Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна - Страница 78

• Предыдущая
• 78/111
• Следующая

– Всему есть предел. Выжить надо, но не такой ценой.

– Извини. Когда это касается тебя, Андрюши и Миши, я готов платить чем угодно.

– Даже собственной совестью? Добрым именем?

– Танечка, что ты говоришь? Федор служит там с весны, и ты легко оправдываешь его. Я только один раз съездил, осмотрел больного, и ты меня так жестоко судишь.

– Папа, не сравнивай себя и его, с вас разный спрос.

– Вот новости! Интересно, почему? Потому, что его мать была прачкой, а я потомственный дворянин?

– Потому, что ты мой отец. И мне за тебя стыдно, впервые в жизни. Мне стыдно и страшно. Или ты надеешься одурачить этого лысого самозванца, как чекиста Кудиярова?

– Его одурачить трудно. – Михаил Владимирович усмехнулся и покачал головой. – Это не Кудияров. Совсем иной масштаб личности.

– Что ты станешь делать, если он потребует вливания?

– Он слишком умен, чтобы спешить с этим. Сейчас он хочет, чтобы я работал, продолжал опыты, и готов предоставить все необходимое. К тому же он человек нездоровый и мнительный, нуждается в постоянном медицинском наблюдении. Я нужен ему как практикующий врач, как диагност. Врачам-товарищам он не доверяет. Одного Федора ему мало.

– Но если все-таки потребует вливания? Что ты станешь делать?

– Буду тянуть время. Попытаюсь объяснить ему, что это невозможно. Вливание его убьет.

– Почему? Цисты спасли троих. Допустим, ты бы решился ввести их Кудиярову.

– Он бы погиб.

– Почему?

– Потому, что мозговой паразит не панацея.

– Но три случая подряд! Три спасенных человека!

– И ты кричишь об этом на весь дом, а потом еще будешь заявлять, что тебе за меня стыдно? Совесть, доброе имя. Хорошо, пусть к нам опять вселят уже не комиссара с барышней, а солдатню, морячков, человек десять. Их вселят, а нас вышвырнут, куда-нибудь в каморку с плесенью на стенах. Нет, каморка это роскошь. Сразу в подвал на Большой Лубянке. Давай начнем расклеивать листовки, добудем оружие. В следующий раз, когда меня повезут к кому-нибудь из них, я скажу: вы, сударь, подлец и злодей, дам пощечину и вызову на дуэль. Или уж лучше давай мы все умрем с голоду, в знак протеста.

– Папа, перестань, не передергивай! Я просто хотела сказать, что ты не должен лечить этого сумасшедшего. Кого угодно, только не его. В конце концов, ты не психиатр.

– Нет, Танечка, он не сумасшедший. Это было бы слишком просто. Он вменяем. Он ведает, что творит.

– Ну, тогда еще хуже. Он адское чудовище, инфернальный злодей.

– Экая новость! Злодей. И что дальше?

– Не знаю. Может, все-таки попытаться уехать?

– Перестань, – Михаил Владимирович поморщился и махнул рукой. – Миша – младенец, няня – старуха, ни золота, ни денег нет. Знаешь, сколько это стоит – уехать? Да и не дадут нам, даже за деньги. Придется выживать здесь. И ты, пожалуйста, запомни раз и навсегда. Не было никаких трех случаев. Ося, Лидия Петровна, есаул Пищик выздоровели сами, с Божьей помощью. А есаула ты вообще не знаешь, никогда не встречала. Не было ничего. И цист нет. Все животные погибли, банки разбиты. Ты поняла меня, Танечка?

– Да, папа.

Москва, 2007

Фрица Радела ждали в пятницу. Три отставных офицера ФСБ из службы безопасности Кольта заблаговременно получили его фотографии и подробное описание внешности. Но старику Агапкину показалось этого мало. Он потребовал, чтобы все трое вечером, накануне прилета объекта в Москву, явились к нему для подробного инструктажа.

– Ты тоже изволь присутствовать, – предупредил он Кольта, – будешь сидеть и слушать.

Петр Борисович пытался возражать.

– Зачем? Я же не должен за ним следить! Пусть каждый занимается своим делом. У меня и так за эти дни накопилась куча проблем помимо твоих сектантов.

– У тебя, Петр, нет сегодня более серьезной проблемы, чем похищение Сони. Я понимаю, ты устал, тебе в голову лезут разные подлые мыслишки, ты жалеешь, что ввязался во все это, ты даже готов махнуть рукой на Соню, на меня, на свою заветную мечту о препарате.

– Ты ерунду говоришь, – вяло возразил Кольт, – я делаю все, что в моих силах.

