Казачьи сказки (Сборник) - Белянин Андрей Олегович - Страница 7

— Ладно, девка, тока не ной. Осень на дворе, а ты сырость разводишь. Пусти-ка меня в избу, посижу-покумекаю, как твоему горю помочь…

Ну сирота да тетка в дом его приглашают, за стол сажают, подают остатки каши да еще щи вчерашние. Казак за все благодарствует, а сам лоб морщит, думу думает. Долго думал, соопределялся, в уме взвешивал, а потом и говорит:

— Надо замуж идти! Коли слово дадено, так бери честь и неси — много дур на Руси… Доставай самое что ни на есть разнарядное платье да платок поцветастее, а соседям накажи и носу через забор не просовывать — не ровен час, цельным кагалом нечистая сила за невестой явится!

Девка, как снулая рыба, сказала «спасиба», и хоть слезы роняет, а, что велено, исполняет. Вот закатилося ясно солнышко, отпели петухи зорьку вечернюю, собирается сирота во последний путь. Не успела платья переменить, как за окошком стук да гром! Едет-скачет цельный кагал свадебный — три телеги разбитые, всякой нечистью набитые: тут и лешие, и овинные, и бесовки рылосвинные, и скелеты с балалайками, и кикиморы, и бабайки… А впереди всех женишок — наиглавнейший черт! Уже ничем и не скрывается, ни под какие личины не рядится — за своим пришел, за обещанным!

Сирота как в оконце глянула, так и в обморок… А казак времени не теряет, надевает поверх формы платье девичье, платком накрывается, сапоги под подолом прячет.

— А и где ж тут моя суженая? — черт кричит.

— А и тута я, родимый, не радуйся, — казак из дверей выходит.

Уж нечисть вой подняла, смех да шутки, им же праздник — душу христианскую извести.

— Один поцелуйчик! — черт разлакомился, да казак его с размаху кулаком в пятак.

— Не сметь, — говорит, — до венца и облизыватца!

Еще громче взревели гости, на телегу «невесту» сажают, на кладбище везут, дескать, там и обвенчаетесь. Черт нос протер да вновь полюбовности строит:

— Дайте-кось ножки вашей нежной докоснуся…

— Не сметь, — казак ответствует и наступает сапогом черту на копытце. — До алтаря и не лапай зазря!

Рогатый ажио взвизгнул от боли немыслимой. Ему уж и женитьба не в радость — какую драчунью выискал, даром что сиротина, а дерется не хуже мужчины… Подъезжают они к старому погосту, меж крестов проходят, а тут холм могильный прямо на их глазах и раскрывается.

— Вот, — черт говорит, — и постеля наша брачная. А у вас, кажись, сзаду юбка примялася, ужо поправлю…

— Не сметь, — казак рявкает, пнув нечистого промеж ног. — До брака не хватай за всяко!

Бедный черт на коленки брякнулся, слова вымолвить не может, чует — женихалку отбило навзничь! Еще чуть-чуть, и хоть на паперти пой фальцетом… А нечисть уж: с телег повскакала, кругом стоит, в ладоши плещет, зубами скрежещет, всей толпой захотела девичьего тела! Кой-как чертушка встал да и высказался:

— Вот кладбище мертвое — это церковь наша! Упыри да ведьмы — гости с дружками, плита могильная — алтарь! Так скажи при всех, идешь ли за меня, краса-девица?

— Отчего ж не пойти, коли не шутишь.

— Я шучу?! — ажно захохотал нечистый. — Да я тебя хоть в сей же миг готов на руках унесть в могилу!!!

— Охти ж мне, — казак притворно вздыхает. — А не хочешь ли послушать сперва, как сердечко девичье стучит?

Подпрыгнул черт от радости, сладострастием заблестел, грешными мыслями оперился да и кинулся к казаку на грудь. А на груди казацкой, под платьем невестиным тоненьким, сам Егорьевский крест… Прямо через ткань белую на пятачке чертячьем свое отражение выжег! Дурным голосом взвыл женишок рогатый… Казак платье сорвал да за шашку:

— Эх, порубаю в колбасу, бесово племя! — да как зачал махать клинком крестообразно, в православной траектории, только нечисть и видели!

