Одинокий волк - Хаусхолд Джеффри - Страница 13

• Предыдущая
• 13/40
• Следующая

Я снял с головы повязку и сунул ее в карман: торчащий из-под шляпы белый бинт привлекал ко мне излишнее внимание. Затем я поднялся с путей, вышел с платформы в переход и поднялся на один пролет по лестнице. Когда лифт спустился, я смешался с толпой отъезжающих и стал ждать прихода поезда. Когда он пришел, вместе с приехавшими пассажирами я прошел в лифт. На выходе я протянул контролеру свой билет за шиллинг и получил в ответ удивленный взгляд: проезд от Холборн стоил всего один пенс. Единственной альтернативой было притвориться, будто свой билет я потерял, за чем последовали бы дотошные вопросы.

Я спокойно вышел, никто за мной не следил и не гнался; сел в автобус обратным рейсом в респектабельный район Кенсингтон. Кто станет искать беглеца между улицами Кромвель-роуд и Фулхэм-роуд? Я спокойно пообедал и отправился в кинотеатр думать.

В наше время с его визами и удостоверениями личности человек уже не может путешествовать, не оставляя следа, который с некоторым усилием, путем подкупа или доступа к официальным документам можно легко восстановить. В благословенный период между 1925 и 1930 годами, если ты выглядел вполне благонамеренно, для пересечения любой европейской границы тебе достаточно было устно объяснить надобность своей деловой поездки или путешествия и сообщить несколько легко проверяемых моментов; от пограничной полиции ожидали вежливости и здравого смысла — двух добродетелей, которые она в то время могла себе позволить. Ныне же требуется помощь какого-либо ведомства, подрывного или благотворительного, иначе границы для человека, которому почему-либо неудобно или невозможно показывать свои документы, стали серьезной преградой; и даже если удастся пересечь границу безо всякой регистрации, даже в самой глухой деревушке человек не может поселиться без объяснений, кто он такой, откуда и зачем. Таким образом, Европа была для меня ловушкой замедленного действия.

Куда же мне тогда податься? Одно время я подумывал устроиться служить на корабле, сейчас нехватка морских специалистов; но в мореходное ведомство не явишься с моими руками в таком состоянии. Длительное путешествие без билета исключается. Скромный переезд на грузовом судне исключается также. Я мог бы без труда устроить себе такую поездку, но только с предъявлением документов и ссылкой на своих друзей в Англии. Этого-то мне и нельзя допустить ни под каким видом. Только Сол, Пил и Вейнер да охотящаяся за мной секретная служба знают, что я был в Польше. Никто из них об этом не проговорится.

Остается еще тур на пассажирском лайнере. Конечно, я смогу сесть на пароход без предъявления паспорта; могу его просто потерять. Но список пассажиров открыт для проверок, и если мое имя всплывет, какой-нибудь проклятый репортер сочтет это находкой и тем сильно облегчит жизнь охотящимся за мной. Да они и сами внимательно просматривают эти списки.

Значит, мне нужен поддельный паспорт. При обычных обстоятельствах Сол или мои друзья в Форин офисе могли бы устроить мне приличные документы, но в данной ситуации я не мог вовлекать их в свою историю. Это было немыслимо, как немыслима для меня защита полиции. Я не хочу создавать проблемы для официальных кругов своей страны. Если бы злой демон или расстройство желудка побудили то экстраординарное существо, чей пиджак я рассматривал сквозь оптический прицел, еще сильнее отравить международные отношения, то ничего себе будет положеньице, в которое поставил бы я правительство, оказавшее мне содействие в укрытии!

Под аккомпанемент бессмысленных звуков и музыки, закрыв глаза, я сидел, откинувшись на спинку стула дешевого кинотеатра, мысленно перебирал один план за другим и приходил к заключению, что исчезнуть мне нужно, совсем не покидая Англию. Я должен похоронить себя на какой-нибудь ферме или в сельской пивной, пока не спадет горячка моего поиска.

