Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 41

• Предыдущая
• 41/52
• Следующая

— Нет, не из-за них, — ответил я, но к горлу подступил комок.

Я заметил, что она разглядывает меня, и заставил себя посмотреть ей в глаза. И тогда я увидел, чего в них нет — искры жизни.

Я плакал на ее плече, как будто она была моей матерью, я считал, что она меня понимает. И только сейчас я понял, что несмотря на ее доброту и внимание ко мне, что-то в ее душе давным-давно умерло. Она была похожа на корабль с пробитым килем.

Я встал, подошел к ней и обнял за плечи. Мне хотелось утешить ее, но я понимал, что опоздал.

И тут она снова неожиданно спросила:

— Кефсе, ты останешься в трапезной на ночь?

Мне было трудно удержаться от улыбки. Я не очень понимал, куда она клонит, но надеялся, что ее слова имели другой смысл, чем могло показаться.

— Да, я хотел поработать. Может, потом я и смогу заснуть, если по-настоящему устану.

— Ты не возражаешь, если я принесу шкуры и лягу тут на скамье? Здесь так тихо и спокойно, как в больших палатах.

— Мне будет только приятно, что я не один.

Я огляделся. Это была просторная трапезная, но я бы никогда не сказал, что это праздничные палаты.

Она выскользнула наружу и вскоре вернулась с двумя козьими шкурами, разложила их на скамье, свернулась калачиком и почти мгновенно заснула.

Я работал всю ночь, и сон сморил меня только под утро.

Когда я проснулся, Торы уже не было. Во дворе переговаривались слуги. Но я понял, что еще очень рано — на улице было совсем темно.

Я разжег огонь. Потянулся и стряхнул с себя остатки сна.

Вскоре я вновь был так поглощен работой, что не замечал ничего вокруг. Я уже много успел переписать, когда дверь в трапезную без стука открылась. Мне показалось, что я узнал по шагам вошедшего. Это действительно была Гуннхильд.

— Вот ты где! — сказала она. — Когда же ты встал?

— Я никак не мог заснуть прошлой ночью, поэтому решил пойти в трапезную и заняться делом.

— Я тоже плохо спала сегодня.

— А как королева Астрид?

Гуннхильд покачала головой.

— Она очень плоха. Она так ужасно кашляла, что нам пришлось приподнять ее, чтобы она смогла уснуть хоть на чуть-чуть. Но думаю, она не спала не только из-за болезни. Я много думала над ее рассказом.

— Она сказала много, над чем стоит задуматься.

— Да, мы поговорим и об этом. Но сейчас пойдем в палаты. Все сидят и ждут нас завтракать.

Астрид тоже сидела за столом, но почти не говорила за едой.

— Я вас позову, как только смогу рассказывать дальше, — сказала она после завтрака.

Я отправился обратно в трапезную.

Хотя я и делал записи во время рассказа, тем не менее потребовалось много времени, чтобы записать по порядку все произошедшее за неделю. Я старался писать как можно мельче, потому что не надеялся, что Гуннхильд сможет достать еще пергамент.

Вскоре пришла и она сама.

Рудольф вновь запретил Астрид рассказывать. Он говорит, что завтра и послезавтра будут праздники.

— Но ведь это всего два дня.

— Я не уверена, что она сможет дожить до завтра. Астрид ничего не говорит, но я видела кровь на ее платке. Я очень рассердилась на Рудольфа и сказала ему об этом. Но он был непоколебим. И он угрожает пожаловаться епископу.

— Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним?

— А зачем же я тебе все это рассказываю?

Я подумал.

— Я попробую. Если он будет упрямиться, то нам не потребуется его разрешение. В таком деле мы можем принимать решение сами.

Она вздохнула с облегчением, решила было встать, но передумала и спросила:

— А почему ты не мог спать сегодня?

Я думал, что могу рассказать ей все, но ошибался.

— Мне не хочется об этом говорить. Может, потом я и расскажу тебе, но не сегодня.

Она не настаивала.

— А почему не спала ты? Может, хоть ты сможешь об этом рассказать?

