По зову сердца - Алексеев Николай Иванович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/101
• Следующая

– Понимаешь, в чем дело? – полицай смотрел на него посоловевшими глазами. Михаил Макарович непонимающе выпучил глаза. – Эх ты, остолоп! А еще коммерсант. Во! – полицай первоначально постучал себя по лбу, а потом по столу. – Скажи, зачем все подчистую берут и народ на голод бросают? Зачем?

– Во имя процветания и благополучия Великой Германии, я так понимаю, – не моргнув глазом, ответил Михаил Макарович.

– М-м, – словно от зубной боли, удивляясь тупости корчмаря, замычал полицай и протянул пустую бутылку. – Принеси-ка еще шкалик. Не жмись, не жмись. За то, что я тебе поведаю, полведра не пожалеешь. Иди, век за меня бога молить будешь. Ну, что стоишь?

– Да уже поздно, ваша честь. Да и вы уже, как бы вам сказать…

– Иди или я сам пойду. – И полицай вытолкнул Кудюмова за дверь.

Михаилу Макаровичу ничего не оставалось делать, и он принес не шкалик, а остаток поллитровки и, ставя на стол бутылку, сказал, что это все и больше ничего нет.

Вылив в стакан все, что было в бутылке, и держа стакан в обеих руках, полицай таинственно поведал то, о чем Михаил Макарович и Вера только догадывались:

– Ты, Петр Кузьмич, и твоя Броня мне, словно родные. Ведь только у вас я отдыхаю и заглушаю свою тоску. – Полицай облапил хозяина и поцеловал в щеку. – Так вот, друг! Если не хочешь попасть в руки коммунистов и гепеу, то закрывай свое заведение и двигай отсюда подальше, за Березину. Пропуск я тебе сделаю.

– Партизаны что-нибудь замышляют? – Лицо Михаила Макаровича выражало испуг.

– Партизаны? Не-е, – качал полицай рукой, облокоченной на стол. – Ты у нас в этом смысле как у Христа за пазухой.

– Тогда чего ж? – все еще недоумевал Кудюмов.

– А тово! – и полицай поманил пальцем. А когда Михаил Макарович нагнулся, он обхватил пятерней его шею и, притянув его к себе, зашептал в самое ухо: – В среду нас инструктировал главный. Приказал забирать у населения все, – полицай похлопал по карману, где находилась зловещая бумага, – вплоть до меридиана Белый, Дорогобуж, Спас-Деменск. Хитро сказано – «до меридиана»! А где тот меридиан, скажем, у нас? Оказывается, в этот «меридиан» надо брать районы вплоть до комендатур – Бельской, Батуринской, нашей, Дорогобужской… и так далее… Срок этой операции – конец февраля. Понимаешь ты? Конец февраля! Поначалу мы думали, что красные наступают, но потом пронюхали, и оказалось, что наши сами будут отходить. Боятся, как бы их тут, подобно Сталинграду, не прихлопнули. Сафоновский и издешковский коменданты уже пятки смазывают. Вчера свое барахло двинули на запад… – Полицай протянул стакан: – На, глотни за то, чтобы все было так, как хочется. А хочется, Петр Кузьмич, спокойной жизни. Ох как хочется!..

За такие важные сообщения Михаил Макарович не побрезговал бы не только глотнуть, но даже поцеловать в губы эту ненавистную тварь.

Утро 23 февраля удалось на славу. Яркое солнце, пробившись сквозь густой переплет ветвей сада, по-праздничному играло зайчиками на замерзших стеклах окна.

– Какой же это час? – подхватился Яков Иванович и посмотрел на часы. – Десять? Ну и ну! – И все же ему не хотелось вылезать из теплой постели: ведь за всю войну он первый раз по-настоящему выспался. Да еще в теплой избе и притом после бани.

Яков Иванович потянулся, отодвинулся в сторону от упрямого «зайчика», слепившего глаза, и, уткнувшись лицом в подушку, решил поваляться.

Все подобное, казавшееся в мирное время обыкновенным, теперь, во фронтовой жизни, было чуть ли не верхом блаженства…

На другом конце деревни в подлатанной саперами избе лежал в постели Хватов. Он тоже не спал уже. Но разбудило его не солнце, а настойчивый стук в дверь:

– Товарищ полковник! Это я, майор Парахин. Вы назначили в девять, а сейчас десять.

– Простите, – ответил Хватов. – Совсем забыл. Входите. Я сейчас. – Наскоро приведя себя в порядок, Хватов пригласил майора к столу. – Слушаю вас.

