… Para bellum! - Алексеенко Владимир Иванович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/157
- Следующая
А вот выписка из журнала боевых действий 16 танкового полка, 109 мотострелковой дивизии РККА, потерявшего все свои танки в ходе контрудара в районе Сенно-Лопель: «За период с 2.07 по 19.07.41 г. Отряд 109 мсд прошёл 500 км … из 113 танков боевые потери – 12, остальные вышли из строя по техническим причинам».
Но раз мы могли построить танки, значит могли их и отремонтировать, в том числе и в полевых условиях, и так же быстро, как и немцы. Почему же мы танки бросали? Видимо до войны из Москвы нашим генералам эта проблема не была видна, как и Мерецкову, который ничего не имел против полевых уставов, пока не начал по ним воевать.
Кстати, чтобы закончить о рассказе этого ветерана о сражении под Прохоровкой. Он был командир танка в этом сражении. Развернувшись в атаку против немцев, их рота в дыму и пыли потеряла ориентировку, и открыла огонь по тем танкам, которые ей встретились. Те, естественно, открыли огонь по роте. Вскоре вышестоящий штаб выяснил, что они стреляют по своим. Но радиостанция во всей роте была только в танке этого ветерана. Он вынужден был вылезти из танка и под огнём бегать с лопатой от машины к машине, стучать ею по броне, передавая выглядывающим танкистам приказ прекратить огонь. Такая была связь, такое было управление.
А мы по-прежнему гордимся: наши пушки могли стрелять дальше всех! Это, конечно, хорошо, да только интереснее другой вопрос: как часто они попадали туда, куда надо? Мы гордимся – наш танк Т-34 был самым подвижным на поле боя! Это хорошо, да есть вопрос: а он часто знал, куда двигаться и куда он двигается?
А основатель немецких танковых войск Г. Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата» писал о 1933—1935 гг.:
«Много времени потребовалось также и на то, чтобы наладить производство радиоаппаратуры и оптики для танков. Однако я не раскаивался, что в тот период твёрдо настаивал на выполнении своих требований: танки должны обеспечивать хорошее наблюдение и быть удобным для управления. Что касается управления танком, то мы в этом отношении всегда превосходили своих противников; ряд имевшихся не очень существенных недостатков мы смогли исправить в дальнейшем».
Немцы абсолютно ясно представляли себе, что такое единоначалие и чем оно достигается. Э. Манштейн об единоначалии немецкой армии написал так: «Самостоятельность, не представлявшаяся в такой степени командирам никакой другой армии – вплоть до младших командиров и отдельных солдат пехоты, – вот в чём состоял секрет успеха».
Заботились немцы не только о, так сказать, деловом оснащении своих солдат, но и о моральном, причём, без партполитбесед. Скажем, о каждом случае геройства, о наградах, о присвоении званий сведения посылались не в какие-то армейские газеты, а в газеты в города на родину героя, чтобы его родные и друзья им гордились. А такой контроль тех, за кого солдат воюет, значил много. Помимо орденов, были значки, которыми отмечались менее значительные подвиги, скажем, участие в атаке. В нашей армии офицеры имели специальные продовольственные пайки, полковники – личных поваров, генералы возили с собой спальные гарнитуры и даже жён. В немецких дивизиях не только офицеры, но и генералы ели из одного и того же солдатского котла. И это тоже делало немцев сильней.
Упомянутый Манштейн в своих мемуарах даже пожаловался на такой демократизм, правда, вскользь. Описывая быт штаба командующего группой армий Рундштедта, он сетует: «… наш комендант штаба, хотя он и служил раньше в мюнхенской пивной „Левенброй“, не проявлял стремления избаловать нас. Естественно, что мы, как и все солдаты, получали армейское снабжение. По поводу солдатского супа из полевой кухни ничего плохого нельзя было сказать. Но то, что мы изо дня в день на ужин получали только солдатский хлеб и жёсткую копчёную колбасу, жевать которую старшим из нас было довольно трудно, вероятно, не было абсолютно необходимо».
Если подытожить сказанное, то можно утверждать, что немецкое командование было гораздо ближе к тому, кто делает победу – к солдату, к бою. Это звучит странно, но это, похоже, так. Причём, идеология играла, и это точно, второстепенное значение. На первом месте была тактика, военный профессионализм – понимание, что без сильного солдата бесполезен любой талантливый генерал. Без выигранного боя бесполезен стратег. Мы за непонимание этого платили кровью.