— Я думала о словах епископа Сигурда о власти и ее проявлениях. О своей матери и конунге Энунде. Я поняла, что излишняя забота — это тоже проявление власти. Оба этих близких мне человека окружили меня такой любовью, что казалось, запеленали в кокон. И у меня не было другой возможности выбраться из него, кроме как применив нож. А кто пытается высвободиться другим способом, тот только еще больше увязает в паутине.

Ее слова мне о чем-то напомнили.

— Тора сказала, что свободные женщины не всегда могут поступать, как им того хочется.

— Тора? Ты говоришь о рабыне Торе?

— Да.

Она помолчала немного, а потом поднялась со скамьи.

— Ты сам отыщешь Рудольфа или мне прислать его к тебе?

— Ему вряд ли понравится, если ты отправишь его в трапезную как простого слугу.

— Не думаю, что он может разозлиться еще больше, чем сейчас. А здесь вам никто не будет мешать.

Рудольф пришел не сразу — наверное, хотел показать, что никому не подчиняется, даже королеве.

Настроен он был очень воинственно.

Он сел и посмотрел на стопки пергамента.

— Тебе не стоит так много работать в эти святые дни, — буркнул он. — Уж об этом-то ты должен знать и сам.

— Это спорный вопрос — смотря, как мы станем трактовать церковные законы. Разрешено ли работать во имя Господа нашего в святые дни?

— Ты работаешь не ради Господа нашего, а ради королевы Астрид.

— Речь идет о спасении ее души. И значит, я работаю ради Господа. И кроме того, сказано: «Праздники существуют для людей, а не люди — для праздников». И дальше говорится о том, что если овца упала в овраг в праздник, то разве грех вытащить ее оттуда? Во время праздников разрешено творить добро. И разве сам Иисус не говорил фарисеям: «Вы негодуете из-за того, что я исцелил человека в праздник?»

Рудольф промолчал.

— Королева Гуннхильд сказала, что ты не хочешь, чтобы королева Астрид продолжала свой рассказ в эти дни?

— Да, я так считаю.

— Что же тут плохого?

Я видел, что Рудольф готовится к нападению, но совершенно не был готов к последовавшему всплеску:

— Неужели ты не понимаешь, что я должен остановить ее! Это великий грех рассказывать подобные вещи о святом! Она должна дождаться приезда епископа!

— Приезда епископа? — повторил я.

— Да.

— Ты послал письмо епископу Эгину неделю назад. Ты просил его приехать? Я думал, что ты писал ему только обо мне…

— Я написал обо всем, — уже спокойнее ответил Рудольф. — О тебе, о королеве Астрид и королеве Гуннхильд. Я просил его приехать.

— Между Хюсабю и Далбю неделя пути. Епископ не сможет приехать к нам раньше, чем через неделю. А я сомневаюсь, что королева Астрид доживет до того дня. И я не понимаю, как ты можешь принять такой грех на свою душу. Что скажет епископ, когда узнает, что ты отказал в последнем желании умирающему! Что ты не захотел выслушать ее исповедь!

Рудольф уронил голову на руки.

— Я не знаю, как мне поступить, — сказал он. — Ты все время сбиваешь меня с толку.

— Тогда расскажи епископу Эгину, что это я смутил тебя.

Он посмотрел на меня с мольбой:

— Не могу же я сказать ему, что ты меня смутил, а я не смог во всем разобраться?

— Мне кажется, это будет правильно и честно. И я смогу понести справедливое наказание, если епископ признает мою вину.

— Да, может быть, так будет лучше всего.

Но мне показалось, что я причинил ему боль.

Праздник святой Епифании.

После ужина, III ante Cal. Jan.[24], королева Астрид продолжила свой рассказ.

Нам было трудно без слез смотреть на королеву — она была очень слаба и нетрудно было понять, что ее конец близок.

— Король Кнут уехал в Данию, — начала рассказывать Астрид. — И конунг Олав смог наконец выбраться из своей норы. Но что он мог сделать? Куда направиться? По всему побережью народ присягнул Кнуту, а врагов у Олава хватало и раньше. На дружбу с Эмундом тоже особо рассчитывать не приходилось: если шведский конунг и принял бы нас в Свитьоде, то только ради меня.

• Предыдущая
• 41/52
• Следующая