Прелестные картинки - де Бовуар Симона - Страница 9

• Предыдущая
• 9/31
• Следующая

Я попыталась не слышать, но лангусты все еще скрежетали у меня в ушах, когда я вернулась домой. Луиза сбивала на кухне белки под наблюдением Гойи; я ее поцеловала.

— Катрин вернулась?

— Она у себя в комнате, с Брижитт.

Они сидели в темноте, одна против другой. Я зажгла свет, Брижитт встала.

— Здравствуйте, мадам.

Я сразу заметила большую английскую булавку, которой был подколот подол ее юбки: ребенок без матери, я уже знала это от Катрин; высокая, худая, каштановые волосы, подстриженные слишком коротко, неухоженные, выцветший голубой пуловер; если ее принарядить, она была бы красивой. В комнате царил беспорядок, стулья перевернуты, подушки на полу.

— Рада с вами познакомиться.

Я поцеловала Катрин.

— Во что вы играли?

— Мы разговаривали.

— А этот беспорядок?

— А, это раньше, с Луизой, мы тут бесились.

— Мы сейчас уберем, — сказала Брижитт.

— Это не срочно.

Я подняла одно из кресел и села. Меня не беспокоило, что они бегали, прыгали, перевернули мебель; но о чем говорили они, когда я вошла?

— О чем вы говорили?

— Да так, разговаривали, — сказала Катрин.

Стоя передо мной, Брижитт разглядывала меня, не дерзко, но с откровенным любопытством. Я ощущала некоторую неловкость. Взрослые не глядят друг на друга по-настоящему. Эти глаза меня видели. Я взяла со стола «Дон Кихота» — сокращенное и иллюстрированное издание, — Катрин давала его почитать подруге.

— Вы прочли? Вам понравилось? Садитесь же.

Она села.

— Я не дочитала до конца. — Она улыбнулась мне красивой улыбкой, совсем не детской, даже чуть кокетливой. — Мне становится скучно, когда книжка слишком длинная. И потом я больше люблю, когда пишут про то, что было на самом деле.

— Исторические романы?

— Да, и путешествия, и то, что пишут в газетах.

— Ваш папа разрешает вам читать газеты?

Это ее огорошило, она прошептала смущенно:

— Да.

Папа прав, подумала я, я не все держу под контролем. Если она приносит газеты в лицей, если она пересказывает то, что прочла в них… Все эти чудовищные происшествия… Замученные дети, дети, утопленные собственной матерью.

— Вы все понимаете?

— Брат мне объясняет.

Брат у нее студент, отец — врач. Одна с двумя мужчинами. За ней, наверно, не очень присматривают. Люсьен считает, что девочки, у которых есть старшие братья, созревают быстрее; может быть, поэтому у нее уже повадки маленькой женщины.

— Кем вы хотите быть? У вас есть планы?

Они сообщнически смотрят друг на друга.

— Я буду врачом, она — агрономом, — говорит Катрин.

— Агрономом? Вам нравится деревня?

— Мой дедушка говорит, что будущее зависит от агрономов.

Я не осмелилась спросить, чем занимается этот дедушка. Я посмотрела на часы. Без четверти восемь.

— Катрин должна привести себя в порядок к обеду. Вас, наверно, тоже ждут дома.

— А у нас каждый обедает, когда ему удобно, — сказала она небрежным тоном. — Сейчас еще, наверно, никто не вернулся.

Да, случай ясный. Девочка заброшенная, привыкшая к самостоятельности. Ей ничего не запрещали, ничего не разрешали: росла как трава. Какой инфантильной выглядела рядом с ней Катрин! Было бы неплохо оставить ее пообедать с нами. Но Жан-Шарль злится, когда его не предупреждают заранее. К тому же, не знаю почему, мне бы не хотелось, чтобы он познакомился с Брижитт.

— Вам все же пора идти домой. Подождите минутку, я подошью вам юбку.

Уши у нее стали совсем красные.

— О, право, не надо.

— Надо, это очень некрасиво.

— Я подошью дома.

— Дайте я хоть переколю булавку как следует.

Она мне улыбнулась:

— Вы очень любезны.

— Я была бы рада познакомиться е вами поближе. Хотите пойти вместе с Катрин и Луизой в Музей человека в четверг?

— O да!

