Святой конунг - Хенриксен Вера - Страница 12

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая

Мы знали о властолюбии и жестокости короля Олава, но это шло нам на пользу; мы принесли в жертву его душу, чтобы окрестить страну. И даже когда он грешил, сам сознавая это, мы не имели права порицать его за это или накладывать на него покаяния, которого он заслуживал. Мы опасались, что наши упреки отвратят его от христианства и страна не будет крещена.

Но Бог видит то, чего не понимают люди. Он видел, как пылало королевское сердце, как ревностно он искал путь Божий; и если он ошибался, то это потому, что у него было плохие проводники. Бог очистил душу короля скорбью и потерями, и конунг поэтому понимал то, чего не понимали все остальные. И в самом разгаре битвы при Стиклестаде король отложил в сторону меч, обратил лицо к небу и передал в руки Господа свою жизнь и крещение страны.

— Он не отложил в сторону меч, он отбросил его далеко в сторону, да и рана его была не такой опасной, чтобы из-за этого прекращать борьбу… — заметила Сигрид.

Епископ сглотнул слюну.

— Откуда тебе это известно? — спросил он.

— Мне рассказал об этом Кальв, — сказала Сигрид. — Уже после сражения он сказал, что король умер смертью святого. Его лицо светилось, сказал он, когда он обратил взор к небу.

— Почему же тогда Кальв не пришел сюда сказать об этом?

— Он в походе.

Епископ недоверчиво посмотрел на нее.

— Это из-за тебя он покинул дом?

— Я не хотела прогонять его, — ответила она.

Он вопросительно уставился на нее.

— Сохранишь ли ты тайну исповеди? — спросила она. И когда он уверил ее в этом, она рассказала, почему Кальв уехал из дома. В заключение она сказала, что священник Йон считает, что Кальв стал пилигримом, хотя она сама сомневается в этом.

Епископ ничего не ответил, но по выражению его лица она поняла, что он тоже сомневается в том, что Кальв стал пилигримом.

— Я буду молиться за него, — сказал он. — За вас обоих, — добавил он.

— Я поняла, что Вы имеете в виду, говоря о святости короля Олава, — сказала Сигрид, — но когда я увидела его гроб в церкви Клемента, мне показалось, что я слышу крики из Мэрина.

— Бедное дитя, — сказала он, и голос его был мягок.

Она медленно повернулась к нему. Меньше всего она ожидала от него сострадания, в особенности после того, что сказала ему.

— Посмотри вокруг себя! — сказал он. — Разве ты не замечаешь самого великого чуда? Зло, причиненное людям королем Олавом, Господь обратил в благодеяние! Его смерть и последующее солнечное затмение привели людей к христианству. И не путем принуждения, как он делал это при жизни, а путем глубокого проникновения в сердца людей, чего, как я полагал, можно будет добиться только на протяжении нескольких поколений. Взгляни на происходящие теперь чудеса! Если и правда то, о чем ты говоришь, и есть какие-то преувеличения, то вправе ли мы осуждать людей за то, что они верят в это?

Сигрид задумалась.

— Если я и поверю в какое-то чудо, так это в то, что у Турира зажила рука, — сказала она.

— У какого Турира?

— У моего брата Турира Собаки. После сражения при Стиклестаде он сказал, что во время битвы был ранен в руку; большой палец был почти отрублен. Но когда он вытаскивал из тела короля свое копье, из раны конунга полилась кровь, и рана у него на руке вмиг затянулась.

Епископ уставился на нее.

— Ты уверена в этом?

— Я уверена в этом настолько, насколько могу быть уверенной, не видя все собственными глазами. Турир показывал мне свою руку, между большим и указательным пальцами был шрам, похожий на нить. Но я тогда не поверила ему. Я сказала, что во время битвы его могли ударить по голове.

Гримкелль покачал головой и рассмеялся.

— Сигрид! Сигрид! — сказал он. — Что может заставить тебя поверить в это? Если ты даже увидишь перед собой распахнутое врата рая и короля Олава возле трона Всевышнего, то я не уверен, что это убедит тебя. Ты не раз могла уже убедиться в том, что люди верят в то, во что они хотят верить, не обращая внимания на окружающих.

