Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 45

• Предыдущая
• 45/52
• Следующая

— Я не хочу спать.

Мною овладело бешенство, и я закричал Гуннхильд в лицо:

— Ты думаешь, я боюсь боли? Ты думаешь, я бегу от самого себя? Тогда ты совсем меня не знаешь!

V ante Idus. Jan[25].

Я помню в малейших деталях день смерти королевы Астрид — плач ребенка во дворе, воробьев, клюющих сноп ржи, выставленный у амбара — какой-то древний языческий обычай, сохранившийся в Норвегии, вкус каши, которую нам подали на обед.

Я все ясно помню. Но эти воспоминания подобны волшебному стеклу, в котором переливаются странные узоры…

Я смотрю в него и вижу себя в аду.

Волна боли, волна крови обожгла мое сердце, когда я понял, что натворил. Я был готов умереть от стыда и раскаяния, у меня не было сил жить.

Через некоторое время я пришел в себя и понял, что мною руководило тщеславие.

Тщеславие подтолкнуло соблазнить Бригиту — ради обладания ее телом. Тщеславие не позволило открыться Уродцу — из-за ложной гордости. Тщеславие заставило вынести приговор королеве Астрид — чтобы показать свой ум и прозорливость.

Тщеславие подобно далеким горам. В солнечный день их снега переливаются на солнце, зовут и манят к себе. Но с наступлением ночи из ущелий выходят волки, завывает ветер, а крики стервятников холодят кровь в жилах.

Тщеславие подобно морю. Его теплые воды летом подобны цветущей долине, ласковы и нежны. И лишь в зимние штормы показывает оно свое истинное лицо, свою жестокую силу, смеется и хохочет над своими несчастными жертвами.

Какое я имел право говорить с Астрид о жажде власти, когда сам был полон тщеславия и гордыни? Какое право имел я говорить о жажде мести — я, не сумевший простить? «Не судите, да не судимы будете». Как я мог забыть эту заповедь?

Я сам вынес себе приговор.

По-прежнему день смерти королевы Астрид. Эгиль Эмундссон занялся подготовкой к погребению королевы — и ни Гуннхильд, ни Рудольф не мешали ему в этом. Со мной Эгиль не говорил.

Усопшую уложили в гроб и на санях отвезли в Скару. Эгиль отправился с Астрид, да еще прихватил с собой Рудольфа. Но Гуннхильд нужна в Хюсабю, сказал он.

Перед отъездом Рудольф отслужил мессу. Голос его дрожал, особенно когда он читал «Agnus Dei». На секунду ему даже пришлось остановиться.

Я много времени проводил в церкви. Я не мог молиться за спасение своей души, но умолял Господа простить Астрид.

А Гуннхильд, что делала Гуннхильд? Мне показалось, что она не выпускает меня из вида, но старается делать это незаметно.

Она боялась, что я могу совершить грех смертоубийства.

Ужинали мы вдвоем — Гуннхильд, наверное, хотела дать мне возможность выговориться.

Я поспешил заверить ее, что за мою жизнь не стоит опасаться.

— Я слишком уважаю твой дом, чтобы совершить в нем столь тяжкий грех, — сказал я.

— Если для этого у тебя нет иной причины, то ничто не может удержать тебя на земле.

— Может, ты и права, — ответил я, и наступившее молчание было настолько невыносимо, что я поспешил продолжить беседу:— Королева Астрид не довела свой рассказ до конца. А что случилось с ней после канонизации конунга Олава?

Она внимательно посмотрела на меня:

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Я бы хотел знать.

— У тебя есть силы выслушать ее историю до конца?

— Я думаю, что человек, промокший до нитки, выдержит еще не одну лоханку воды.

— Она жила в стране несколько лет, и с ней все время был Сигват Скальд. Но через некоторое время норвежцам надоело подчиняться королю Кнуту. И они отправили гонцов в Гардарики за Магнусом сыном Олава. Они хотели провозгласить его конунгом Норвегии. Со смерти Олава прошло пять зим.

