Вернуться по следам - Му Глория - Страница 8

На ту беду лиса близехонько бежала, то есть я проходила мимо и, увидев такой беспредел, потопала к лошади, чтобы уговорить ее сдвинуться с места. Не спрашивайте, почему я была уверена, что получится. Была уверена.

Подойдя к Ковбаске, я обнаружила, что дело нечисто: мерин стоял, низко опустив голову, бока его были неестественно раздуты, уши прижаты. Яешня и сам бы это заметил, если бы его не дергали, а так он был озабочен только тем, чтобы убрать лошадь с дороги.

Я подошла к мужичку и попыталась схватить его за руку.

– Дядя Яешня! Дядя Яешня, – нудила я, – не бейте Ковбаску, он не капризничает, он заболел!

Но Яешня был слишком зол, чтобы меня слушать.

– Уйди, сопля! – прикрикнул он и оттолкнул меня.

Я больно шлепнулась на задницу, а Ковбаска не выбрал лучшего времени, чтобы тяжело опуститься на колени, а потом завалиться на бок. Лошадь повисла в упряжи, жутко вытянув шею и закатив глаза, а Яешня с ужасом уставился… правильно, на меня.

Подхватившись с земли, я подбежала к лошади. Ковбаска дышал с трудом, но дышал.

– Я за доктором, – сказала я оторопевшему Яешне и побежала к отцу (больница была близко, а ветеринар – только в колхозе).

Мне свезло, папа не был занят, а так как и сам любил животных, то без лишних разговоров прыгнул в свой «жигуленок» и съездил за ветеринаром.

У Ковбаски была колика, ему сделали каких-то уколов, подняли, поводили. Для мерина все закончилось хорошо. А вот для меня…

Казалось бы, чего особенного в том, что деревенская девочка разбирается в лошадях? А в том, что ребенок слишком много болтает? А в том, что человек учит всяким фокусам своего пса?

А вот по совокупности преступлений я была признана… правильно, бiсовою дитиною. На мое счастье, глаза у меня были серыми, а не черными, поэтому меня считали добрым бесенком, а не злым, так что никто меня не обижал и детей мною не пугали.

Но тетя Галя имела все основания смотреть на меня с жалостью (а если вы помните, с этого и начиналось лирическое отступление). Видите ли, в чем дело, если бы я даже умела летать, деревенские все равно считали бы меня «уродиком» и жалели – как теленка-альбиноса или двухголового цыпленка. Не имеет значения, что цыпленок чувствует себя прекрасно, здоров и счастлив – отличаться от нормы плохо, и все тут.

Мама Игорька не запретила своему сыну дружить со мной – хотя для парня, у которого и так были неприятности, я была не лучшим кандидатом в друзья, как вы понимаете.

Она была доброй женщиной, а может быть, и сама слишком хорошо знала, что значит «жить не по-людски»? Не знаю. По-моему, глупо объяснять такие вещи. Так же глупо, как объяснять, почему мы с Игорьком стали неразлейвода.

Конечно, были причины, я и сама могу назвать не меньше пяти, но зачем? Все эти разговоры о том, почему он ее полюбил, почему она его разлюбила, – такая печальная глупость, вы не находите? И хотя это легкомысленно с моей стороны, сейчас, когда все все знают о любви, я, наверное, всегда буду относиться к ней, как деревенские дети – к танцующей козочке. Без объяснений.

Глава 4

– А не боишься, что тебя тоже отлупят, если будешь со мной дружить? – с опасливым интересом спрашивал Игорек, а я беспечно отвечала:

– Подумаешь – отлупят! Мало меня лупили, что ли?

Нет, не то чтобы меня лупили много, но дралась я довольно часто, и даже Зося уже смирилась с тем, что я прихожу домой с битой харей, и почти не ругалась, а только орала солдафонским голосом: «Тр-р-р-р-ое суток ар-р-реста!» (У папы научилась.)

Но, видите ли, побить человека с большой собакой – большая проблема, поэтому мои драки обставлялись даже несколько парадно.

Для начала из толпы детей выбирался самый крепкий и здоровый мальчишка (ну, конечно, если я не с ним собиралась драться) – держать собаку. Мишенька был послушным псом, но совершенно не переносил, когда на меня поднимали руку; то есть даже бить было не обязательно, достаточно было просто замахнуться – и пес рычал, а если уж меня совсем начинали вбивать в песок, он мог не сдержаться и броситься на выручку, а это было нечестно.

