Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/95
• Следующая

— Спасибо...

Получают по обновке и все остальные: Бориске и мне тоже по рубашке досталось, Зое — кофточка.

Мы спешим одеться: не опоздать бы! А мать все не отпускает нас, все приглядывается: ладно ли вышло у нее рукоделие? И, радостная, вздыхает вдогон, когда мы уже у порога:

— Чай, не стыдно будет на людях показаться...

Школьный зал до отказа ребятами набит. По беленому потолку, с угла на угол, разноцветные флажки на нитках протянуты, гирляндами из хвойных веток украшены стены.

Я держу Юру за руку. С трудом пробиваемся мы с ним к маленькой сцене. Так получилось, что, едва переступили мы порог школы, преподаватели, которые хорошо знали Юру, затащили его в учительскую, помогли раздеться — снять пальто и шапку. А Ксения Герасимовна Филиппова возьми да спроси Юру:

— Может, ты выступишь на нашем вечере?

— Ага, выступлю,— вполне серьезно ответил брат.— Я целых два стихотворения к Новому году выучил.

— Вот и хорошо,— одобрила Ксения Герасимовна.— Так мы тебя первым и выпустим.

Я опять держу Юру за руку. Глазенки у него блестят восторженно, разбегаются по сторонам. Все ему внове, все интересно: впервые попал он в такой пестрый, гомонящий, сложный мир. Некоторые школьники, из тех, что постарше, пришли на вечер в самодельных маскарадных костюмах. Оберегая — как бы не помять! — пышные хвосты из марли и ваты, снуют меж ребят «белки» и «сестрички-лисички», золотую пыльцу осыпают с высоких кокошников «снежинки» и «снегурочки». Кругом чудеса, на каждом шагу дива дивные.

— Валя, а это кто? — спрашивает брат.

— Как это? Это же Нинка Белова, соседка наша.

— Нет, костюм на ней чей?

Костюм на Нине сегодня великолепный: по длинному черному платью — серебряная россыпь звезд из фольги, пышная и длинная, до пояса, русая коса у нее, а на черной шапочке искусно нашит полумесяц из бумаги бронзового цвета.

— Наверно, это Ночь.

— Ага, я так и думал. Только это ночь теплая, летняя.

У самой сцены, с деревянной шашкой на поясе, заломив папаху на затылок, покручивает тонкий рыжий ус лихой казак.

— Чапаев! — шепчет брат завороженно.

— Женя,— говорю я «Чапаю», потому что узнаю в нем Женьку Белова, моего товарища по школе и по уличным играм,— Женя, помоги-ка мне. Артиста должен видеть народ.

Женя, подморгнув брату, куда-то исчезает и вскоре возвращается со стулом в руках, поднимает его на сцену. Я помогаю Юре подняться на стул, и он, не дожидаясь, пока объявят его номер, объявляет его сам.

— Милые ребята,— кричит он изо всех силенок,— сейчас я прочту вам два стихотворения. Слушайте все, пожалуйста.

Школьники смеются, аплодируют, кто-то выкрикнул: «Просим!» — потом наступила тишина.

Юра картавит, буква «л» не дается ему, он храбро заменяет ее отнюдь не родственной «р», и это делает его речь особенно забавной.

— Первое стихотворение,— слышим мы,— называется «Про кошку».

Села кошка на окошко,

Замурлыкала во сне.

— Что тебе приснилось, кошка?

Расскажи скорее мне...

Он и второе стихотворение, про елочку, прочел: «В лесу родилась елочка...», и напоследок, как заправский актер, трижды поклонился залу. Зоина выучка!.. Ребята снова забили в ладоши, я хотел снять Юру со стула, но он опередил меня:

— Я сам! — И спрыгнул на сцену.

Тут к нам подошел Дед Мороз, протянул братишке большой кулек с конфетами и печеньем.

— Держи, Гагарин. За храбрость тебе и за талант.

Юра воззрился на бородатого Деда.

— Спасибо! А  вы взаправдашний Мороз? — спросил он.

— А какой же еще? Самый что ни на есть взаправдашний. Из темного зимнего леса к вам на праздник пришел.

— А почему у вас борода льняная?

Юра попытался ухватить Деда Мороза за бороду. Тот откачнулся, погрозил пальцем и ушел в толпу ребят — выводить на сцену следующего «актера».