Когда Магнус с дружиной прибыли в Свитьод, Астрид выступила на тинге на его стороне. И сделала это так хорошо, что конунг Эмунд дал Магнусу большое войско. Сигват сложил об этом вису. Это единственная виса, сложенная в честь женщины. Вместе с Магнусом Астрид поехала в Норвегию. Его провозгласили конунгом, когда мальчику исполнилось одиннадцать зим. Сын короля Кнута Свейн, правивший в Норвегии, уехал обратно в Англию вместе со своей матерью, Альвивой.

— Это очень странно, особенно после сопротивления, оказанного норвежцами конунгу Олаву.

— Конунг Олав уже к возвращению Магнуса стал святым. Кроме того, последние годы были неурожайными, и люди восприняли это как гнев Господень за убийство святого человека. А Свейн с Альвивой были настолько глупы, что облагали бондов все большей и большей данью.

Магнус стал настоящим конунгом, но Астрид так и не дождалась от него благодарности. К Магнусу приехала Альвхильд, его мать, и потребовала называть себя «королевой-матерью». Она хотела стать первой среди женщин при дворе конунга Магнуса.

Говорят, что Астрид с Альвхильд настолько не выносили друг друга, что не могли быть вместе в одном доме.

Альвхильд сделала все, чтобы оболгать Астрид в глазах конунга, и Магнус ей поверил.

А Астрид не хотела сидеть в палатах ниже женщины, которая была у нее в услужении. И чтобы не ссориться с ней, она стала жить в отдельном доме, как во времена конунга Олава.

Сигват пытался образумить Альвхильд:

Астрид оставалась в Норвегии до свадьбы Ульвхильд. И как только ее дочь отдали замуж за Ордульва, старшего сына саксонского герцога, Астрид стала часто уезжать в Швецию. Брак Ульвхильд устроил архиепископ Бременский и Гамбургский, и его поддержал конунг Магнус, но сама Астрид не хотела, чтобы дочь уезжала так далеко. Однако Магнус не прислушался к ее мольбам.

После смерти конунга Магнуса тринадцать зим назад Астрид переехала насовсем в Швецию.

— Я понял, что Эгиль Эмундссон любил Астрид.

— Но на расстоянии. Ведь он был женат.

— Я заметил, что жена несколько раз присылала гонца за Эгилем, пока он был здесь. Но он не поехал домой. Сказал, что от такой болезни еще никто не умирал.

— Она знала о его любви к Астрид. И Эгиль считал, что она была больна от ревности.

— Если они были так дружны все это время, то неудивительно, что жена Эгиля его ревновала.

Во время нашей беседы в палаты принесли пиво. Гуннхильд передала мне чашу.

Я огляделся. В палатах было непривычно тихо и спокойно, лишь по стенам плясали причудливые тени. Я посмотрел на трон, на котором умерла Астрид. Пусто.

Простыни сожгли сегодня утром. Таков был обычай.

Я перекрестился и заметил, что Гуннхильд наблюдает за мной.

— Меня мучает не смерть Астрид, — сказал я. — Дни ее были сочтены. И она успела рассказать почти все, что хотела. Меня мучает то, что она умерла без отпущения грехов в муках совести.

— Это больше вина Рудольфа, чем твоя. Ему не следовало так долго ждать. Но он тут же подскочил к Астрид, как только ей стало плохо, и быстро произнес последнюю молитву и отпущение грехов, когда, мне кажется, она была еще жива.

— Она умерла почти мгновенно.

— Как бы там ни было, тебе не стоит мучить себя. Мне думается, твои слова были правдой, хотя и не стоило говорить их в тот момент. И ты очень устал, Ниал, ведь ты работал почти двое суток без сна. Кроме того, кто может всегда сдерживать себя?

— Спасибо, — только и ответил я.

— Если бы ты только позволил помочь тебе, Ниал! Мне бы очень этого хотелось. Мне кажется, я понимаю твою боль и горечь.

От звука ее голоса я сжался, так много было в нем участия и теплоты.

Я вновь оказался в пучине страданий и боли. Меня захлестывали волны стыда, унижений, растерянности, вины и телесных мук. Я задыхался.

• Предыдущая
• 45/52
• Следующая