Рожок зовет Богатыря - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/39
• Следующая

Ну хорошо. Пусть так. Пусть Толя всем взял, и в жизни он будет какую-нибудь большую работу работать. Может, и орден получит. Пусть так. Но неужели Толя один все дороги займет? Неужели, если Толя такой герой, то ему, Сереже, уж и ни успехов, ни интересных дел, ни открытий каких-нибудь в жизни не достанется?..

Неправда! У Толи своя дорога, а у Сережи своя. Пускай Толя поплывет как большой корабль, а Сережа — как маленькая лодочка. Ну и что ж? Может, Толя будет управлять... ну, всей областью. А Сережа будет с оленями. Он будет приручать их, одомашнивать. Он будет изучать панты и все, что из них делают. И он, может быть, потом про это про все напишет книгу...

А может, займется лимонником. Очень интересное растение — лимонник. Идет охотник по лесу, или зоолог, или еще какой человек, устанет, выбьется из сил. Тогда он садится, разводит костер и кипятит чай из лимонника. Выпьет кружку — и снова он бодрый, и снова может идти, двигаться, делать свое дело. Вот что такое лимонник! Химики уже занимаются им. Может, и Сережа возьмется за это и какое-нибудь открытие сделает.

А то еще — женьшень. Везде на научных станциях уже сажают плантации женьшеня. Говорят, похуже дикого получается. А может, Сережа начнет изучать, как и где растет дикий женьшень, и создаст саженному точно такие же условия, и у него женьшень вырастет таким же драгоценным, как те редкостные корни, которые люди находят в тайге...

А Светлана пусть глядит на одного Толю Серебрякова. И все пусть глядят только на него одного и только про него говорят. Сереже этого ничего не нужно...

Так успокоил себя Сережа и уснул. А занозинка в сердце осталась. Ну и пусть осталась. Пусть сидит там, о ней знает только Сережа. И не узнает больше никто и никогда.

Ветер гулял по совхозной улице. Домики словно прижались к земле, испугавшись бури, и закрыли глаза. Ни одно окно не светилось, только лампочки на столбах жмурились и мерцали, словно пытались разглядеть что-нибудь сквозь дождь.

Лишь в одном домике, возле кладовых, еще горел огонь. У кладовщика Теленкина сидели гости. Гости эти были случайные. Шли по своим делам биологи с научно-исследовательской станции. Недалеко от совхоза их застала гроза, и они остались переночевать.

Это были знакомые люди. Один — молодой практикант Саша Боровиков. Другой — научный сотрудник станции, шутник и балагур Борис Данилыч Шляпников. Они сидели с гостеприимным Антоновым отцом за накрытым столом и без конца вспоминали и рассказывали разные истории и необыкновенные случаи из своей бродяжьей таежной жизни. Рассказы порой были страшные, но больше веселые и смешные. Хозяйка, мать Антона, сначала все прогоняла их всех спать, а потом и сама уселась с ними за стол и смеялась так, что даже охала и стонала от смеха и все повторяла:

— Ну и шут вас возьми! Ну и чудаки-рыбаки!

Антон давно поужинал. Мать накормила его кашей, творогом и молоком, сунула, украдкой от отца, конфетку и велела лечь спать. Послушный Антон сейчас же улегся. Но как же он мог уснуть, если в соседней комнате происходили такие интересные разговоры!

Плотный ужин, теплая постель, шум дождя за окном — все нагоняло неодолимую дремоту. Однако Антон сопротивлялся, он слушал, приподняв голову над подушкой... Но, послушав минут пять, падал на подушку, побежденный сном. Так и мешались сны и рассказы, а где сон, где рассказ, Антон уже и не пытался разобрать. То шла речь о медведе, который ловил лапой крупную рыбу кету. На перекате вода мелкая — вот тут он ее и хватает. Рыбу съест, а хвост и голову бросит. А еще видели, как медведь на речке баловался. Сначала шлепал лапами по воде, смотрел, как взлетают брызги, а потом уткнулся носом в воду и давай бурлюкать — вот как маленькие ребятишки делают, когда не хотят пить молоко...

А другой раз сядет бурый где-нибудь на сопке, подопрется лапой, глядит куда-то вдаль и думает. О чем думает? Ну, человек и человек...

И вот Антон уже видит этого медведя.

«О чем ты? — спрашивает он. — Скучаешь, что ли?»

Медведь повернулся к нему, поглядел:

«Да, скучаю. Зима скоро...»

