2004, №12 - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая

Естественно, высший свет был шокирован. Императрица Анна Иоанновна вызвала поэта во дворец и, лицемерно придравшись к другому, вполне невинному в смысле сатиры произведению, публично влепила Тредиаковскому пощечину. "Удостоился получить из собственных Е. И. В. рук всемилостивейшую оплеушину", — с унылой иронией вспоминает бедняга.

Следующим рискнул взяться за переложение той же басни Александр Сумароков, постаравшийся учесть горький опыт предшественника. Правда, отрицать сам факт кражи сыра он тоже не дерзнул, но счел возможным хотя бы привести смягчающие вину обстоятельства:

Ворон, как видим, под пером Сумарокова превратился в Ворону. Тонкий ход. Поэт надеялся, что к особе женского пола свет отнесется снисходительнее. Имело резон и уточнение породы дерева: по замыслу, определенность выбора придавала характеру героини цельность и отчасти благонамеренность, поскольку дуб издавна считался символом Российской державности.

Увы, попытка оправдания вышла неудачной, а для автора, можно сказать, роковой. Уберечь Ворону от читательской неприязни так и не удалось. Александр Петрович повторил ошибку Василия Кирилловича: увесистое слово «кус» опять-таки наводило на мысль именно о крупном стяжательстве. Да и сами смягчающие вину обстоятельства выглядели в изложении Сумарокова крайне сомнительно. То, что люди тоже воруют, героиню, согласитесь, не оправдывало нисколько. Указание же на то, что, дескать, "еще ни крошечки не ела", звучало и вовсе беспомощно. Как, впрочем, и робкий намек на давность проступка, совершенного-де не сию минуту, а "когда-то".

Но самую дурную шутку, конечно, сыграл с переводчиком державный дуб: невольно возникал образ казнокрада, прячущегося под сенью государства. Некоторые вельможи решили, что басня — камешек в их огород. Сумарокова вынуждают покинуть Петербург. Умер поэт в нищете, затравленным, опустившимся человеком.

Неприятие образа Вороны было в тогдашнем обществе столь велико, что противостоящая ей Лиса в итоге превратилась в глазах читателей чуть ли не в положительного героя, в этакого носителя справедливости.

Потребовался гений Крылова, чтобы окончательно обелить Ворону, не подвергшись при этом гонениям. В своем переводе Иван Андреевич предстает перед восхищенной публикой не только блистательным поэтом, но и непревзойденным адвокатом. Недаром, читая речи таких выдающихся юристов, как Плевако, Карабчевский, Урусов, невольно приходишь к выводу, что шедевр Крылова они знали наизусть и выступления свои строили неукоснительно по его канону.

Представьте: встает адвокат и долго держит паузу. Публика, осклабившись, смотрит на него с веселым злорадством; дескать, крутись-крутись, а сыр-то она все равно… того-этого! Наконец как бы через силу защитник поднимает глаза и произносит с усталой укоризной:

Умолкает вновь. Присяжные озадачены, в зале — недоуменные шепотки. О чем это он? Куда клонит?

Адвокат между тем горько усмехается.

пренебрежительно шевельнув пальцами, роняет он как бы невзначай…

Не часть, обратите внимание, не кус, а всего-то навсего кусочек, из-за которого даже неловко шум поднимать. Но главное, конечно, не в этом. Бог послал! Понимаете, в какой угол он сразу же загоняет прокурора? Стоит что-либо возразить — заработаешь репутацию атеиста.

Почему на ель? А больше не на что. Дуб скомпрометирован переводом Сумарокова, а на ель оно как-то скромнее, менее вызывающе.

Блестяще! Казалось бы, адвокат не щадит подзащитной, не пытается приукрасить, ничего не скрывает. Но в том-то и тонкость, что это неопрятное «взгромоздясь» содержит еще и признак телесной немощи. Обвиняемую становится жалко.

Вообразите на секунду, сколь проникновенно может опытный адвокат преподнести это «позадумалась»! (Попробуй не позадумайся: кусочек-то — махонький…) Кое-кто из публики уже пригорюнился.

И тут следует резкое, как хлыст:

Господа присяжные заседатели, господин судья! Я прошу обратить особое внимание на это обстоятельство. Именно во рту! Будь моя подзащитная более осмотрительна…

О сомнительном происхождении сыра давно забыто. Все зачарованно слушают адвоката…

Итак, почва подготовлена, можно сеять. Можно даже ограничиться простым пересказом инцидента, сухо бросив напоследок:

Присяжные в задумчивости удаляются на совещание. Отсутствуют они недолго, и решение их единогласно. Ворону освобождают из-под стражи прямо в зале суда, а против Лисицы возбуждается уголовное дело.

24.10.2009

Трилогия британца Филипа Пулмана — "Северное Сияние", "Волшебный нож" и "Янтарный телескоп" — под общим названием "Темные начала" стартовала более чем удачно. Мир первого романа трилогии фонтанировал идеями, образами, литературными аллюзиями. Альтернативный — а точнее, параллельный нашему — мир, где души существуют отлично от людей: в виде разумных зверьков-деймонов, способных говорить, общаться, даже сражаться за своего… хозяина?., да нет, не хозяина, конечно, скорее уж, "симбионта"-человека. Любому писателю подобной идеи хватит на цикл романов. Тем более западному автору, привыкшему выжимать оригинальную находку досуха. Но Пулман разбрасывал идеи с щедростью дорвавшегося до целины сеятеля. Альтернативное мироустройство, единое европейское государство и суровая Тартария на месте Руси — пожалуйста! Церковь, взявшая под свое крыло все научные исследования — вот она. Таинственная Пыль, пронизывающая все мироздание, которую пытаются исследовать — и уничтожить, как причину первородного греха! Загадочный прибор алетиометр, отвечающий посвященному на любые вопросы. Северное царство бронированных белых медведей, панцербьернов, кующих себе латы из метеоритного железа, разумных и могучих, но лишенных деймона-души. Ведьмы, летающие на метлах, не злые и не добрые — просто ведьмы.

Плюс ко всему этому живые, настоящие люди. Девочка Лира, которой предназначена таинственная миссия. Ее деймон Пантелеймон — одновременно и отражение Лиры, и полноценная личность. Ее мать миссис Колтер — убедительный и отнюдь не картонный образ "сумасшедшего ученого", ради своих целей хладнокровно подвергающего пыткам детей. Ее отец лорд Азриэл — еще более сильный и безжалостный характер. Ее друг медведь Йорек Бирнисон со своей, нечеловеческой, этикой и правдой.

А еще легкая, едва уловимая (словно автор сам не мог понять, нужно ему это или нет) литературная игра: история Лиры, отправившейся на север спасать своего маленького друга Роджера, неоднократно перекликалась с историей Герды, отправившейся на поиски Кая. Параллели шли постоянно: миссис Колтер — Снежная Королева, короткое пребывание Лиры у миссис Колтер — пребывание Герды в заколдованном саду старушки-волшебницы… Но вскоре рамки этой игры стали тесны Пулману и сюжет рванулся самостоятельно.

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая