Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 21

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая

— Карл Магнус! — прервал я королеву Астрид.

Она удивленно посмотрела на меня:

— При чем тут Карл Магнус?

— Сначала насилие, затем законы, а под конец — знание. Это путь Карла Магнуса. Но прости меня — я не хотел прерывать твой рассказ.

Астрид помолчала, а потом продолжала:

— Это были счастливые дни, но скоро они кончились. Мы остановились в Соли, когда к нам с дружиной приехал Оттар Черный.

Он привез известие о смерти Олава Шведского. Королем готов и свеев стал мой сводный брат Энунд Якоб, которому было всего четырнадцать лет.

Оттар спросил у Олава, не возьмет ли он его к себе скальдом.

Конунг холодно принял Оттара. Мы еще не знали, что слухи о любовной песне Оттара дошли и до Норвегии. Узнал о ней и конунг Олав. Оттара заковали в цепи.

Сигват отвел меня в сторону и сказал:

— Ни в коем случае не проси о милости для Оттара! Ты только еще больше разозлишь конунга. Я сам постараюсь спасти скальда.

Потом он рассказал мне, что сделал. Ночью он пришел в комнату, где сидел закованный в цепи Оттар и попросил его прочесть ему любовную песнь, написанную в мою честь. Выслушав стихи, Сигват сказал:

— Это замечательные строфы, и они вряд ли понравятся Олаву. Но если мы чуть-чуть исправим стихи, то хуже от этого не будет. И еще ты должен сочинить драпу о конунге. Потому что он наверняка заставит тебя прочесть любовную песнь, и даже если мы подправим ее, она все равно ему не понравится. И другую прочесть нельзя — Олав сразу распознает обман. И поэтому ты, как только закончишь читать песнь в честь королевы, сразу же должен начать говорить драпу об Олаве.

Оттар сделал, как ему посоветовал Сигват. И когда после трех дней в заточении его привели к Олаву, драпа уже была готова.

Олав сидел на высоком троне и холодно сказал Оттару:

— Теперь настало время сказать вслух песнь о королеве Астрид. Ей наверняка будет приятно услышать хвалебные слова.

Он с издевкой посмотрел на меня.

Оттар уселся на пол у ног конунга и начал говорить свои стихи. Король сильно покраснел, когда слушал эту песнь.

Затем Оттар сразу же перешел к драпе в честь Олава.

Дружинники закричали, чтобы Оттар замолчал. Но Сигват сказал:

— Конунг сам решит, стоит ли ему слушать драпу. Или вы возражаете, чтобы скальд прочел хвалебные стихи о своем короле?

Дружинники замолчали. И поскольку Олав ничего не сказал, Оттар дочитал драпу до конца. Стихи были настолько хороши, что никто не смог ничего возразить, когда Сигват похвалил скальда. Это была драпа, которую запомнят надолго.

Конунг помолчал, а потом сказал:

— Я советую тебе, Оттар, в награду за эту драпу попросить жизнь.

— Спасибо за совет, — ответил Оттар. — Это хорошее вознаграждение, хотя моя голова и не очень красива.

Тогда Олав снял с руки обручье и подал его скальду.

Но я страшно рассердилась, потому что конунг хотел унизить меня. Я хотела отомстить, сняла золотое кольцо с руки и подарила его Оттару.

Как я и предполагала, Олав рассердился.

— Неужели у тебя совсем нет стыда? — спросил он. — Или ты не собираешься скрывать своей дружбы с Оттаром?

— Ты не прав, — ответила я. — Я одарила скальда за его хвалебные стихи обо мне. Ты и сам сделал только что то же самое.

Тогда конунг ответил, что сделано, то сделано.

После этого случая Оттар остался в дружине Олава. И конунг часто подстраивал так, что мы с Оттаром оставались наедине. Но мы мало разговаривали, потому что боялись ловушки. И однажды наши опасения подтвердились. Когда Оттар на цыпочках подобрался к двери и резко открыл ее, он сбил с ног дружинника конунга, который подслушивал нашу беседу.

