Игры с призраком. Кон первый. - Витич Райдо - Страница 9

• Предыдущая
• 9/56
• Следующая

`Тьфу ты! Встряли! И так поверни, и этак, все не ладно. Девка простая — гридней из терема не выгонишь. Начнут толкаться день и ночь, глаза об ее лик мозолить. Будя здесь, не оберешься! А ежели богиня? То ж, как посмотреть. Али к добру явилась, али к худу, то ли мору быть, сече великой, то ль еще что грядет? Не даром из-за Белыни смутой веет. Можа и вправду вздела голубка тело человечье, не убоялась, нас берёжить пришла, и терем свой небесный кинула и жениха. Взлютует Гром, не убережем. Эх, дела, голова кругом!` Устинья тем временем с портами болезной возилась, прилипли яки кожица. Насилу сняла, пальцы о цепочку на поясе обдирая.

— Все, что ли? — проворчал десничий, отвернувшись. — Все, все, — закивала, а сама одежу в сундук упрятала. Понадобится голубке — а вот она, в целости сохранена, не серчай, мол, уберегла.

— Ран-то нет боле?

— Нет. Гладенька да беленька вся, видать, тетка ее, Стынь, изо льда вытачивала.

— Скажешь мне то ж! — фыркнул Купала. — Присмотри, а я к Мирославу, подарком порадую. Да смотри, чтоб ни одного гридня рядом не было! А то завертятся, как опойки вокруг сиськи, то-то из них ратники опосля будут — кисель молочный!

— Ладно, ладно, — закивала тетка, лишь бы отвязался старый. Тот вышел, на нее не взглянув, заскрипел половицами. Устинья склонилась над девицей, накрыла лоскутным одеялом, подоткнула заботливо, по голове погладила — волос пушистый у горлицы, дитячий словно:

— Спи, дитятко, спи, милая. Не дадут тебя боле в обиду. Мужей много, все воины знатные, уберегут. Ты поправляйся только, — вздохнула тетка и пошла нехотя.

Тяжело на сердце было, маятно, словно бусецзарядил без просвету. `Мужики, что дети неразумные, все им сечи да игрища, а что округ деется, того не ведают. Сколь упреждали? Быть смуте великой. Все без толку. Дождались неслухи, неверы, сама Халена явилась, а им все едино — не зрят, не мерёкают! Вот дождутся — осерчает Гром, за руду пролитую, за изуверство над невестою, будет им на орехи! Мечом его джиридне упредишь, ума б им да во время`, - думала тетка, принимаясь за стряпню — вечерять скоро, а она замешкалась, наверстать надобно.

Вечёром Мирослав на лавке у крыльца сидел, зол, как сыч на кутерьму, стоящую округ, недобро глядел. Жужжал люд, как растревоженный улей, на улицу повылазил. Дружники гилемстояли, на Верею со подругами косились, пояса поправляли, оглаживались. А та из оконца по пояс высунулась, шепчет что-то подруженькам, вот — вот вывалится глупая. Нешто выйти нельзя, по-людски посудачить? Дичились скромницы, на князя косились испуганно, а на молодцев и бровью не вели.

`Гостью обсуждают`, - решил Мирослав и вздохнул, не зря он в поволушу не ушел, а то б любопытные и в терем залезли, не убоялись. Куда с ними Устинье справиться?

Из-за угла Купала вывернул и плюхнулся на лавку рядом, заворчал:

— Вот ведь послали подарочек духи лесные — первый дён в городище, а уже спокою нет!

Мирослав промолчал, только желваки по лицу заходили.

— Говорят, ты к Ханге ходил. Чего хоть городит вещунья?

— Закомуривает, как всегда, — бросил князь недовольно

Купала с пяток минут пождал — чего еще князь скажет, но тот словно и не собирался говорить, сидел с каменным лицом, гридней своих сердито оглядывал.

— Сказывала — Халена-то, али…

— Окстись ты хоть! Какая Халена? С чего у Солнцеяровой дщери волос черен будет? То ж мне — богиня воительница! — дернулся князь. Ох, и не нравилось ему все это. Заходил он к девице, глянул и понял одно — хлебнут они с ней. С таким ликом родню крепкую иметь надобно, братовьев с десяток, не менее, чтоб берёжили пуще глаз своих, а видать, не было столько, вота и изурочилидевку. Теперь Мирослава лес заботой одарил, будто своих не имал — `радость`-то!

— Ханга сказывала? — не унимался десничий. Мирослав зыркнул, как мечом, полоснул:

— Сам ведаю!

