БИТВА ЗА ХАОС - Де Будион Майкл - Страница 52

В государстве структурой призванной обеспечивать общественный правопорядок являются милицейские или полицейские органы, либо структуры, могущие на то или иное время брать на себя их функции. Слово «правопорядок» как-то непроизвольно внушает некий изначальный пиетет, хотя оно чисто условно и относительно и само по себе не несет ничего положительного или отрицательного. Порядок — это всего лишь состояние минимальной общественной энтропии которую власти могут поддерживать в данный момент времени исходя из принципов лежащих в устройстве данного государства. И всё. Этот порядок может устраивать интеллектуально-биологическую элиту, а может и не устраивать. Он может ее формировать и возвышать, а может и убивать. Его может ненавидеть одна часть и обожать другая, порядок наличествующий в одном государстве, может выглядеть хаосом при взгляде из соседнего и т. д. Помните «демона Максвелла»? Он пропускал частицы с уровнем энергии выше среднеквадратичной, в результате «нарушался» второй закон термодинамики, в нашем же случае, «демон» (государство) и полицейские структуры (т. е. то, через что государство регулирует энтропию) может повышать или понижать статус практически любой группы. Все определяется только силой этой группы, а сила здесь определяется организацией. Главное эту группу правильно обозначить. В настоящий момент основной опасностью для всех белых стран является недопущение в структуры управления государством пассионарного элемента. В экономику — пожалуйста, на высшие посты — ни в коем случае. Как государство фильтрует пассионариев от проникновения в политику? Во-первых, через выборы. Выборы требуют денег, а деньги есть только у буржуев.[133] Им не нужны самостоятельные люди, а пассионарий, даже находящийся под чьим-либо влиянием, всегда имеет большую вероятность начать свою игру. Им нужны послушные люди. Исполнители. Секретари-референты. Лакеи. Рабы. Роботы. Современные выборы — это выборы секретарей-референтов из набора предлагаемого буржуями. Поэтому кандидаты в президенты или хотя бы в депутаты (конгрессмены, сенаторы и т. д.) могут выглядеть и выглядят умными и интересными, но… только до выборов. Победив, они становятся похожими как мопсы. Или как дауны. Одинаковый набор слов, одинаковые речевые обороты, одинаковые гримасы, одинаковая модель поведения. Сейчас даже обычные по стандартам начала-середины ХХ века первые лица вроде де Голля или Кеннеди выглядят эпохальными фигурами. Кто-то заметит, что и Сталин начинал как секретарь у Ленина. Начинал. Но Сталин — исключение, лишь подтверждающее правило.[134] Сталин до того как стать секретарем, казначейства грабил, он — не в счёт. Да и Сталина никто не избирал, на него сделали ставку, и он эту ставку отработал. За это ему позволяли до некоторого времени убирать политических противников, пока не убрали его самого.

На недопущение фигур способных совершать самостоятельные поступки нацелены избирательные системы и массы такой расклад тоже устраивает, пусть они и ненавидят власть предержащих. Массам не нужны пассионарии, массы хотят равновесия и покоя. Пассионарии их пугают. Побыстрей заработать денег и быстрее их потратить. Абсолютная стабильность — вот идеал основной статистической совокупности масс, в этом и оборотная сторона мнимой религиозности масс. Фрейд говорил об «общечеловеческом неврозе навязчивости», что в переводе на нормальный язык обозначает просто страх от незнания и полнейшего непонимания картины мира, причем на элементарном уровне. В этом не было бы ничего плохого, если бы само качество этих масс не понижалось год от года. Ведь «равновесие» может характеризоваться разным уровнем энтропии, но равновесие к которому стремится современная арийская масса — это равновесие при минимально возможном уровне свободной энергии. А минимальный уровень свободной энергии и минимально возможный уровень экономической и политической свободы — это одно и то же. Та самая «тепловая смерть», обозначающая, в нашем случае, полное вырождение и последующее уничтожение национально-расовыми группами имеющими высокий уровень свободной энергии. Минимум свободной энергии в обществе обратно пропорционален проценту молодых, поэтому в белых странах он куда ниже чем в цветных. Вот почему белые и проигрывают цветным практически по всем направлениям. Только интеллектуальная сфера все еще контролируется ими в значительно большей степени, нежели всеми остальными вместе взятыми, но интеллект — это не только высшая, но и последняя (на сегодняшний день) стадия развития человека. Будет ли что-то за ней — пока не ясно и здесь все зависит от самих интеллектуалов. Смогут ли они разорвать порочный круг поколений, или после них придут те, кто по меткому выражению Эйнштейна, начнут Четвертую Мировую Войну камнями и палками?