Антон вздрогнул, протер глаза. Вот еще, медведь приснился. А разговор за столом идет уже о каком-то домике в лесу, о каком-то лабазе.

— ...Недели три мы там прожили, — рассказывает Борис Данилыч, — пернатых изучали, записи вели... За эти три недели наш Саша ухитрился так приучить птиц, что они вокруг дома с утра до ночи кружились...

— Опять вы, Борис Данилыч! — жалобно отзывается Саша. — И когда уж вы про это забудете!..

Но голос матери с живостью прерывает его:

— Ну, ну, Борис Данилыч, и что же?

— Харчей не напастись было, — мягко и негромко продолжает Борис Данилыч. — Он им и каши и мяса. Другой раз придешь обедать, а обеда нет — все птицам скормил! А птицы так целыми стаями к нам прилетали — и сойки, и сороки, и щеглы, и горлицы...

И уже речь его не слышна — шелест крыльев заглушает ее. Антон видит солнечное крылечко, а на крылечке стая птиц — рябенькие, красногрудые, с лазоревыми перьями на крыльях... Щебечут, стрекочут, перекликаются... И все клюют корм. А на крыльце сидит Борис Данилыч, держит в руках лесную сизую горлинку и красит ей шейку лиловой краской, а крылышки — красной.

Дружный смех разбудил Антона.

— Вот Саша и поймал ее. «Товарищи! Новый вид горлинки! Это я открыл!» А мы тоже смотрим, удивляемся — что за дивная горлинка у нас появилась? Дня через три прихожу — Саши нет. Достаю ключ — он у нас всегда около двери, под Крышей, висит. Открываю. На столе записка: «Презираю!!!» — с тремя восклицательными знаками. А тут дождь прошел, лиловая-то краска — чернила это были — осталась, а красная с крыла почти вся смылась. Ну, он и догадался!..

Все засмеялись снова. Но Антон как ни старался понять, о чем шел рассказ, так ничего и не понял. Он подложил руку под щеку и сладко уснул, хотя в незавешенное окно сверкала молния и гром рассыпался над самой крышей.

Всю ночь гудела тайга, раскалывалось над нею небо и с грохотом обрушивался на нее дождь. Но с рассветом внезапно все утихло, будто и не было ничего, будто сопкам и лесу все это приснилось душной и темной июльской ночью. Тучи умчались в ущелья Сихотэ-Алиня. В тайге поднялся белый туман — предвестник погожего дня. Деревья, как призраки, стояли неподвижно в густом мареве, отдыхая от ночной тревоги.

Вышли олени из-под навесов, из-под густых крон, из зарослей, где спасались от дождя и бури, замелькали, как тени, осторожные, бесшумные... А когда загорелась заря и туман рассеялся, что-то неожиданное, что-то новое увидели они в парке. Огромный тополь, который стоял у изгороди, рухнул. Он давно уже сгнил изнутри и только ждал бури, чтобы упасть. Тяжкий неохватный ствол с грубой рубчатой корой обрушился на изгородь и повалил ее. Широкий выход открылся из парка в глухие зеленые, еще не хоженные долины, полные свежести и просторов...

Несмело, принюхиваясь, подошли олени к пролому. Тайга позвала их. Этот зов диких распадков и веселых вершин, гремящих ручьев и привольных пастбищ, зов бестропья, безлюдья, зов свободы острее всех почувствовал выхоженный людьми Богатырь. Он все забыл — и корм, который брал из человеческих рук, и песенку Сережиного рожка, и навесы, спасавшие его от ливней и буранов... Он забыл все и первым, перешагнув через упавшую изгородь, скрылся в тайге. А за ним, перегоняя друг друга, ушло из загона и все стадо.

Рано утром прискакал объездчик Андрей Михалыч из парков прямо к директору. И сразу, будто по телеграфу, всему совхозу стало известно, что из второго парка ушли олени. Совхоз зашумел. Забегали рабочие — кормачи, варщики, приемщики пантов, объездчики... Директор Роман Николаич приказал всем немедленно садиться на лошадей и спешить в тайгу на облаву. Поспешно собирали заплечные сумки — в тайгу нельзя уходить с пустыми руками. Котелок, спички (обязательно спички!), нож, кусок хлеба и еще какой-нибудь еды на всякий случай, если придется задержаться в тайге.

Андрей Михалыч забежал на минутку домой. Евдокия Ивановна, толстая, рыхлая, еще полусонная, открыла ему дверь.

• Предыдущая
• 8/39
• Следующая