Когда в занимательнейшем фильме, как его, очевидно, представляют, пошли самые драматичные кадры и туалет был скорее всего свободен, я поднялся со своего стула, промыл полученной у врача мазью свой глаз и снова нацепил повязку. Потом направился по тихим площадям и улицам, пахнущим августовским лондонским вечером — смешанным запахом пыли и густого аромата, испускаемого цветущими деревьями в теплых, хорошо вскопанных проемах между домами, — на запад.

Я решил не останавливаться больше в гостиницах. Мое положение настолько усложнилось, что лучше всего мне было оставаться на нейтральной территории, где я мог перемещаться сообразно обстоятельствам. Гостиничный портье мог принудить меня к действиям или лжи, которых лучше будет избегать. Я сел на автобус до общины Уимблдон. Там я никогда не был, но знаю о существовании там площадок для гольфа и укромных мест, где часто находят трупы, — верное свидетельство обширного пространства, открытого ночью для посещения.

Место оказалось идеальным. Ночь я провел в роще серебристых берез, где мягкая земля, еще хранившая дневное тепло, казалась мне тоже серебристой, возможно, в свете неполной луны. Я не знаю лучшего места для отдыха, чем леса средней полосы Европы. Хотя можно ли говорить о лесе в получасе езды от площади Пикадилли? Думаю, можно. Здесь деревья и пустошь, а бумажные пакеты ночью не видны.

Утром я отряхнул с платья листья и поспешно купил в табачном киоске газету, будто торопясь скорее попасть в Сити. В моем новом и модном костюме я выглядел вполне соответствующе.

ТАЙНА АЛЬДВИЧА занимала половину колонки на первой полосе. Прежде чем снова окунуться в общественную жизнь, я уселся на удаленной общинной скамейке.

Тело было обнаружено сразу после того, как я покинул эту станцию. Газета осторожно описывала «тяжкое преступление». Иначе говоря, полиция ломала голову, почему человеку, упавшему спиной на рельс под напряжением, был нанесен удар в солнечное сплетение.

Покойника опознали. Им был г-н Джонс, проживавший в меблированных комнатах между Милбэнком и вокзалом Виктории. Возраст, его друзья и происхождение остались неизвестными (а если свое дело он знал хорошо, они таковыми и останутся), зато газета напечатала интервью с хозяйкой его дома. Должно быть, для нее стало страшным шоком быть поднятой с постели около полуночи стуком в дверь репортера, сообщившего ей, что жилец ее убит при невыясненных обстоятельствах. А может, и не было шоком. Газетчики уверяют, что даже близкие забывают о своем горе, торопясь узнать подробности происшествия; в том числе и хозяйка дома, если успела получить с него плату, может, и не слишком переживала. Ничего не зная о жившем под ее крышей человеке, она была в высшей степени общительной. Она рассказала:

— Он был настоящим джентльменом, и я совершенно не представляю, кто бы мог пожелать ему зла. Его бедная старушка-мать умрет от горя.

Однако выяснилось, что адреса его бедной матери никому найти не удалось. Единственным указанием на ее существование были слова хозяйки дома, что она якобы часто звонила г-ну Джонсу, после чего он спешно убегал, торопясь ее повидать. Такого цинизма в данную минуту у меня не было; но если бы старушка-мать, это лакомство для журналистов, вечерними газетами вовсе не упоминалась, моей совести было бы легче.

Полицию интересовал хорошо одетый и чисто выбритый мужчина сорока с небольшим лет с подбитым глазом, которого видели выходящим со станции Альдвич перед тем, как было обнаружено тело погибшего, и который сдал на контроле билет стоимостью целый шиллинг. Мне еще нет сорока, и одет я не совсем хорошо, но описание было довольно точным, и читать это было не очень приятно.

Дело могло обернуться и похуже. Если бы полиция искала человека с перебинтованной головой, кто-нибудь из клерков Сола мог проболтаться, а водитель такси, которому, уж конечно бы пришлось отвечать на несколько странных вопросов, должен был сам обратиться в полицию. В итоге у публики создавалось впечатление, что глаз у мужчины был подбит в ходе борьбы под землей. Никто, кроме Сола и мистера Вейнера, не мог предполагать, что тем мужчиной мог быть я. Они оба сочтут восстановление справедливости скорее делом моей совести, а не полиции.

• Предыдущая
• 13/40
• Следующая