Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 93

• Предыдущая
• 93/111
• Следующая

– Я был в списках?

– Не вы. Таня.

Михаил Владимирович замолчал надолго. Федор не торопил его с ответом, не решался заговорить первым. Он и так уж наболтал слишком много. Каждая сказанная фраза могла стоить головы им обоим. Когда переходили Тверскую, профессор вдруг пробормотал чуть слышно:

– Собственной старой шкуры мне, допустим, не жаль, но жизни моих детей и моего внука для меня несопоставимо дороже любой, самой правдивой правды, самой истинной истины, – он поднял голову и добавил уже громче, отчетливей: – Стало быть, так. Ну что ж, Федя. Когда я должен приступить к работе? Мне самому надо туда явиться?

– Дадут автомобиль с водителем, чтобы в любое время суток вы могли приехать. Сегодня выпишут для вас постоянный пропуск, водитель привезет его. А вы к завтрашнему утру подготовьте список, что нужно для лаборатории.

Северное море, 2007

Доктор Макс говорил почти без акцента и несколько раз тревожно оглядывался, словно не хотел, чтобы кто-нибудь их тут увидел и услышал.

– Где вы учили русский? – спросила Соня.

– Нигде. Обе мои бабушки родились в Москве, они говорили со мной только по-русски. Ксения и Лидия. Они вдвоем уехали из России в восемнадцатом году. Вы докурили? Пойдемте куда-нибудь. Холодно.

– Куда?

– Ну, хотя бы в мой лазарет.

Лазарет представлял собой две смежные каюты. Одна была чем-то вроде приемной. Три кресла, стеклянный столик, маленькое бюро, на котором стоял раскрытый ноутбук.

– Макс, все-таки что вы мне кололи? – спросила Соня, усаживаясь в кресло.

– Поверьте, ничего вредного, никакой химии, гормонов, наркотиков. Я сам терпеть не могу этого и свои препараты готовлю исключительно из натуральных компонентов. Травки, корешки. Но это мой профессиональный секрет.

– Вы сами готовите препараты? Вы фармацевт?

– Нет, я всего лишь врач. Но я придумал несколько оригинальных рецептов. Возможно, когда-нибудь я расскажу вам, но не сейчас.

– Почему?

– На то есть причины. Соня, ведь вы не станете утверждать, что полностью мне доверяете, верно?

– Не стану, – согласилась Соня.

– Вот и я не могу пока доверять вам настолько, чтобы сразу раскрыть свои профессиональные секреты. Но еще раз повторяю: никакого вреда я вам не причинил.

– Хорошо. Я поняла. Благодарю вас. Хот сказал, я прошла инициацию. Что это значит?

– Ничего.

– То есть?

– Соня, разве вы еще не заметили, что наш хозяин далеко не всегда говорит правду? Он вас изучает, тестирует. Ему нужны ваши эмоции.

– Зачем?

– Он не может силой заставить вас служить ему. Он ищет способ, как воздействовать на вас, чтобы добиться добровольного согласия.

– Вряд ли у него получится. Меня усыпили, притащили сюда, разыграли мою смерть. Кстати, это правда, что лабораторию сожгли и подложили вместо меня труп судомойки? Или тоже элемент тестирования?

– К сожалению, правда. Если бы этого не сделали, вас бы сейчас активно искали. Когда обсуждали разные варианты, пришли к выводу, что инсценировка – самый дешевый и не хлопотный способ. Хозяин чтит законы, не любит рисковать, но тут случай исключительный. Ради вас он готов был нарушить свои незыблемые принципы.

– Я польщена. Макс, вы тоже участвовали в обсуждении?

– Нет. Мне это не по чину. Соня, я сразу должен вас предупредить. Я могу ответить далеко не на все вопросы. Существует план вашей психологической обработки. Там подробно прописаны дозы информации и дезинформации, то есть что и когда вы должны узнавать. Вы объект. Все ваши мысли и чувства контролируются.

– Это ваш Хот объект, а я живой человек, никто не может контролировать мои мысли и чувства.

– Конечно, Сонечка, никто не может, никто не вправе. Однако это происходит. Вы, главное, не нервничайте. – Он улыбнулся и взял ее за руку. – Извините. Я должен проверить пульс. Я ведь тоже человек подневольный, отчитываюсь перед хозяином каждый вечер.

– Ой, мамочки, мне это не по силам. Я ничего не понимаю, – пробормотала Соня, – я хочу домой, мне страшно.