Сделали ли мы на опыте той войны какие-либо выводы для себя в этом вопросе? Глядя на сегодняшнюю армию, можно сказать твёрдо – никаких!
Это было
После выхода этой статьи получил короткое письмо Игоря Климцова следующего содержания:
В общем, я хотел бы уточнить поподробнее (зная, что Ю. И. Мухин – технарь) – каким образом немцы эвакуировали в тыл Прохоровского поля 400 своих подбитых танков за одну ночь, ну даже пускай не 400, а хотя бы 100. Интересно: вот битва закончилась, и кому, в конце концов, эта территория – по сути, кладбище металлолома – отошла, если немцы за ночь эвакуировали свои подбитые танки. А это – согласитесь – достаточно трудоёмкая операция, тем более в боевой обстановке (ну, пускай основное сражение уже кончилось). И на следующий день (или через сколько – не знаю) приезжает Жуков и хочет (при первом осмотре) отдать Ротмистрова под суд? Буксировать «Тигр» или «Фердинанд» по чернозёму в глубокий тыл да к тому же наверняка юзом или на железном листе – не знаю – требует больших усилий. В общем, хотелось бы вкратце знать техническую сторону этой операции, хотя я сомневаюсь, что она была возможна, а если и была, то в единичных случаях при благоприятной обстановке и когда повреждения незначительные.
Должен посетовать, что, к сожалению, масса военных специалистов той войны не написала мемуаров, и опыт войны остался неизвестен широкому кругу, в том числе и мне. Ни разу не встретил мемуаров интендантов, артснабженцев, авиа– и танковых инженеров, военных медиков, химиков или военнослужащих трофейных команд. Поэтому должен ответить Вам о ремонте танков чуть ли не с помощью только собственной инженерной интуиции.
Тут два вопроса – собственно ремонт танка и доставка его с поля боя к месту ремонта.
Смысл ремонта понятен. В танке 50 % веса – это броня. Немцы броневые листы обрезали в шип и сваривали очень длинным швом – очень прочно. Поэтому требовался достаточно сильный взрыв, чтобы корпус танка покоробило так, чтоб на него нельзя было снова смонтировать остальные механизмы и оружие. И если ремонтировать танки на поле боя, а не возить новые из Германии, то в самом худшем случае вес перевезённых к фронту запчастей будет вдвое легче нового танка и стоимость их будет вдвое дешевле.
Но в реальном бою при боевом повреждении танка редко выходило из строя сразу много механизмов. Скажем, попадание снаряда в ходовую часть могло разрушить ленту гусеницы или катки (ленивец, звёздочку – детали, которые натягивают гусеницу и крутят её). Всё это весит 100—200 кг, меняется максимум за пару часов и эти запчасти, кстати, перевозились на броне немецких танков, усиливая её и защищённость экипажа в бою.
Вот повреждение, которое описал мой преподаватель тактики Н. И. Бывшев. В Т-34 попала «болванка», в лобовую броню. Болванка выбила шаровую установку пулемёта и вместе с нею пролетела через боевое отделение и, пробив перегородку, застряла в двигателе. По пути разорвала стрелка-радиста и оторвала ногу заряжающему.
Что в танке нужно было заменить после такого тяжёлого повреждения? Двигатель, шаровую установку и заварить переборку между боевым и силовым отделениями. Три слесаря с подъёмным краном на двигатель, пару слесарей на лобовую броню, электрик – восстановить электропроводку, тонну запчастей и вряд ли более 8 часов на работу.
Поэтому немцы бросали танки на поле боя только в исключительных случаях, во всех остальных делали всё, чтобы танк отремонтировать. Артиллерийским огнём или авиацией отгоняли наши войска от своих подбитых танков, вытаскивали их и восстанавливали, причём очень быстро. Кстати, буксируется танк не юзом и не на листе, а как и обычная машина – на гусеницах или, в крайнем случае, на катках. При попадании в корпус танка и даже при пожаре, ходовая часть его остаётся целой.
- Предыдущая
- 53/157
- Следующая
