перед ней, в белой одежде, считая себя вправе прекращать существование рода во имя своего призвания.

• Предыдущая
• 59/64
• Следующая