Возвернулся он к утру, сам потный, весь день спал с усталости. А уж прощаясь, девке-сироте рубль серебряный оставил, на приданое. Пусть и ей, дурехе невинной, когда-никогда счастье будет…

Было это во времена далекие, в войну Германскую, пулеметную, окопную да дельтапланную. Не раз и не два ходили казаки наши в атаки конные на заставы немецкие. Много славы добыли, много крови пролили, не себе в честь — России во имя! Немало народу в те поры ко станицам родным не вернулося, облаком белым над хатой отчей проплыло, ветром полынным у околицы ковыль всколыхнуло…

Однако ж не о том сказка будет. Как раз по приказу командному, по велению государеву, по слову атаманскому пошла лава казачья немцу мурло бить, пятки топтать, ухи драть безжалостно. Кони донские высокие, казаки соколами по полю летят с гиками, врага ищут пиками! Ну а германец, ясно дело, супротив нашего завсегда пожиже будет, да техника у их на предмет сурьезнее…

Застучали пулеметики черненые, зажужжали осы свинцовые, вспыхнула трава под копытами пылью красною! Вот и рухнул в тех рядах казак молодой бравый, с конем да чрез голову, упорным лбом об землю брустверную, так что и дух вон! Лава конная дальше покатилася, супостату мстительность оказывать, а за героями павшими уж опосля возвертаются…

Ну казак-то лоб почесал, чихнул, глазоньки открыл, а вокруг — мать честная… Небушко синее, газоны зеленые, солнышко ласкательное, да невдалеке ворота золоченые, так сиянием и переливаются. Перед воротами сидит на лавочке сам святой Петр-ключник, книгу обширную через очки почитывает.

— Вот, — говорит, — и помер ты, герой, смертью славной за Бога, царя и отечество! Потому место тебе в Раю определено, заходи, гляди, знакомства заводи. Хошь спи, хошь с арфою гуляй, хошь отдыхай всячески, вечной жизни радуйся!

— Чей-то невдохновительно. — Казак в затылке чешет. — Скука одна, хоть и в Раю, да без службы штаны просиживать…

— Ну будет тебе служба, да вон и за порядком вокруг присматривать. Оно, конечно, и Рай, да мало ли… Души-то порой по одной по кущам шастают, песнопения пропускают, ангелы занятия не находют, без дела облаки топчут, вот и займись…

— Благодарствую, — козырнул казачина. — Небось не подведу!

Распахнул святой Петр ворота, пустил новопреставленного да, и на боковую. Долго ли, коротко ли, а, покуда он спал, уж до Всевышнего престолу известия чудные доходить стали. Дескать, гудит Рай! Посмотрел он одним глазком, а там… Гремят песни казачьи, души православные тока строем ходют, носок тянут, шаг печатают, ангелы лозу шашками рубят, джигитовку осваивают, а кто без старания, у того уж и фонарь под глазом радугой небесной переливается… Того гляди войной пойдут на кого ни попадя!

Осерчал Господь, святого Петра за объяснениями потребовал, тот тока плечьми жмет, на казака кивает, с себя ответственность снимает…

— Ах каков смутьян! Гнать его взашей до самого Пекла на перевоспитание!

Един миг — и стоит казак на земле черной, вокруг пламя адово, а перед воротами ржавыми наипервейший Диавол собственной персоною поганой изгаляется.

— Э, брат, — говорит, — вот и влип ты в смолу горячую по самы булки с лампасами! Вот и отольются тебе над чертячьим племенем все насмешки да оскорбительства. Вишь, сам Господь тебя сюда на исправление затолкнул…

— Коли на то воля Божья, дык нам муки терпеть не в новиночку. Ужо отстрадаем свое, тока б черти твои не подвели…

Разобиделся Диавол на таковы слова да и свистнул свою ораву нечистую — нате, мол, тешьтесь! Ввечеру заглянул — что за дела? Сидит казак грозный да красный во котле со смолой-серой кипящей да на чертей же матерно и покрикивает:

— Почему огонь невысок? А ну в три смены жечь! Обещали муки адовы, а сами и ноги толком пропарить не дают… Иззяб весь! Шевелись, рогатые, не доводи до греха, ить за такую леность перекрещу, не помилую!

Черти бедные уж и с копыт сбились, язык на плечо вешают, из последних сил бревнышки катят, на валокордине сидят, заразу энту усатую услаждаючи… Охнул тут Диавол, к Господу Богу записочку шлет, дескать, сделай милость, забери ты душу казачью, нет с ним моченьки управиться, того гляди, все черти коллективно увольняться начнут. Всему Пеклу раздрай и поругание…