Я говорила Мишеньке специальный код «лежать – нельзя – игра», мальчишка же должен был виснуть у пса на ошейнике и предупреждать ором дерущихся, если вдруг что.

Дрались мы один на один, остальные дети скакали вокруг и подбадривали бойцов визгом. Чисто бокс английский, в общем.

Но с Игорем-то все было иначе – его били кодлой, а так как он никогда не бегал и не просил пощады (ну есть такие люди), то, бывало, забивали почти до потери сознания, волокли к реке и бросали в воду (да, дети жестоки, потому что они – всего лишь маленькие люди, а никакие не ангелы). Как не утопили – загадка.

Ничего этого я не знала и продолжала думать, что двое на одного – это гнусность и что всегда можно договориться. Довольно скоро мне предоставилась возможность осознать свою ошибку.

Первая наша драка с деревенскими детьми прошла под знаком удивления с большой буквы «у» и с обеих сторон.

Дети страшно удивились, увидев меня в настолько неподходящей компании, кто-то даже поинтересовался, что я делаю с «этим цыганским выблядком».

Я же не менее удивилась, когда моих объяснений и призывов жить дружно никто слушать не стал, а где-то со второй фразы меня обозвали цыганской сукой и двинули в нос.

Честно сказать, первые минуты драки я позорно протупила – от удивления.

Меня никогда не били толпой – я уже говорила, а кроме того, когда люди, которых ты хорошо знаешь, даже где-то твои приятели, вдруг превращаются в кучу озверевших уродов, у которых одна цель – сделать тебе больно, по сути, без всякой причины, – это, несомненно, удивляет.

Так вот, мне разбили нос, подбили глаз и повалили с ног, а я все еще удивлялась, вяло брыкаясь.

Привел меня в себя собачий лай, и я, рванувшись из кучи дерущихся, завопила:

– Миша, фу! Миша, нельзя!

Собака неохотно улеглась, пряча нос в лапы (от соблазна), а меня ударили в спину, и, пропахав песочек своим (да носом же), я решила, что пришло время «грязных приемов», которым учил меня папа.

Меня схватили сзади, и я сильно двинула кого-то затылком в лицо, а потом добавила локтем по печени (кстати, я довольно долго – лет до восьми – путала право и лево, поэтому все время забывала, где она у человека – печень. Ну, и прежде чем ударить, тихонько спрашивала: «Печень, где ты?» – такая была привычка).

Деревенские дрались проще, били обычно в морду или в пузо, а сверхзадачей считалось повалить и забороть противника (при общем веселье – повалить и забить ногами), так что новинки, предложенные мной, – бить по ушам, по голени и кидаться под ноги – вызвали опять же некоторое удивление.

На меня навалились несколько человек, и я словно оглохла от боли. Все звуки слились в какой-то далекий рев, ну вы знаете, если когда-нибудь вас били, допустим, трое, а вы при этом не мастер боевых искусств, их никак, гадов, с себя не стряхнуть, двигаешься, как в киселе, лица нападающих наплывают глубоководными рыбами – бледные, с выпученными глазами и распяленными ртами, а кулак летит тебе в лицо так медленно, что почти всегда можно увернуться.

Игорек, насколько я могла его видеть, дрался на редкость жестоко, сбить его с ног было практически невозможно, а одного мальчишку он даже сильно укусил за щеку. Ну если уж тебя постоянно избивают всем колхозом – тут не до реверансов, я так думаю.

Я решила, что кусаться – это вполне эффективно, и тоже пустила в ход зубы. Укушенный взвизгнул и отдернул руку, а я наотмашь съездила ему по уху.

Ситуация становилась патовой – мы с Игорьком жались друг к другу, как два тщедушных злобных вороненка, нас окружали мордастые, белобрысые, как на подбор, деревенские дети, удивленные тем, что бить двоих, оказывается, совсем не так весело, как одного.

Это взаимное удивление нас и спасло – нам было понятно, что их по-любому больше, а каждому из них было страшно к нам сунуться.

– Ну ладно, хватит с них на сегодня, – неуверенно сказал Богдан, уважаемый человек среди мальчишек. – А ты, Глориечка, если не хочешь таких вареников каждый день отхватывать, не ходи с кем попало. Пошли, пацаны, ну их…