Невозможный Кукушкин - Галахова Галина Алексеевна - Страница 21

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая

Тагер отложил ручку в сторону.

— Ладно! — сказал он решительно. — Милиция, конечно, займётся этим делом. Может быть, Ярослав укатил вслед за родителями. Это вам не пришло в голову? Дадим всесоюзный розыск.

— Не надо всесоюзный! — испугался Гуслевич. — Вдруг Василий Игнатьевич прочтёт объявление о пропаже сына! Может быть, пока ограничимся городским?

Тагер презрительно посмотрел на этого очкарика — чего тот вмешивается в дела милиции! Но и подполковник Новодедов с мольбой в голосе сказал:

— Может, и правда, поищем в городе?

— Остановимся пока на городе. Но я не ручаюсь, возможно, прибегнем к поискам по Союзу! — Тагер торжественно посмотрел на Гуслевича — этого трёхкратного чемпиона города по самбо.

«Где-то я его видел… Уж не на соревнованиях ли?.. Уж не он ли сделал мне подсечку не по правилам?.. Ах ты, гусь! Вот где ты мне попался, родственничек!»

Но эти посторонние и даже потусторонние мысли у Тагера быстро родились и так же, к его чести, быстро пропали.

— Можете не волноваться, товарищ подполковник. Мы сделаем всё, от нас зависящее, и даже больше. Не волнуйтесь, мы вернём вам вашего внука живого или мёртвого…

— Не надо мёртвого! — в ужасе закричали старушки.

Тагер быстро их успокоил. И все быстро успокоились, в том числе и Гуслевич, который тут же помчался в школу — ставить в известность Светлану Леонидовну.

Новодедов и его компания распрощались с Тагером, а через несколько часов по радио и городскому телевидению было прочитано объявление:

«Вчера в шесть часов вечера из дома на Каменном проспекте вышел мальчик Ярослав Кукушкин, ученик 5-го «б» класса 101-й школы, и не вернулся. Лет 11, одет в оранжевую курточку. Рост 134, глаза синие. Вес 37 килограммов. Любит научную фантастику и приключения. Потенциальный химик. Граждане, берегите от него спички и все воспламеняющиеся жидкости! Всех, кто его видел, просим сообщить в городское управление внутренних дел. Заранее благодарим за помощь!»

Пятый «б» на перемене узнал об этом объявлении и возликовал. Они стали известны всему городу! А может, всему Союзу!.. Вот это да! Ну и Кукушкин… Куда ж он удрал? Никто не удрал, а он удрал… Никто не догадался, а он догадался! Вот молоток! Теперь многие за ним потянутся…

Зато в учительской и в директорском кабинете царило полное уныние.

Ославил на весь город. А может, и на весь Союз! Теперь в глазах зарябит от всяких комиссий, будут воспитательную работу проверять. А что проверять? У них работа, как и везде, ничуть не хуже. Просто в других местах Кукушкина нет, а у них — есть! Этот невозможный Кукушкин даже приснился директору во сне — вот до чего довёл!

Светлана Леонидовна сидела в учительской, её окружали несколько сочувствующих ей учителей — нашлись всё-таки! — смотрела на чью-то горящую сигарету и думала: «Может, закурить? Говорят, когда закуришь, легче становится…»

Но всё-таки себя переборола. Тогда как же она будет со своими мальчишками бороться? Кажется, Пчелинцев с Нырненко уже покуривают… Или ей это показалось?

Как раз в эту минуту в учительскую заглянул Гуслевич, поманил её пальцем, вытащил в коридор и всё рассказал. Потом спросил:

— Почему вы такая грустная?

Она улыбнулась в ответ:

— Школа — это очень серьёзно и трудно. Если у вас есть возможность, не приходите сюда работать.

— Да бросьте вы! — нарочно грубо сказал он ей, потому что понял: простое сочувствие только хуже её расстроит. — Школа — это как раз по мне. Это — арена борьбы!

— За человека… — тихо добавила Светлана Леонидовна. — Извините, но мне на урок пора. До свиданья. Только бы со Славой всё хорошо кончилось…

— Кончится! До свиданья, — ответил Гуслевич и посмотрел ей вслед. Неужели он поспешил с женитьбой?.. Нет, нет, что за глупость!