– Ничего ты не делаешь! Только и ждешь момента, когда сможешь слинять по-тихому куда-нибудь в Альпы или на Багамы, под предлогом нервного переутомления, и будь что будет. Но тебе не удастся спрятаться от них. Не надейся. Даже если ты больше не предпримешь ни единого шага, отзовешь в Москву Зубова и прикажешь ему накрепко забыть эту историю, они все равно не оставят тебя в покое.

– Почему? – жестко спросил Кольт и взглянул в тревожные блестящие глаза старика.

– Потому, что это их древний принцип. Нет возврата. Тот, кто вольно или невольно ступил на их территорию, должен либо погибнуть, либо стать одним из них.

– А ты? Разве ты не ступал на их территорию?

– Ступал, и не раз. Но я особый экземпляр. Крылатый змей – гарант моей неприкосновенности.

– О, Боже. – Кольт тяжело вздохнул и покачал головой. – Как же я устал от всей этой таинственной мифологической мути. Крылатый змей. Что-то новенькое. Объясни.

– Крылатым змеем они именуют нашего приятеля, мозгового паразита. Червяк для них божество. У меня в башке цисты, то есть яйца божества, поэтому меня они никогда не тронут. Ну и к тому же им интересно, сколько еще я протяну, как на меня подействует новая инъекция, если вдруг случай представится. Я вроде драгоценной подопытной крысы с человеческим разумом, с больным телом, но со здоровой крепкой памятью. Они считают, что я знаю много того, что им до сих пор неизвестно. И, должен признаться, в этом они правы. Ясно тебе?

– Более или менее, – кивнул Кольт, – ну а Данилов? У него нет никаких цист в голове. Разве он на их территорию не ступал?

– Никогда. Таня сделала все возможное, чтобы этого не случилось.

Кольт посмотрел на часы. Половина девятого. До прихода гостей осталось тридцать минут. Внизу, в машине, Петра Борисовича ждала Жанночка, пышная, страстная и молчаливая. Петр Борисович держал ее при себе уже несколько месяцев и называл «моя зверушка».

Елена Алексеевна Орлик улетела копаться в развалинах. Она была слишком далеко, Кольт скучал без нее, носил ее белый шарф на шее и даже в стирку не отдавал. Возможно, если бы их встреча в клубе имела продолжение, Петр Борисович теперь не нуждался бы в грубых привычных забавах. Но продолжения не получилось, и получится ли когда-нибудь, неизвестно.

А Жанночка всегда была готова к услугам. Зверушке удавалось пробудить и возродить к жизни хилую стареющую плоть Кольта, при этом никаких особенных усилий с ее стороны как будто и не требовалось. Все выходило естественно. Рядом с Жанночкой Кольт обретал веру в себя, сладкое чувство, что он мужчина, а не развалина.

– Ты, конечно, волен смотаться, – сказал Агапкин, – ты прав, каждый должен заниматься своим делом. Я не сомневаюсь, что твои люди – профессионалы, бездельникам и придуркам ты денег не платишь, да и Зубов наверняка отобрал для этой работы лучших. Но я очень советую тебе остаться и послушать.

– Что именно послушать? – спросил Кольт, беспокойно ёрзая в кресле.

Он сильно соскучился по простым здоровым радостям. Ему хотелось провести с большой теплой Жанночкой остаток вечера и ночь.

– Ты спешишь, Петр. Ты надеешься, что юная продажная плоть спасет тебя от депрессии? Это иллюзия. Ночь пройдет, наступит утро, и ты останешься все с той же своей мутной тоской.

– Что ты бормочешь? – разозлился Кольт. – Откуда ты знаешь?

– Тоже мне, бином Ньютона, – старик гадко хохотнул. – Ты неприлично ёрзаешь в кресле, губы облизываешь, ладошки потираешь, глаза у тебя стали томные. Успокойся. Она подождет. Я постараюсь не затягивать инструктаж. Пойми, наконец, тебе нужно знать все об этом сукином сыне Раделе, точно так же, как твоим людям. Но им это необходимо для успешной работы, а тебе – чтобы выжить и не свихнуться. Депрессия у тебя от неопределенности, от того, что ты чувствуешь опасность, но не понимаешь, откуда она исходит, кто и зачем хочет тебя уничтожить. Такого ведь раньше не бывало? Ты привык к ясности. Тебе всегда удавалось довольно быстро вычислить, кто против тебя играет, как его зовут, что ему нужно и сколько он стоит. Если ты останешься, у тебя есть шанс понять, не все, но кое-что. Поверь, ты сразу взбодришься, тоска отпустит, захочется действовать, драться, жить.

• Предыдущая
• 78/111
• Следующая