Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 49

• Предыдущая
• 49/52
• Следующая

— Но у тебя нет никого, кроме меня.

— Да, но зато есть богатство и высокое положение. И еще у меня есть сила воли, которую не так-то легко сломить.

— А Эмунд со Свейном пытались тебя сломить?

— Эмунд, во всяком случае, никогда не упускал возможности напомнить, как он добр, что не взял никакой наложницы. Он считал, что я должна быть ему благодарна за это. И что еще мне должно быть стыдно, потому что я не подарила ему сына.

— А ты решила доказать, что это не только твоя вина, когда стала выказывать расположение к Свейну?

— Разве это так уж и странно? А со Свейном мне действительно было хорошо, потому что я приняла его условия.

— Какие же?

— Что он будет решать за нас двоих.

— И тебе это нравилось?

— Человек ко всему привыкает. Но часто люди начинают в таких случаях обманывать друг друга. Я не понимаю священников, которые так суровы к женщинам. Они считают, что жизнь раба трудна, но почему-то никогда не задумываются, как страдает женщина.

— Может, они их просто боятся, — предположил я. — Во всяком случае, монахи. Я слышал, что женщина для монаха все равно, что кошка — для мышки.

— Или наоборот. Ведь именно монахам приходится бороться со своим желанием.

— Наверняка. А что касается кошек и мышек, то я знал мышку, которая была настоящей охотницей на кошек. И всем известно, что гораздо легче переложить вину на чужие плечи, чем признать свою собственную.

— Когда епископ Адальвард гостил в Хюсабю, он сказал, что женщины повинны в большинстве грехов мужчин. Он хотел, чтобы я понесла наказание за нас обоих — за Свейна и за себя.

Я кивнул:

— Когда в голове у мужчины появляются подобные мысли, ему легко возненавидеть всех женщин.

Гуннхильд ничего не ответила, и я продолжил:

— Многие ирландские монахи пытаются избежать женщин и других искушений. Они уходят в малодоступные места — в горы или находят острова, до которых трудно добраться. Они пытаются обрести власть над телесными желаниями — спокойно переносить боль, тоску, как можно меньше спать и есть, не прикасаются к женщине и стараются даже не вспоминать о ее существовании. Они думают, что страдают ради искупления грехов других. И своих собственных. Но при такой жизни легко впасть в грех гордыни. Я знаю это по себе.

— И они считают, что при грехе обжорства во всем виновата вкусная еда? — спросила Гуннхильд.

— Нет. Не думаю, — рассмеялся я.

— Ты очень переживал, когда епископ Эгин упрекнул тебя в том, что ты взял меня в жены?

— Нет. Что сделано, то сделано. Кроме того, я всегда чувствовал желание бороться со священниками и никогда не считал их наказания справедливыми. Но я никогда никому не признавался в этом, даже себе. До тех пор, пока не встретил тебя. Потому что я считал это бунтом против Бога.

— Я и сама достаточно наслышалась о наказании. И я никогда не могла понять, почему священники так много говорят об этом.

— Священники накладывают наказание на людей, когда они нарушают церковные законы. Человек должен искупить свою вину, испросить прощения, раскаяться.

— И ради прощения всегда надо от чего-то отказываться? — задумчиво спросила Гуннхильд. — На Севере принято платить выкуп. Мы пытаемся хотя бы частично возместить ущерб. Так почему ради искупления вины нельзя сделать что-то хорошее, а надо обязательно от чего-то отказываться?

Я задумался над ее словами — они показались мне правильными, хотя и противоречили церковному учению. И я вспомнил слова апостола Павла о любви к ближнему своему. Если все действительно так просто, то почему об этом ничего не говорят священники?

— Если бы я мог излечивать людей и тем искупить грех убийства, и находить слова, чтобы утешать скорбящих, то это было бы настоящим богоугодным делом.

Мы и сами не могли предположить, какие последствия будут у нашего разговора.

Нам с Гуннхильд было очень хорошо вместе. Конечно, мы ссорились, но без этого нельзя обойтись в семейной жизни. И мы старались дарить друг другу радость и любовь.

