Вообрази себе картину - Хеллер Джозеф - Страница 16
- Предыдущая
- 16/67
- Следующая
В великой битве при Коронее афинян разбили наголову.
Люди, пересидевшие эту битву дома, просияют от гордости, когда узнают, что блестящий Алкивиад получил награду за доблесть, и со всей присущей им честностью подтвердят, что это и вправду большая честь.
А если бы ее получил Сократ, они бы только удивились, и все.
Ну может, еще пожали бы плечами и спросили — за что?
Алкивиад рассказывал, как в зиму той кампании Сократ босиком ходил по льду и переносил страшную стужу, даже не надевая добавочных одежд. Другие воины косо глядели на него, думая, что он глумится над ними.
Алкивиад подтвердил то, что знали и прочие друзья Сократа: его способность впадать в оцепенение, когда им овладевала какая-то мысль, и часами стоять без движения.
Как-то утром во время того же похода, свидетельствует Алкивиад, Сократ о чем-то задумался да так и остался стоять на месте до полудня. По лагерю распространилась весть, что Сократ с самого утра стоит на месте и о чем-то размышляет. К вечеру ионийские солдаты вынесли свои подстилки на воздух, чтобы посмотреть, долго ли он еще простоит. Смотрели, смотрели, да и заснули. А Сократ так и простоял всю ночь на одном месте. Шевельнулся он лишь к утру. Когда же рассвело, он просто помолился Солнцу и отправился по своим делам.
В наше время такое состояние называют каталепсией.
А сверхъестественный голос, о котором рассказывает Сократ, мы называем слуховой галлюцинацией.
Еще восемь лет спустя состоялось вторжение афинян в Беотию и сражение при Делие. При Делие афиняне потерпели очередное сокрушительное поражение — разгром настолько ошеломляющий, что Периклу пришлось навсегда расстаться с его грандиозной мечтой о материковой афинской империи. Алкивиад на сей раз служил в коннице и, по собственному его признанию, подвергался при отступлении сравнительно меньшей опасности. Едучи верхом, он хорошо видел, как Сократ отходит вместе с другими после проигранной битвы. Сократ шел пешком, но повадку сохранял столь решительную, что преследовавшие афинян беотийцы, завидев его, приостанавливались и затем объезжали далеко стороной, предпочитая гоняться за теми, кто в беззащитном ужасе улепетывал без оглядки.
— Должен вас предупредить, — говорил веселый во хмелю Алкивиад, — где Сократ, там другой на красавца лучше не зарься. Вы видите, Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними, восхищается ими. Вот и сейчас он без труда нашел убедительный предлог уложить Агафона возле себя. Смотри, Агафон, не попадайся ему на удочку. В том-то весь и фокус. Всю свою жизнь он морочит людей и играет с ними, а ведь ему совершенно не важно, красив человек или нет, богат ли и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами — ничто. Могу добавить, что не со мной одним он так обошелся. Он и с другими притворялся влюбленным, между тем как сам был скорее предметом любви, чем поклонником. Учитесь же на моем опыте и будьте начеку.
Не следует забывать, что жена Алкивиада подала прошение о разводе, поскольку он проводил слишком много времени в постелях других женщин. Он явился в суд во время выступления жены, перекинул ее через плечо и отнес домой, где, по его разумению, и полагалось находиться почтенной супруге Алкивиада.
Афинские законы о разводе женам потачки не давали.
После разрушения Афинами нейтрального города Мелоса Алкивиад привез из него красивую рабыню, прижил с ней мальчика и вырастил его как своего законного сына.
В Спарте, вскоре после того, как он туда переметнулся, Алкивиад совратил жену царя; эта женщина потихоньку хвасталась подругам, что отцом ее сына, которого она, лаская, называла уменьшительным именем этого самого отца, на самом деле является красавец Алкивиад из Афин, сбежавший из города своего рождения, чтобы стать лакедемонянином и военным советником Спарты.