Впрочем, не следует отождествлять полицейские структуры (под полицейскими имеется в виду не только криминальная полиция, но и служба безопасности и вообще любые службы контроля) с максвелловским демоном. «Демон» — это система знающая «всё про всех», а полиция в модели Максвелла, лишь сила открывающая дверцу по его команде, т. е. когда на подходе оказывается «нужная» молекула. В нормально организованном государстве совокупный интеллект полицейских структур всегда должен быть ниже, чем суммарный интеллект правящей структуры, в противном случае полиция попытается подмять под себя этот слой, что полностью обесценит интеллектуальный статус государства. В общем, такая система всегда выдерживалась, интеллектуальный статус правящего слоя был выше, доказательством тому большое количество анекдотов про первобытную тупость ментов, значительно превышающую даже тупость военных. Массу в этом плане не обманешь! Масса никогда и ни в одной стране не выбирала себе полицейских во власть. Никогда. Военных — выбирала. Маргинальные группы — выбирала. Уголовный элемент — выбирала. Ментов — никогда! Понять этот «непонятный» расклад можно будет проанализировав следующие предпосылки.

Известно, что значительный процент бессознательных масс обожает книги и фильмы «про ментов» или «про полицейских». Сюда не следует относить фильмы про сыщиков-интеллектуалов, типа Мегрэ или Шерлока Холмса, здесь симпатия вызывается совсем другими мотивами, тем более что назвать этих людей «полицейскими» язык как-то не поворачивается. Они, скорее, криминологи и криминалисты, они — мозг, аналитический аппарат карательных структур, а массы все-таки тяготеют не к интеллектуальному чтиву, а к внешним эффектам, посему обожают в первую очередь «оперов» — основных тягловых лошадей полицейских структур. Но если внимательно посмотреть какими именно операми они восхищаются, то сразу увидишь в манере их действия явные преступные замашки, скажу больше: степень обожания прямо пропорциональна проценту этих замашек. И в советских, и во французских, и в американских фильмах, «любимый» опер должен быть злым, циничным, не обращать особого внимания на закон, а при всяком удобном случае его нарушать (главное — результат!), быть резким, грубым, безукоризненно владеть воровским жаргоном, даже в его лице должно быть нечто преступное (иначе массы не поверят!). Нет, безусловно, он не должен убивать, грабить или насиловать, это — явный перебор, массы пока не готовы к такому развороту, но и от «чистого и светлого» образа мента он должен быть максимально отдален, иначе массы опять-таки не поверят, ибо таких ментов нет.