Отец наполнил рюмки и, когда на наших старых ходиках минутная стрелка догнала часовую у цифры 12, поднялся за столом, медленным взглядом обвел избу. К вечеру натопленная печь дышала жарким теплом. На нашей красавице елке горели крохотные восковые свечи. Где-то за печкой, в потаенном углу, пострекотывал сверчок — неназойливо, так, чтобы только напомнить о себе. Может, песня сверчка и убаюкала Юру и Бориску, но, скорее всего, намаялись они за хлопотный день и дрыхли сейчас на своих тюфяках, что называется, без задних ног. За праздничным столом нас было четверо: взрослые — отец и мать, и почти взрослые — мы с Зоей. Мне к тому времени исполнилось шестнадцать, Зоя была на два года моложе.

— Старый год мы прожили хорошо, дружно,— как всегда, неторопливо сказал отец.— Пусть и новый, наступающий, будет для всех нас счастливым и радостным. С новым счастьем!

Мы соединили рюмки.

Выпив свою, отец поставил ее на стол, прихрамывая, подошел к простенку, где по соседству с ходиками висел привезенный им из Гжатска пахнущий типографской краской календарь. Отец оторвал разукрашенный верхний листочек. На следующем значилось: 1941 год, 1 января, среда.

...Иногда я задаю себе вопрос: почему так хорошо сохранились в памяти события того, отдаленного от нынешних десятилетиями, дня — последнего дня тысяча девятьсот сорокового года? И думается мне: потому, наверно, что наступивший сорок первый ожидаемого счастья нам не принес — помешала война... И потому еще, что в последний раз встречали мы новогодие вместе, всей семьей, встречали в своем доме, за своим столом, на своей родине. Нам было хорошо.

Он рос упрямым парнем, наш Юра. И упрямство его порой принимало формы самые неожиданные. Вспоминается такое.

В полдень к нам забежал Женька Белов. Потоптался на пороге и, шмыгая носом, сказал:

— Здрасьте!

Отец, не любивший и малейшего беспорядка, одернул его:

— Ноги отряхни, снегу нанес.

Женька схватил веник, выскочил в сени, а через мгновение снова появился в дверях.

— Вот теперь здравствуешь,— проворчал отец.— Что новенького принес?

Женька был не из робкого десятка.

— А я не к вам вовсе, я к Валентину. Трамплин сговаривались делать? Сговаривались. А когда начнем?

— Да сейчас и начнем,— ответил я, одеваясь на ходу.

Выскочили во двор. Прихватив лопаты, двинулись к нашему запурженному откосу. Там, тоже с лопатой в руках, поджидал нас Женькин брат, Володька.

Не мешкая, взялись за дело. Обязанности свои знали хорошо — из года в год повторялось одно и то же. В сторонке от будущей трассы мы с Женькой разгребли верхний — рыхлый — слой снега, добрались до твердого наста. Нарезали его квадратными пластами, а Володя относил эти пласты на лыжню и складывал горкой.

Работа закипела, когда с ведрами, полными воды, пришли на помощь девочки — наша Зоя и Нина Белова. Плотно сбитый, слежавшийся снег, едва обливали его водой, оседал и буквально на наших глазах — мороз был крепок, жесток — превращался в лед. Но сверху ложились новые и новые пласты снега, и девчата уже измучились, устали носить воду, хотя и колодец-то был недалеко, в каких-нибудь ста шагах,— у нашего дома стоял он, вырытый отцом колодец.

Трудились до темноты, пока не начали валиться от усталости, зато трамплин получился на славу: прыгнуть с такого — дух захватит. Было у нас теперь занятие на все десять дней каникул. На всю зиму, вплоть до весны, до тепла, забава была.

Утро следующего дня началось по обыкновению. Разбудил меня пронзительный визг: Юра успел подняться вслед за матерью и отцом и, затосковав от безделья, стащил одеяло с Зои и окатил ее кружкой холодной воды. «Сейчас следующую кружку — на меня»,— понял я и вскочил с постели. И точно: не обращая внимания на крики сестры, Юра стоял у порога — там, на лавочке, мы держали ведра с водой — и торопливо погружал кружку в ведро.

— Уши надеру! — пригрозил я.

• Предыдущая
• 4/95
• Следующая