Она очень старалась не заплакать, но слезы потекли неудержимо. И тут же возникло в памяти рябое лицо Хота, две крупные симметричные капли на его щеках.

– Тихо, тихо, плакать можно, но чтобы кроме меня никто этого не видел и не слышал, – прошептал Макс, – больше ни о чем не спрашивайте. Я расскажу сам, что могу.

Он отпустил ее руку, достал из маленького холодильника бутылку воды, налил, протянул ей стакан и бумажный платок. Она глотнула воды, вытерла слезы, высморкалась, посмотрела на Макса. Возможно, это тоже была маска, он играл. Пусть так, все равно перед ней были живые сострадательные глаза.

– Моя мать танцовщица, – сказал он и погладил Соню по голове. – До сих пор она бьет чечетку в ночных клубах и не желает смириться со своим ужасным возрастом, помешалась на пластических операциях. В детстве я совсем не видел ее, она моталась по гастролям. Меня растили бабушки, Ксю и Ли. Я уже говорил вам, они уехали из России в восемнадцатом году. Ксю было семь, Ли значительно больше. Никто не знал в точности, сколько лет Ли. После войны ей оформляли очередной паспорт. В ее документах стоял год рождения 1846. Чиновник решил, что цифра 4 на самом деле плохо пропечатанная девятка, и без всяких вопросов исправил ошибку. Ли не возражала.

– Вы хотите сказать, ваша бабушка жила больше ста лет? – спросила Соня.

Слезы мгновенно высохли, сердце подпрыгнуло. Она залпом допила воду и потянулась за сигаретой.

– Я не разрешаю здесь курить, ну уж ладно, открою иллюминатор, сейчас штиль. Сто пятьдесят.

– Что?

– Ли умерла в девяносто шестом году. Ксю пережила ее всего на три дня. Ксю было восемьдесят пять. У нее обнаружили рак, она лежала в клинике. Десятого ноября Ксю ушла в кому. Ли уехала от нее поздно вечером. По дороге из клиники домой разбилась насмерть. Она была отличным водителем, но не справилась с управлением. На самом деле она просто не пожелала пережить свою внучку.

– Простите, Макс. Я вам не верю.

– Как хотите. Но вы не дослушали. В Москве, в восемнадцатом году, Ли и Ксю остались одни. Вся семья погибла. Ли тяжело болела. У нее был диабет, гипертония, отказывало сердце. В таком состоянии она попала в бывший военный госпиталь. Там работал Миша Свешников. Ли называла его Мишей, он был студентом ее покойного мужа, профессора Миллера. Она не знала, как и чем он ее лечил, она легла умирать, но из госпиталя вышла живой и здоровой. Правда, у нее выпали волосы, слезли ногти, страшно шелушилась кожа. Потом все выросло заново. Сколько я помню ее, она всегда выглядела лет на пятьдесят и никогда не болела. В детстве я думал, что мои бабушки сестры, причем Ли младшая.

– Все равно не верю, – упрямо повторила Соня и помотала головой, – сейчас вы опять станете проверять мой пульс, а потом доложите хозяину о моей эмоциональной реакции.

– Нет, Соня, сейчас я кое-что вам покажу. – Он развернулся в кресле и включил ноутбук. – Старые фотографии из дома я не выношу, оригиналов у меня с собой нет. Но некоторые снимки я отсканировал и вогнал в компьютер.

– Не верю!

– Так любил говорить своим актерам великий Станиславский, – грустно заметил Макс и открыл программу, – пожалуй, можно начать с этого. Выпуск медицинского факультета Московского университета 1884 года. Вот он, Миша Свешников. А это профессор Миллер Иван Карлович. Дама в шляпке – моя Ли. Лидия Петровна Миллер. Качество довольно паршивое, но смотрите, я увеличиваю. Здесь Ли тридцать восемь.

– Вы похожи на нее, Макс.

– Да, я знаю. Год девятьсот шестнадцатый. Пятилетняя Ксю. Остальных перечислять не буду. К восемнадцатому никого уж не осталось, кроме вот этих двоих. Ребенка и старухи. Видите, Ли здесь совсем другая, но узнать все-таки можно.

Он увеличил лицо. Отечная, полная, тяжело больная старуха смутно напоминала женщину в шляпке, и все-таки это была она, Лидия Петровна Миллер.

– Берлин, восемнадцатый год. Снимок сделан через несколько дней после приезда из России.

• Предыдущая
• 93/111
• Следующая