Любимый ястреб дома Аббаса - Чэнь Мастер - Страница 20

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая

Но Ашофте, маленький, серьезный и собранный, уже шел к нам, расталкивая здоровенных воинов в железе. Вот он навис над раненым полководцем, которого я все так же держал, готовясь по команде целителя навалиться на несчастного всем своим весом.

– Белое вино двойной перегонки, половину растворить в воде одну часть к четырем, – бросил целитель женщинам. – Всех лишних – вон отсюда, всех вон, потому что боль будет такой, что…

Воины послушались его мгновенно, бросились вон, расталкивая друг друга, – и первым тот, что предлагал свою кровь.

– Свет, свет, все лампы сюда, – продолжал целитель побелевшими губами: увидел, наконец, кто лежит на его столе. – Ага, тут только чиркнули кончиком, это меч – мечи, это они могут, да… А вот дальше, к локтю… Уй-юй. Так, слушайте меня, повелитель: рука ваша останется цела, и даже будет работать. Кости целы. Но тут, у самого локтя, есть такая ямка, в ней проходят длинные серые нити – и если их задеть, то это такая жуткая боль, что… Поэтому сейчас надо терпеть и не шевелиться. Слышишь меня, ты, мальчишка? – вдруг обратился он ко мне. – А вот что было бы, если бы у меня под лежанкой не оставался бы последний – самый последний! – мешочек одного густого, такого коричневатого кое-чего? Что бы тогда было, а?

От стыда за дом Маниахов я наклонил голову. А Ашофте уже отсыпал что-то из принесенного им с собой флакончика, отдавал новые приказы, ему несли чистые тряпки, вино, иглы и нити, ножи – весь этот жуткий арсенал, которого я боялся также, как и когда сам лежал на этом столе.

– Ага… – бормотал великий лекарь себе под нос, – вот это место надо просто закрыть… вот, эта штука уже действует – боль стала маленькой, она испугалась нас с вами… это что же, у вас не было щита, и вы попытались отбить удар голой рукой в одной коже?

– И-и, а-а, – выдохнул лежавший мне в ухо. От него удушливо пахло розой.

Но мучения его были близки к концу.

И очень скоро стоявший на собственных ногах и отряхивавший липших к нему соратников непобедимый Абу Муслим уже говорил целителю, с детской искренностью улыбаясь еще мокрым лицом:

– Я никогда вам этого не забуду. И вам тоже, – последнее было обращено уже ко мне.

И мы с Ашофте одновременно приложили руки к сердцам.

Прошел еще один день, лихорадка моя спала, плечо дергало теперь уверенной и утихающей болью. И тут я понял, что хочется не просто пить – воду здесь носили всем, и помногу, – а и съесть что-то. Кроме той очень странной еды, которая иногда доставалась мне с какими-то непонятными промежутками: бледный суп с кубиками овощей типа редиски или с парой мясных жил, сероватый хлеб… Хотя спать все еще хотелось больше.

На четвертое, кажется, утро я вдруг обнаружил, что попросту хорошо себя чувствую – хотя ноги были еще слабыми, зато я теперь был весь каким-то непривычно легким и пустым внутри.

И непривычно злым. Мне чего-то очень не хватало.

Я начал обследовать то место, где оказался (о выходе из ворот пока думать не хотелось). Это был двор, большой двор с редкими деревьями, окруженный со всех сторон длинными галереями, покоившимися на деревянных и каменных столбах-колоннах. Все вместе – типичный караван-сарай (видимо, в прошлом тут он, из числа дешевых, и помещался). Но поскольку в городе уже было жарко, то большая часть больных, как и я сам, помещались под шатрами, рядами раскинутыми во дворе.

А сзади двора были кухни и – большая помойка. Состоявшая из глиняных сосудов и стоявших один на другом мешков. Располагалось же это все хозяйство на широких плитах из желтоватого камня.

И у самого краешка одной такой плиты я обнаружил выпавшую откуда-то довольно внушительную кучку абрикосовых косточек. Видимо, здешний повар бросил в котел сушеный урюк, а потом, употребив в дело мякоть, косточки выбросил, как и положено.