Катрин проводила Брижитт до входной двери. Слышен был их шепот и смех. Мне тоже хотелось сидеть в темноте с девочкой моего возраста, и шептаться, и смеяться. Но Доминика всегда говорила: «Она, разумеется, очень симпатичная, твоя приятельница, но уж так неинтересна». У Марты была подруга, дочка папиного приятеля, ограниченная и тупая. А у меня не было, никогда.

— Твоя подружка очень симпатична.

— Мне с ней весело.

— У нее хорошие отметки?

— О да, самые лучшие.

— А у тебя что-то ухудшились по сравнению с началом месяца, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет.

Я не настаивала.

— Она старше тебя, поэтому ей позволяют читать газеты. Но ты не забыла, о чем мы с тобой говорили? Ты еще мала.

— Я помню.

— Ты не нарушала обещания?

— Нет.

Казалось, Катрин чего-то недоговаривала.

— Что-то у тебя голос неуверенный.

— Нет, правда. Только знаешь, то, что мне пересказывает Брижитт, понять совсем нетрудно.

Я смутилась. Брижитт мне нравится. Но хорошо ли она влияет на Катрин?

— Быть агрономом. Странное желание. Тебе оно понятно?

— Я предпочитаю стать врачом. Я буду лечить больных, а она растить хлеб и помидоры в пустыне, и у всех будет еда.

— Ты показала ей плакат с голодным мальчиком?

— Это она мне его показала.

Разумеется. Я послала Катрин мыть руки и причесываться, а сама пошла в комнату Луизы. Она рисовала, сидя за партой. Я вспомнила: темная комната, зажжена только маленькая лампа, цветные карандаши, позади долгий день, поблескивающий мелькнувшими радостями, а за окном — огромный таинственный мир. Драгоценные мгновения, утраченные навсегда. Как жаль! Помешать им взрослеть или… Или что?

— Как ты красиво нарисовала, доченька.

— Это подарок тебе.

— Спасибо. Я положу его на стол. Тебе было весело с Брижитт?

— Она учила меня разным танцам… — Голос Луизы погрустнел. — А потом они меня выставили за дверь.

— Им нужно было поговорить. А ты зато смогла помочь Гойе приготовить обед. Папа будет очень горд, когда узнает, что ты сама сделала суфле.

Она засмеялась, мы услышали звук ключа в замке, и она побежала встречать отца.

Это было вчера. Лоранс озабочена. Она видит перед собой улыбку Брижитт. «Вы очень любезны», — это ее трогает. Такая дружба может быть полезна Катрин: она в том возрасте, когда интересуются всем происходящим в мире; я недостаточно рассказываю ей, отца она побаивается; с другой стороны, нельзя ее травмировать. Дед и бабка Брижитт по материнской линии живут в Израиле, прошлый год она провела у них, поэтому она и отстала от своего класса. Были ли в семье погибшие? Неужели она рассказала Катрин обо всех этих ужасах, от которых я столько плакала? Я должна быть на страже, мне нужно быть в курсе всего происходящего и самой просвещать дочь. Лоранс пытается сосредоточиться на «Франс Суар». Еще одно чудовищное происшествие. Двенадцать лет. Повесился в тюрьме; попросил бананов, полотенце и повесился. «Накладные расходы». Жильбер объяснял, что в любом обществе существуют накладные расходы. Да, конечно. Тем не менее эта история потрясла бы Катрин.

Жильбер. Любовь. От слова «любовь». Каков мерзавец! «Мерзавец! Мерзавец!» — вопит Доминика в «зоне покоя». Сегодня утром по телефону она сказала мрачным голосом, что спала хорошо, и сразу повесила трубку. Чем я могу ей помочь? Ничем. Так редко можешь кому-нибудь помочь… Катрин — да. Значит, надо это сделать. Знать, как ответить на ее вопросы, даже опережать их. Раскрыть перед ней действительность, не испугав ее. Для этого я должна сначала сама быть информированной. Жан-Шарль упрекает меня в том, что современность меня не интересует; пусть даст мне список книг; заставить себя прочесть их. План не новый. Периодически Лоранс принимает решения, но — почему бы это? — подлинного желания их выполнить у нее нет. Теперь все иначе. Ведь это для Катрин. Она не простит себе, если Катрин не найдет в ней опоры.

— Ты здесь, как хорошо, — говорит Люсьен.

Лоранс сидит в кожаном кресле, на ней халат; Люсьен тоже в халате, у ее ног, глядит на нее снизу вверх.

• Предыдущая
• 9/31
• Следующая