Я рассказала об этом Олаву и спросила, почему он не доверяет своей жене. Он разозлился, но ничего не ответил. А потом зло сказал:

— Ты больше не дочь шведского короля!

Он протянул ко мне руки, и впервые за многие месяцы я увидела в его глазах желание.

Но мне это было неприятно, хотя я действительно хотела подарить ему сына. Я уже хорошо знала его и решила отомстить:

— Я больше не дочь шведского короля, но зато теперь я сама королева Норвегии, а конунг Швеции — мой брат. Эмунд из Скары, мой приемный отец, поговорит о моем деле со шведским королем, и мне странно, почему ты не хочешь дружить с конунгом Энундом.

Он повернулся и вышел из палат.

IV ante Cal. Jan[16].

Много событий произошло с того дня, когда я в последний раз держал в руках перо: Рождество Христово, служба в честь Иоанна Богослова, служба за невинно убиенных младенцев в Вифлееме. И конечно, сочельник… Поэтому у меня не было времени заниматься записями. Я надеюсь сейчас только на память.

Начался новый год — тысяча шестьдесят первый от Рождества Христова.

Последний раз я писал X ante Cal. Jan.[17] и только сегодня могу наконец вновь вернуться к записям, не нарушая никаких заповедей Божьих.

Встреча с рабом Кефсе была для меня неожиданной. Я стал относиться к нему, как к постороннему человеку. Хотя все его мысли и желания были мне хорошо известны.

Вся его жизнь представляла собой искупление вины. Он жил по правилам, установленным святым Коломбой для своих монахов. Монах «никогда не должен думать, как ему того хочется, и никогда не должен уступать своим желаниям. Если его используют и причиняют страдания, он должен молчать и терпеть».

И Кефсе пытался жить, как подобает одинокому монаху:

Так жил Кефсе. Сам себя обрек он на нужду и голод, думая, что делает это во имя Иисуса Христа.

И тем не менее не нашел он в страданиях утешения, как предсказывал святой Коломба. Он уподобился маленьким детям, которые «сидели на площади и кричали своим товарищам по играм: Мы играли для вас на флейте, а вы не хотели танцевать; мы пели для вас печальные песни, а вы не хотели плакать».

Ниал не хотел ни плясать под дудку Кефсе, ни плакать над его печальными песнями.

Десять лет пытался я усмирить свою гордыню — и не смог.

Я успел переписать только несколько листов, когда в дверь постучали. Я крикнул, что дверь не заперта, и в трапезную вошел Бьёрн, раб. Он остановился перед столом.

— Тебе надо отдышаться, Бьёрн, — сказал я. — присядь.

— Ты действительно так считаешь?

— Я тебя не понимаю. Почему ты думаешь, что я не могу пригласить тебя за стол?

— А если кто-нибудь войдет? — спросил Бьёрн, нерешительно усаживаясь за стол.

Я понял, что он не хотел доставлять мне лишних неприятностей.

— Я сам выбираю себе друзей, — мягко сказал я. — И если кому-то они не нравятся, это их дело.

Он внимательно посмотрел мне в лицо.

— Кем ты был, пока не очутился в рабстве? — спросил Бьёрн. — Ведь ты был не просто хёвдинг, а очень важный хёвдинг. Это видно по твоим действиям.

— Все может быть, — медленно ответил я, — но вот ты, Бьёрн, ты же ведь родился здесь?

Мне было очень стыдно, но я почти ничего не знал о своих товарищах по несчастью.

— Да, я родился рабом, — ответил Бьёрн, — и на моем веку тут, в Хюсабю, сменилось четыре конунга и пять епископов.

— Каких конунгов и каких епископов? — тут же заинтересовался я.

— Олав Шведский бывал здесь довольно часто. А потом, после его смерти, сюда частенько наведывался конунг Энунд. А с ним королева Гуннхильд. Свейн сын Ульва, король данов, жил здесь, когда ему пришлось покинуть свою страну. И конунг Энунд, что правит сейчас в Свитьоде, тоже был в Хюсабю частым гостем.

• Предыдущая
• 21/52
• Следующая