Причину моего отъезда не следует искать в наших с Гуннхильд отношениях. Все дело в произошедших событиях.

Но начну с самого начала.

Я решил поехать на тинг и, если представится возможность, поговорить о законе о рабах.

Я нарядился в одежду, подаренную королевой Астрид, и опоясался ее же мечом. После смерти королевы я не знал, смогу ли когда-нибудь воспользоваться ее подарком. Но Гуннхильд сказала, что мне не стоит мучать себя понапрасну.

— Она подарила эти вещи тебе еще и потому, что сама хотела от них избавиться, — сказала Гуннхильд. — Астрид не могла подарить их Эгилю из-за его жены. А больше ей некому было отдать этот сундук. Ордульф, муж Ульвхильд, никудышный воин, который проигрывает все сражения раз за разом и над которым смеются даже его собственные воины. А конунга Харальда, что правит сейчас в Норвегии, Астрид никогда не любила. «Он высокомерен, жесток и жаден», — всегда говорила она.

На тинге я держался Хьяртана и Торгильса. У меня пока еще не было друзей среди свободных людей.

Все с удивлением посматривали на меня, когда на тинге прочли письмо королевы Гуннхильд, в котором она говорила, что меня незаконно держали в рабстве десять лет. Об этом же свидетельствовал и епископ Эгин.

Больше о том тинге мне рассказать нечего. Я внимательно слушал и учился. И еще мне удалось вновь подружиться с Эгилем Эмундссоном.

Летом был еще один тинг, на котором я осмелился выступить. К тому времени я завоевал полное доверие Эгиля, и он очень помог мне в изучении законов.

Сначала меня слушали с удивлением, но затем с моим мнением стали считаться.

Я заметил, что люди с озлобленностью говорили о свеях и их конунге. Эмунд сидел в Свитьоде и не приезжал в Ёталанд уже очень давно. И его епископ Осмунд, который называл себя епископом Скары, почти все время находился при своем короле. Многие на том тинге говорили, что гаутам трудно добиться внимания конунга.

Эгиль лишь однажды выступил против таких слов. Он сказал, что лучше иметь слабого короля, чем жестокого. И многие его поддержали.

Мы долго говорили об этом — Эгиль и я. И он рассказал мне много интересного об отношениях гаутов и свеев.

Вскоре после этого случились события, которые заставили Эгиля созвать новый тинг.

Стремление вести христианство возобладало над милосердием и кротостью епископа Эгина, и он прибыл в Ёталанд с большой дружиной. Они разрушили капище и сожгли идолов. И быстро вернулись обратно в Скару, пока люди не успели выступить им навстречу.

В Ёталанде в то время было уже больше христиан, чем язычников. Но со времен первых христианских священников никто не воевал между собой из-за веры.

На тинге все разделились на две группы.

Язычники требовали восстановить капище.

А христиане говорили, что епископ поступил слишком жестоко, но если язычники захотят восстановить капище, то должны сделать это сами.

Эгиль понял, что дело может дойти до ссоры и предложил построить капище исполу.

Но никто не хотел его слушать. Язычники грозились сжечь церковь в Скаре и убить епископа Эгина. А если он не попадется им в руки, то тогда они убьют других христианских священников. Христиане же отвечали, что если такое случится, они сожгут их усадьбы и хутора.

Я сидел вместе с людьми из Скары. И я сказал Эгилю, что если мне дадут право выступить, то мне будет что сказать.

Он ответил, что всем известно о моем сане священника и лучше мне помолчать.

Я поблагодарил его за заботу, но сказал, что могу постоять за себя и сам. Я встал и крикнул, что прошу слова. Неожиданно люди замолчали — я думаю, им было любопытно услышишь мою речь.

— На этом тинге, — начал я, — я понял одно — гауты должны выступать сообща. Если же мы будем ссориться, то свеям будет легко нас победить и установить тут свою власть. Епископ Эгин допустил ошибку. Он поступил неправильно. Но неужели мы поймаемся в эту ловушку? Дадим свеям преимущество над нами?

• Предыдущая
• 49/52
• Следующая