…Возле учительской толпились мальчишки и девчонки из 5-го «б». Все кричали, но громче всех кричали Пчелинцев и Нырненко, поэтому Гуслевич сразу узнал их.

— Ей — выговор! Я уже подслушал.

— За что?

— Люди, говорят, у нас не те выступали. Незапланированные!

— Мне Светлану жалко. Она плакала… в учительской. Я подсмотрел.

— Успокойся, из-за тебя она в тысячу раз больше плакала.

— Я, может, больше не буду…

— Ты не будешь, кто-нибудь другой будет!..

Дальше Гуслевич не слышал, потому что все помчались на урок.

Если признаться честно и до самого конца, то я никогда бы не удрал из дома. Это я просто так мечтал, что уеду куда-нибудь и путешествовать буду, и совершать разные открытия…

А тут…

А тут я решил уйти из дому. И навсегда. Я уже хорошо знал — меня обманули, как малька: Людмила не моя мать.

Теперь бы я смог объяснить любому, почему я такой врун. Всё потому, что меня самого в детстве обманули и я привык быть обманутым и всем врал тоже, привык…

Теперь я совсем вспомнил тот голос, который когда-то пел мне песни. Он сейчас неотлучно звучал у меня в ушах и звал с собой, а слёзы душили, и я спрашивал себя: «Где моя настоящая мать? Неужели она меня бросила?»

Но в это я не мог поверить. Я тогда был маленький, как Марьяна, а такие маленькие все хорошие, их все любят. У них и замечаний нет, и оценок, и дневников…

Моя мать не могла меня обмануть и бросить. У неё на той фотографии такое удивительное лицо…

А вдруг я не залезал к старику в квартиру, вдруг там не было никакой фотографии? Просто я это выдумал… Нет, мне всё это приснилось… страшный сон… я сплю.

Но нет, я не спал, я шёл по улице, искал свой портфель. Вдобавок дождь усилился…

Как бы я и дальше хотел считаться Людмилиным сыном, как хорошо мне тогда было! А теперь уже так не получится. Никогда.

Значит, если моя мать меня не бросила, то где она?

Ответ нашёлся всего один: её уже нет, она умерла. А я целых семь лет не знал про это, не вспоминал, не думал о ней. Как ей должно быть обидно за такого неблагодарного сына… Но как ей может быть обидно, если её нет?..

И я плакал. Плакал запоздало и отчаянно; на целых семь лет опоздал, а мог бы и вообще не догадаться…

Я чувствовал, как вырастаю из этих своих запоздалых слёз, становлюсь старше и на себя непохожим. Может, я совсем стану взрослым?

Потом я подумал о Людмиле, стал искать несправедливость, неприязнь ко мне и ничего подобного не нашёл.

Бывало, она ругала меня, но всегда за дело! Всегда защищала меня от отца. Из-за меня терпела нападки соседей, неприятности в школе и вообще мучилась со мной, где только можно. Нет, она всё-таки любила меня и ничем ни разу себя не выдала.

Но Марьяну она — ага! — любила гораздо больше меня! Ну конечно, известное дело — Марьяна ей родная, а я ей никто. Вот оно! Запоздалой болью отдалось во мне сейчас это моё открытие. Оказывается, никуда не надо уезжать, чтобы делать открытия, узнавать себя… А мы-то хохотали над словами Светланы Леонидовны, когда она нам говорила про самопознание, развитие личности, достоинство человека… какой ерундой нам казалось всё это…

Я точно не мог определить, чем отличалась эта особенная Людмилина любовь к Марьяне, но она чувствовалась везде и повсюду, была неистребима, как запах бензина у нас на улице…

И отец хорош — целых семь лет правдиво смотрел мне в глаза и ни разу не сказал честно: «Знаешь, сын, а ведь сегодня у нас с тобой грустный день. Давай помолчим как следует, и вспомним твою мать… Она была необыкновенная, смотри на портрет, сам поймёшь…»

Сейчас мне казалось, что если бы он хоть раз мне так сказал, я бы рос другим, лучше и умнее в сто тысяч раз… Я бы что-нибудь уже понял…

Но этого не было, он прятал её портрет и фотографии и ни разу не повесил на стенку, не показал мне. А старик повесил… А почему он повесил? Да кто же он, в конце-то концов, мне и ей, этот старик, раз он ничего не захотел забыть?

• Предыдущая
• 21/40
• Следующая