– Откровенно говоря, товарищ полковник, у меня ничего особенного доложить вам нет… В полку все благополучно. Да, вчера был в госпитале – он недалеко отсюда, – навестил Милютина, – тянул Парахин.

– Ну, как Корней Игнатьевич? Скоро выйдет?

– Поправляется. Выйдет недели через две. Сегодня у нас в полку вечер. Выступает фронтовой ансамбль песни и пляски майора Усачева.

Хватов еле сдерживал себя, чтобы не оборвать Парахина. Ведь все это мог ему доложить вчера в полку и не просить уделить ему время, чтобы поговорить откровенно один на один. Но тут Парахин чего-то замялся.

– У вас все? – насколько мог спокойно спросил Фома Сегеевич. – Если есть что-нибудь личное, не стесняйтесь, говорите.

– Видите ли, товарищ полковник, мне не совсем удобно говорить, так как всего-навсего врид. Все было при комиссаре полка Милютине. Так, может быть, лучше подождать его и уже при нем доложить?..

– Зачем ждать Милютина? Докладывайте.

– Это, товарищ полковник, касается самого командира полка, подполковника Карпова. И мне это не совсем удобно, если учесть, что ему потакает командир дивизии.

– А что такое с Карповым?

– Видите ли, товарищ полковник, – мямлил Парахин. – Петр Семенович Карпов изменяет…

Догадавшись, в чем дело, Хватов не выдержал:

– Изменяет? Родине?

– Нет, жене. Она там в Сибири его ждет, он здесь путается с Валентиновой. Она теперь к нему каждый вечер на ночь приезжает. А то бывает, и он бросает полк и к ней…

– И во время боя?

– Во время боя?.. Не замечал.

– Эх, Парахин, Парахин! Не в этом на войне главное. Главное в том, как он предан Отчизне, народу, партии, как он руководит и командует полком, каковы его боевые качества…

– Да, – возразил Парахин, – но сожительство – это аморальное явление, и оно ни в мирное, ни в военное время недопустимо.

– Я с вами, Парахин, согласен. Но, уважаемый комиссар, в сожительстве на войне надо разбираться, а то с бухты-барахты можно и дров наломать. Так и с Карповым. Я на их сожительство смотрю, как на святую любовь. А в такую любовь с грязными мыслями вторгаться нельзя.

Тут Парахин, считая себя правым, резанул:

– Я к вам обратился как к комиссару, а вы рассуждаете, как и комдив. – И он встал. – Ну, что ж, если вы не понимаете этого зла, так есть на это Военный Совет Армии, Политуправление фронта. Там меня поймут. Разрешите идти?

Конечно, Хватов сейчас был в таком состоянии, что и сам мог бы «дров наломать», но сдержался, только и сказал:

– Идите.

Зазвонил телефон. На проводе был комдив.

– Сергей Фомич. У меня от солнца за окном – капель. На фронте тишина. Мне даже кажется, что сегодня праздник. Давай для штаба и твоего политотдела устроим выходной, и все гурьбой на лыжах к Москве-реке. Пусть люди хотя бы день почувствуют, что мы на отдыхе. Согласен?

– Согласен.

Командование фронта, предвидя наступление, недели две тому назад вывело дивизию во фронтовой резерв на доукомплектование поближе к Московско-Минской автомагистрали и расположило в живописной местности у Москва-реки, в районе Холмово – Новопокрово, на обжитом фонде землянок совсем недавно ушедшей дивизии под Ржев.

Как только дивизия здесь обосновалась, сразу же в частях были развернуты клубы и солдатские чайные с музыкой.

Вот туда-то, где у большого дома в саду играл, сверкая трубами, оркестр, по загуменью двинулись на лыжах штабные во главе с командиром, комиссаром и начальником штаба.

У широкого прогона, от которого к реке шла дорога, Яков Иванович остановил колонну:

– Кто желает танцевать? Марш к оркестру! Кто хочет испытать удовольствие лыжного спуска? Ну, кто со мной? – Яков Иванович вскинул руку. К удивлению всех, первой отозвалась Майя Волгина:

– Я с вами.

– Куда ты, сумасшедшая? – схватила ее за локоть Тося.

– Хочу! – дерзко ответила Майя.

А в общем немного нашлось охотников спускаться с крутизны. Большинство остановилось у «опасной черты». Они со страхом смотрели, как по ослепительной белизне понеслись вниз лыжники, и хором ахали, когда кто-либо из них взрывал снег, падал.

• Предыдущая
• 55/101
• Следующая