Сигрид захотелось возразить ему; она вспомнила, что нечто подобное ей самой однажды пришло в голову; это было вскоре после рождения Суннивы. Находились такие, которые считали, что она похожа на Кальва, и Сигрид подумала тогда, что люди видят то, что хотят видеть.

Она стала припоминать, не страдала ли сама подобной слепотой.

Но епископ снова стал серьезен.

— Ты говоришь о Мэрине, — сказал он, — ты говоришь, что когда была у гроба короля, то слышала доносящиеся из Мэрина крики. Я хочу, чтобы ты сегодня снова пошла в церковь Клемента и преклонила там колени. И если ты еще раз услышишь крики из Мэрина, тебе не следует думать о короле Олаве. Тебе следует думать о епископе Гримкелле, который до конца дней своих будет отпускать грехи за то, что произошло не только в Мэрине, но и в Намдалене и многих других местах. Ведь это он виновен, он, богоотступник.

Опустив голову, Сигрид молчала.

— Мы не смеем налагать на короля покаяние за его грехи! — вдруг воскликнул епископ. — Знаешь, какое покаяние он наложил на самого себя? Когда он совершил грех, работая в воскресенье, он сжег в ладони щепки, которые настрогал!

Многозначительно помолчав, он добавил:

— Надеюсь, теперь ты поверишь в святость короля, и это все, что я могу сказать тебе.

Он встал. Она тоже поднялась.

— Мне нужно время, чтобы подумать, — сказала она, — но я начинаю все понимать…

И она преклонила колени, чтобы получить благословение.

Сигрид сдержала данное Хелене обещание. Отправившись утром из Каупанга, они остановились у Ладехаммерена и вышли на берег, чтобы взглянуть на стапели, оставшиеся от «Длинного Змея».

Во взгляде Хелены было почтение, когда она осторожно касалась рукой стапелей. Потрепанные временем и непогодой, они все еще давали представление о размерах и формах «Змея».

Хелена была оживлена и разговорчива, и Сигрид осторожно намекнула на то, что ей нужно выйти замуж.

— Мне хотелось бы, чтобы ты прекратила говорить об этом, — ответила Хелена.

— Если бы я только знала, почему ты не хочешь этого… Это не идет на пользу ни тебе, ни твоим воспоминаниям о Грьетгарде.

— Разве ты не понимаешь, что я буду чувствовать себя неверной по отношению к Грьетгарду, если сделаю это?

Сигрид тяжело вздохнула. Она и сама раньше думала так об Эльвире. Но по своему опыту она знала, что жизнь устроена иначе. В жизни был еще и другой смысл, и только в любовных песнях люди умирали от тоски. Тем не менее, слова Хелены пробудили в ней какое-то мучительное чувство, и внезапно она пришла в ярость.

— Грьетгард никогда не вернется назад, Хелена, — жестко произнесла она, — а сын Квама наверняка еще не нашел себе другую; тебе будет хорошо, если ты выйдешь за него замуж.

Хелена долго смотрела на нее.

— А тебе хорошо с Кальвом? — спросила она.

Сигрид прикусила губу.

— Я начинаю думать, что если мне и плохо с ним, то в этом моя вина, — ответила она.

— Ты не должна мне больше говорить о том, чтобы я вышла замуж, — серьезно продолжала Хелена, — иногда я подумываю о том, чтобы уйти в монастырь или жить отшельницей, посвятить свою жизнь Богу. Я думаю о том, чтобы жить в маленькой келье, одной, и всю свою жизнь молиться за Грьетгарда и спасение его души, а также за своих родителей и всех, кто в этом нуждается.

— Ты говорила об этом с Энундом?

Хелена кивнула.

— Он сказал, что боится, как бы я не покончила с жизнью. Тогда жертва была бы напрасной. Он говорить, чтобы я еще раз все обдумала. И если наступит день, когда я почувствую, что жизнь еще может мне что-то дать, тогда как Бог значит для меня еще так много, что я могу добровольно посвятить ему себя, мы с ним еще раз поговорим об этом.

— Ты понимаешь, что он имел в виду?

— Не совсем, — призналась Хелена, — но если придет день, о котором он говорил, я узнаю его, — убежденного добавила она.

• Предыдущая
• 12/64
• Следующая