Несколько другая картина наблюдается в отношении номинальных преступников. Анализируя предпочтения масс в этом вопросе, я давно пришел к выводу, что наибольшую ненависть у них вызывают преступники совершающие незаконные действия в отношении заведомо беззащитных групп, особенно женщин и детей, а также те из преступников, кто имеет явные преступные, «ломброзианские» черты лица — низкий лоб, большие надбровные кости, маленькую голову, большую челюсть, дефекты речи — даже если эти субъекты вполне безобидны и самое страшное что они могут сделать — вытащить кошелек с десятью рублями. Здесь, собственно, мы выходим из формата книг и фильмов и переходим в реальную жизнь, где все эти расклады в отношении преступного элемента сохраняются. Само собой, режиссеры никогда не возьмут «ломброзианца» на роль опера или вообще высокого милицейского чина, но в жизни-то всё бывает, тем более что кроме обозначенных нами «крайних точек», за которые большинство ментов, надеюсь, не переступает, у них есть куда больше областей взаимодействия, а там где есть взаимодействие, неизбежно присутствуют общие психологические ниши, неизбежно появляется единство и схожесть. Здесь подоплека т. н. «ментовского синдрома», когда на первом этапе мент начинает видеть преступника в каждом индивиде. Время идет, вращаясь среди криминального элемента мент неизбежно начинает воспринимать эту среду как более естественную, как враждебную, но родную, подобно тому, как родители всегда будут сохранять положительные чувства по отношению к своим детям, пусть их дети — суть ублюдки по всем параметрам. Ломброзо квалифицировал преступного человека как предельно отставшего, деградировавшего в социально-культурном плане. Неудивительно, что у мента, пусть он и был изначально нормальным, возникает фрустрационная регрессия[135] — он скатывается на более низкий уровень, его модели поведения и реакции становятся более примитивными. Здесь нет патологии, такая реакция скорее носит компенсационный характер, чтобы работать внутри системы нужно в какой-то степени стать ее частью, нужно адаптироваться к ней. Иначе она вас раздавит, а начнется всё с разрушения нервной системы. Регресс, в отличие от прогресса, не требует энергетических затрат, выводы формулируйте сами. Не забывайте только, что и энтропия может также возрастать без подобных затрат. В конце концов, чем занимаются преступники? Они делают то, что запрещает закон и за что этот закон предусматривает то или иное наказание. Но закон юридический, как мы знаем, носит относительный характер. Сегодня он один, а завтра — совсем другой, зачастую — прямо противоположный. Понятие «преступление» все же ассоциируется с чем-то постоянным во времени, с чем-то таким, что нельзя просто так «взять и отменить». Допустим, грабеж или разбой, даже если они совершаются против тех, у кого в представлении масс «очень много денег». А вот незаконная медицинская практика, вроде извлечения абортов или мануальной терапии, особого раздражения обычно не вызывает, а иногда и вообще может быть встречена с пониманием. Т. е. преступление реально всегда относительно, одно и то же действие может считаться тяжким преступлением, может считаться незначительным, а может и вообще не квалифицироваться как таковое. Все зависит от состояния общества. Отмените уголовную ответственность за грабежи. Да, многие начнут грабить, но грабеж будет всё равно расцениваться как преступление, хотя по закону он перестанет быть таковым. На грабителей будут смотреть как на преступников, хотя грабеж формально может считаться преступлением, а может и не считаться, в зависимости от субъекта действия. Известно и другое. В ранних законодательствах, наказания зависели от статуса субъекта против которого совершено преступления. Убийство раба каралось совсем не так как убийство князя, раб укравший монету мог ответить жизнью, а господин ворующий тысячи, мог вообще избежать ответственности и т. д., одним словом, закон был формально привязан к статусу, т. е. к силе. Сейчас перед законом формально равны все, но поскольку относительность понятия «преступления» еще никто не отменял, никакого абсолютного равенства перед законом быть не может. Это такая же абстракция, как и коммунизм. Равенство перед законом возможно в случае номинального статусного (интеллектуально-расово-биологического) равенства людей, а то что его не существует, вряд ли кто-то решится оспорить. Человек с более высоким финансовым статусом может с помощью денег обеспечить себе отличных адвокатов, поработать со свидетелями и присяжными и, при удачном раскладе, суд признает, что он ни в чем не виноват, пусть даже факт преступления реально имел место. Причем все эти действия будут совершенно законны! Но высокий финансовый статус далеко не всегда может совпадать с адекватным интеллектуально-биологическим статусом. Так что здесь сколько угодно комбинаций, а писаный закон никак не выглядит абсолютным мерилом, его действие всегда относительно. Возникает своевременный вопрос: «а можно ли нарушать закон»? Здесь нужно выдержать баланс между следующими краевыми условиями. Во-первых, мы должны помнить, что в оптимальном случае законно всё, когда ариец прав.[136] Во-вторых, соотнести естественное арийское право с осознанием факта силы государства, а сила государства (даже при доминировании недочеловеков в высших эшелонах) по отношению к отдельному индивиду — это возможность получения информации о деяниях этого индивида. Если арийское право соблюдено информационно безупречно, можно считать обеспеченной (и даже увеличенной!) степень свободы данного индивида.