От ближайшего помойного мешка эти косточки лежали шагах в двух. То есть отдельно от всего остального. И хотя у меня не было никаких иллюзий насчет внешней стороны косточек – их мог даже обсасывать какой-нибудь человек, а то и животное, – а что касается ядрышек (я представил их себе весьма ясно, эти нежно-коричневые продолговатые ядрышки в морщинистой коричневатой кожице, со слегка горьковатой и скрипящей на зубах сердцевинкой), то их не касалось еще ничто в мире. Чище их ничего быть не могло.

Я внимательно огляделся по сторонам – никого.

Потом нашел поблизости подходящий камень.

Я остановился, только когда от кучки остались лишь пустые скорлупки, темные влажные пятна на которых быстро съеживались на солнце.

Посидел немного в задумчивости и сказал себе: не только для самого богатого человека Самарканда, но и вообще для любого человека ниже, наверное, пасть уже невозможно. Пора думать, что делать дальше.

И я пошел искать целителя.

Ашофте сидел на корточках у стенки, безвольно опустив кисти рук. Было еще утро, но лицо его выглядело совершенно измученным.

– А, ну вот, – поприветствовал он меня. – И что, уже ходим? Наверное, есть уже хочется? Повезло. Еще два денька – и…

Он кивнул в сторону ворот.

Я глубоко вздохнул под его выразительным взглядом. Взгляд этот говорил: не переживай, денег не возьму, откуда у тебя взяться деньгам.

Лежа в своем окровавленном углу, я уже успел подсчитать то, что звенело на донышке моего кошелька. Четыре дирхема. Один из них я мог бы вручить целителю, это было бы по крайней мере не совсем стыдно. В конце концов, на один дирхем можно купить целую овцу, живую или зарезанную, со шкурой, шерстью и мясом (что бы целитель делал с шерстью или кожей?), или огромный мешок фиников, или…

На три же оставшихся дирхема можно кормиться – но ведь где-то еще надо жить. И смешно надеяться, с такими деньгами, на обратный путь, даже если у меня хватило бы духу вернуться в винный дом за осликом. Если ослик – и дом, вместе с его волшебным вином, – еще существовали на свете.

Поэтому у меня появились вполне определенные мысли насчет того, что с этими остатками денег можно сделать.

На них следовало начать новое предприятие, которое хотя бы помогло мне вернуть силы за пару недель. И за это время придумать что-то поумнее. Как минимум, послать через кого-то письмо в Самарканд.

Знал я и о том, что это будет за предприятие.

Что я умею делать? Тут все просто, всего несколько дней назад я над этим размышлял. Прежде всего, мог торговать шелком (лучше всех в Самарканде, молчаливо добавил я), но для этого требовался немалый капитал, репутация, все то, что дом Маниахов завоевывал годами. Не говоря уж о том, как этот дом начал свою историю – с великого первого Маниаха, человека, который ездил с весьма деликатной миссией сначала к царю царей Ирана, потом к императору Бизанта. В результате чего в мире одной войной стало больше – но, пока шла война, в результате задуманной Маниахом сложной и хитрой операции был втихомолку создан знаменитый торговый путь к северу от моря Джурджан, в обход земель царя царей. И мир в результате изменился – да еще и к лучшему.

Такая работа, что было очевидно, в ближайшие дни меня не ожидала. И даже абрикосовых косточек на помойке можно было уже никогда не обнаружить.

Еще, как выяснилось, из меня мог бы получиться отличный караван-баши на пути из Самарканда в Чанъань и обратно. Но в нынешней ситуации это тоже вряд ли могло пригодиться. Так – а кто я еще? «Ты мальчик из хорошей семьи. А сейчас ты – дапирпат».

Вот и отлично. Значит, дапирпат. Такая работа в самый раз для человека, который еле-еле приходит в себя от раны. Тихая, сидячая. Осталось договориться кое о чем с целителем.

– Уважаемый Ашофте, – сказал я ему, – давайте начнем с самого начала. Итак, ваша больница вдруг перестала получать деньги от моего торгового дома. Произошло это (тут я вспомнил разговор с несчастным гением виноделия Адижером, который рассказывал мне, сколько времени он не видел никого из Самарканда) недели три-четыре назад. Так?

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая