»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна - Страница 74

• Предыдущая
• 74/249
• Следующая

Я обернулся к И. Лицо его все сохраняло то же выражение мира и благословения Жизни. Он держал свою левую руку вытянутой, подняв ладонь к полотну; я повернулся снова к картине, и фигура И. на ней показалась мне еще законченней.

Лицо его на картине сохраняло в точности то выражение, что сияло сейчас на его живом лице.

Я терялся в догадках, не понимая, что за игра света совершается на полотне, и думал, не исчезнет ли четкость образа И. на полотне так же внезапно, как сказочно быстро она там проявилась. Но фигура сохраняла свою законченность. И. опустил свою руку, и в ничем не нарушаемой тишине раздался его голос, голос такого очарования, такой ласки, каких я еще никогда не слыхал.

— Не плачьте, мой друг и брат. Вы присутствовали сейчас не только при первом крещений картин художницы. Вы видите и новое ее рождение. Дух человека — на Ваших глазах — принял новую сферу влияния в себя. Человек-творец не может стоять на месте. Как нет двух нот, имеющих одинаковое количество колебаний в физическом мире, — что Вам, музыканту, хорошо известно, — так нет и двух планов, которые может отражать художник, оставаясь включенным только в план физических колебаний. Дух, не имеющий мощи держаться в атмосфере своих невидимых сотрудников, не может двигаться и повышаться — как провод, как гонец неба — для помощи людям земли. Вы сейчас наглядно видите помощь, сотрудничество наше с людьми. Силой творческой Любви я привел в образ мечты Беаты, мечты всей ее жизни: изобразить кистью Учителя и ученика. У нее не хватало уверенности и спокойствия. Но, когда верность ее победила даже страх смерти, помощь пришла гораздо скорее, чем ее руки могли бы закончить картину и написать ту фигуру Учителя, о которой она мечтала. Взгляните на синьору Беату. Разве это та женщина, которую Вы только что видели? Это вновь рождение к жизни и творчеству существа совсем иного. Это уже жизнь после смерти всего личного; жизнь нашего гонца для труда на земле, для единения людей в красоте. Перестаньте страдать.

Поймите, путь Голгофы у каждого свой. И этот путь на земле — путь единственный для каждого, чье сердце предназначено быть источником знания. Только умирая страстями, творец-человек начинает путь творца-слуги и помощника Учителю.

Дышите, не яд пошлости вбирая в себя; но дышите, сжигая вокруг себя то несчастье, что выносят люди на поверхность как показное и условное, думая, что оно лучшее. Дышите так легко, чтобы каждый Ваш звук мог проносить ноту сердца Вашего Учителя. Чтобы он звучал не только как Вашего сердца нота, но всегда, как нота того аккорда, что родился у сердца Учителя.

И. обнял Аннинова, подал его руку мне и подошел к Скальради. Она все еще стояла на коленях, он обнял ее, поднял с колен и прижал к своей груди. На мгновение мне показалось, что оба они исчезли и только пламя-огромный шар сияющего оранжевого цвета, со всевозможными языками и полосами всех цветов, — пламя дрожащего огня колеблется и движется в том месте, где они стояли.

Через несколько минут пламя рассеялось, и я снова увидел И., державшего за руку художницу. Но Боже мой! До чего она преобразилась. Ее глаза сияли, вся фигура отражала силу и волю, движения, походка, когда она решительно подошла к полотну, были быстры, гибки.

— Так ли я помог отразиться на полотне твоей мысли, друг? — спросил И., улыбаясь художнице.

— Так, Учитель. Только моя рука не могла бы никогда изобразить подобного образа.

Он отражен здесь гениально. Но не я изобразила его, и пусть эта картина остается навеки в Общине как драгоценный дар Вашего милосердия.

— О нет, мой друг, — ответил ей И. — Картина пойдет в широкий мир, пойдет под твоим именем. Я только собрал твою мысль, твой труд и усердие. Ты все равно сделала бы сама мой образ таким же, только не так скоро. Смирись и иди по жизненному пути так, как вижу и указываю тебе я. Становись в ряды тех наших гонцов, где уже нет «Я» и «меня», но простая радость: «через» меня. Тому легка жизнь, кто знает, что каждый миг, каждое его дыхание — только простая, чистая доброта. Не стремись выше, пока земля нуждается в тебе. На этой картине будут учиться толпы людей, ты же забудь о себе и думай о них.

И. поцеловал высокий лоб художницы и подозвал нас с Анниновым. Обратившись ко мне, он сказал:

— Левушка, ты видишь себя здесь красавцем. Куда же ты смотришь, друг? — рассмеялся И., увидев, что мой взгляд прикован к его лицу. — Я кажусь тебе красивее тебя? — продолжал И. смеяться.

— Ах, И., дорогой мой Учитель. Я действительно заслуживаю, чтобы Вы надо мной смеялись, потому что я снова стал Левушкой "лови ворон". Но я весь так активно живу сейчас в том моменте, когда мы плыли с Вами на пароходе и когда кончилась чудовищная буря. Ваше лицо тогда и Ваше лицо сейчас — одинаковы. Выражение неземное было на нем тогда — оно лежит на нем сейчас, оно живет и на картине.

Мне хочется стать на колени и молиться, не говоря уже о красоте и жизни всей Вашей фигуры на полотне. Поистине можно сказать: счастлив тот, кто увидит Вас хотя бы только на картине. Он будет знать, что такое человек, чем он может быть и каким счастьем может быть жизнь для тех, кто знает, кто живет на одной с ним земле.

— Хорошо, Левушка, но в данную минуту я прошу тебя обратить внимание на твой собственный портрет. Ты должен быть джентльменом и кавалером и поблагодарить синьору Беату за прекрасное изображение тебя.

— О, Учитель, я глубоко, более чем глубоко благодарен синьоре Беате. Я никогда не ожидал такого счастья, такой ничем не заслуженной чести, как быть изображенным рядом с Вами. У меня нет слов, чтобы благодарить Вас, синьора. Но, если когда-либо сила и красноречие моего пера смогут быть равны таланту Вашей кисти, я воспою Вам славу в романе. И постараюсь по памяти так же точно отобразить Ваш портрет, как Вы, по словам нашего Учителя, отразили мой. Все, чего я желаю — чтобы люди так же много пережили великого и трепетного у Вашей картины, как пережили подле нее все мы.

Аннинов поцеловал руку художницы и тихо сказал ей:

— Если бы я был так же молод, как этот пробужденный лебедь, я написал бы Вам сонет "Волшебница-Освободительница". Как много я понял из Ваших полотен сейчас.

Я пришел сюда несчастным и ухожу счастливым и утешенным.

Художница, поцеловав прекрасный лоб Аннинова, сказала:

— Как странно слышать от Вас слова о Вашем несчастье. Человек, порывами звуков вырывающий целую толпу людей из какого угодно уныния, даже из предельного отчаяния, и пришивающий ей крылья восторга, уверенности и энергии, вдруг говорит о собственном разладе. Мне всегда казалось, что у Вас может быть недовольство собой, потому что Вы слишком далеко видите и искусстве, слишком высоко слышите его, и средства земного выражения его для Вас уже недостаточны, чтобы передавать людям все то, что Ваш дух постигает. Эту неудовлетворенность в художнике я хорошо понимаю. Но чтобы Вас, такого гиганта, грызли сомнения и личный разлад, чтобы Вы- утешитель — нуждались в утешении, этого я никак предположить не могла.

— Вот этот случай, мои друг, пусть будет тебе примером, как мало люди задумываются о душе другого, встречаясь на пути с человеком, — сказал Беате И. — По всей вероятности, ни один из вас во всю свою жизнь не останется заполненным только своими собственными мыслями и чувствами. В каждом из вас великий художник и слуга Учителя, как путь для помощи людям, будут на первом месте в земной жизни. И тем не менее при всем знании величия человеческого пути на земле ни один из вас не может найти такой освобожденности, чтобы быть радостным и счастливым. Почему в каждом из вас нет удовлетворенности? Почему нет спокойствия? Потому что, по своему, каждый из вас приписывает качества своего дара себе, труду именно данного воплощения. Мысль, что каждый из вас заслужил свое положение, что всем, что он имеет, он обязан самому себе, стоит отправным и основным пунктом жизни каждого из вас. Между тем в помыслах освобожденного человека не живет понятие «заслужил», как там не живут понятия страха, самолюбия, любопытства, ревности, зависти и так далее. Это понятие «воздаяния» за какие-то доблести — понятие одной земли, живущей по закону справедливости. Во вселенной все движется закономерно и целесообразно, все подчинено закону причин и следствий. Во вселенной нет суеверия; там все следует точно закону вечного движения. Ни одно светило не может засиять ярче или раньше времени, хотя бы ему самому и миллиардам жизней на нем казалось, что оно заслуживает большего. Но в его окружении могут произойти катастрофы распадения ближайших к нему миров; и, если оно окажется гармоничным в колебании своих волн жизни тем мирам, что погибли близ него, оно притянет к себе свет гибнущих светил и засияет ярче. Все вековые труды человека-гения это труды освобождения его духа в бесчисленных земных жизнях. Это его бескорыстная преданность тому роду искусства, которое он принес с собой. Мир его неугасимого духа, заключенный в тленный чехол, который должен был много раз гибнуть и снова воссоздаваться, возвращался на землю как повышенный тип сознания. Достигал той или иной ступени совершенства через неустанное освобождение и соединялся со все более высоким кольцом невидимых помощников, в гармонию духа которых он становился способным проникать. Он соединялся с их гармонией, чтобы переносить Свет их сияния через свой проводник на землю. Вы видите сейчас, как тяжко гнетет одаренного человека каждый из тех моментов, когда он думает о себе: когда он забывает о радости жить, служа людям источником Света и Любви, которые ему шлют его сотрудники трудящегося неба.

• Предыдущая
• 74/249
• Следующая