Сбежав и из Спарты, Алкивиад в конце концов обосновался в персидском городе, где и провел закат своих дней. Он лежал в постели с известной куртизанкой, когда посланные убить его подожгли дом, в котором он с нею лежал, принудив Алкивиада выскочить наружу с обнаженным для своей защиты мечом, и тогда те, что ждали его, чтобы убить, выскочили из засады и, пользуясь значительным численным превосходством, закидали издали копьями и стрелами.
Алкивиад, гордо и хвастливо провозглашавший свою не востребованную в прошлом страсть к Сократу, вовсе не был человеком, неприязненно относящимся к соитию с женщиной.
— Всякому, кто решается слушать Сократа, речи его на первых порах могут показаться смешными, — говорил Алкивиад в своем похвальном слове Сократу, опубликованном Платоном, — ибо на языке у него вечно какие-то вьючные ослы, кузнецы, сапожники и дубильщики, и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом — что речи эти почти божественны. Всякий раз, когда я слушаю его, сердце мое бьется гораздо сильнее, чем у беснующихся корибантов, то же самое, как я вижу, происходит и со многими другими. Слушая Перикла и других превосходных ораторов, я ничего подобного не испытывал. Они хорошо говорили, но душа моя не приходила в смятение и отчаяние от мысли, что нельзя больше жить так, как я живу. Ведь только перед ним одним из всех людей на свете испытываю я чувство стыда за себя и свои поступки. Я сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, я знаю, что если не заткну ушей, то так и состарюсь, сидя у его ног. Вот я и веду себя, когда вижу его, как беглый раб, — меня подмывает пуститься от него наутек. И много раз я понимал, что мне хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хоть я, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше. Одним словом, я сам не ведаю, как мне относиться к этому человеку. Мне просто ума на это не хватает.
Когда он замолк, чтобы перевести дыхание, все посмеялись, потому что он все еще был, казалось, влюблен в Сократа.
Никто никогда не видел Сократа пьяным, едва ли не с завистью напомнил Алкивиад, да и нынче не увидит, сколько его ни пои.
— Дайте-ка мне ленты, — с насмешливым вызовом вскричал Алкивиад, — чтобы я украсил ими голову этого универсального деспота, который побеждал своими речами решительно всех.
Когда же Алкивиад закончил, поднялся страшный шум и пить уже пришлось без всякого порядка, вино полилось рекой.
Сократ, однако же, не был пьян, когда почти все остальные, включая и Алкивиада, разошлись по домам и заснули. На рассвете, сообщает один из свидетелей, только Аристофан да Агафон еще и бодрствовали с Сократом. Они пили из большой чаши, передавая ее по кругу, причем Сократ неотразимыми доводами подводил этих двух премированных драматургов к признанию, что человек, способный сочинить комедию, способен также сочинить и трагедию и что искусный трагический поэт является также и поэтом комическим.
Аристофан, пока слушал, уснул, а вскоре задремал и Агафон.
Что до Сократа, то он, увидев, что поговорить больше не с кем, встал и пошел в гимнасий, умылся там и провел остальную часть дня обычным образом, а к вечеру отправился домой, отдохнуть.
Сократу было лет десять, когда к власти пришел Перикл, ликвидировавший прерогативы наследственного Ареопага, передавший законодательную власть Народному собранию, в которое мог теперь войти любой взрослый гражданин мужского пола.
Поскольку он происходил из патрициев благородных кровей, его, разумеется, назвали предателем своего класса.
Когда Перикл умер, Сократу было около сорока, и он находил в афинской демократии достоинств не больше, чем в любой иной предварявшей ее форме правления, а в теоретическом идеале, к которому решительно никто не стремился, находил их и того меньше.
Благодаря Платону с Сократом мы знаем, что при наличии двух конфликтующих политических точек зрения можно отвергать одну из них, не хватаясь за другую, и что даже когда этих точек больше двух, можно питать отвращение к ним ко всем, вместе взятым.
- Предыдущая
- 16/67
- Следующая