— А иверень? А одёжа? — Мало ли? — буркнул князь, не зная, что ответить.

— Ханга-то что бает? Та, аль не та?

— Сказывает — та, — недовольно признался Мирослав, — А с чего взяла — молкнет. Поведала что девица эта — воин знатный, и саму Морану ведает как обойти.

— Э-ва! То видно, — засмеялся Купала, хлопнув ладонью по колену — добрый `воин` — хошь меч в руку, хошь джидза спину — не обломалась бы. Ей, поди, и светлицу не вымести, жидка больно, но хороша, не отымешь, краса писанная.

— Нам до того дела — нет! — отрезал князь. — Хворь сойдет, к родичам спроважу!

— Ой ли? — усомнился Купала, лукаво щурясь. — Где ж ты ейных родичей сыщешь? Сдается мне — нету их.

— Такие сирыми не бывают.

— Это, как глянуть, — не согласился друже. — Чья, мерекаешь, будет? Я здешние аймаки ведаю — нету таких, не ищи.

— Знать, за Белынью ее племя.

— Нет, Мирослав. За Белынью лютичи, роски да безмирие. Она не роска — точно! Ничейная она, чую, неспроста в тот дён Гром лютовал. Кабы и в правду его нареченной не оказалась, более ничего на ум не идет.

Мирослав минут пять молчал, как ни верти, а прав десничий — нет таких округ. Почитай, все племена как свою длань знает, беда б с девкой случилась, вмиг кто-нибудь объявился выведывать, искать, и уж точно бы руку не подняли — женщины святы. Они земле матушке — сестры. Женщина род длит, Землица род кормит. Осерчал муж али отец наказать волен, но с умом, охладил хворостиной и будя!

Однако поднял же какой-то изувер на девицу руку свою поганую, изранил, косу срезал. Лютичи, не иначе, одни в округе лядоки.'Ладно`- вздохнул Мирослав, смиряясь — `Нам девицу послали, нам ее и берёжить. Гость свят, а кто да за что? Потом разберёмся.

— Тады, ой, Купала! Бери хворостину и к Устинье в подмогу, удальцов любопытных охаживать, а я в повалушу, недосуг мне. Да смотри, не сегодня-завтра выйдет на крыльцо гостьюшка — хворостину на дреколье менять придется, ежели не на палицу, — усмехнулся князь и пошел в терем, а десничий так сидеть и остался, голову свесив.

Весь вечер городище тревожно гудело, смакуя весть о лесном подарке. Баяли: девка молода да пригожа, раскрасавица и впрямь — богиня, только вот злодеями поранена шибко. Кто серчал на охальников, веред учинивших, кто сомневался — имеет ли байка место, кто беспокоился — к добру найденка аль к худу, а кто верил твердо, до оскомины на своем настаивал, старадавнее вспоминая, поучая.

Межате с Мерилой весь вечер и следующий день проходу не давали, подробности выпытывали, а те и рады, заливались соловьями, расписывали, как дело было, не утаивали. Князь недобро хмурился, Купала ворчал беспрестанно на назойливых, пытливых гридней. Молодые дружники с завистью на десничего глядели, на сотоварищей — счастливцев, гадали, почто этим светлая богиня повстречалась, почто не им? Чем теперь Мерилу с Межатой за подмогу одарит?

Однако большинство мирян не верило, руками махало — ну, вас, с байками, брехня, бабьи сказочки. Эка невидаль, — девку глупую лес послал, в мужнюю одёжу вздетую. Чему дивиться? Волосу обрезанному? А ежели за дело? Может она неслух, каких свет не видывал? Вот что поранили, до руды изувечили-то, да! Грех пред богами великий. Срамники бесчестные, никак лютичей дело, кому ж еще?

Погудело городище да смолкло, словно затаилось. Языком мести дело бабье, мужам не по чину, без того забот хватает, а что дале будет — время покажет. Богам-то, всяко, виднее…

Г Л А В А 6

Она смотрела на бревенчатый потолок и силилась сообразить — где находится? Как сюда попала? Память упрямо молчала, ни единого проблеска воспоминаний. Тело ныло и болело, словно она совершила безостановочный переход через горный массив, без специального снаряжения и раз 20 попала под камнепад.

`Это ненормально лежать, как то бревно на потолке, и знать о себе еще меньше, чем оно. Может, я умерла, а это мой склеп? — подумала девушка и тут же одернула себя: `Ерунда! Я пытаюсь мыслить, анализировать, руки, ноги шевелятся…

И в склепах занавесок не бывает!`

• Предыдущая
• 9/56
• Следующая