БИТВА ЗА ХАОС - Де Будион Майкл - Страница 45

Церковь, впрочем, идет дальше, пытаясь стать ставной частью науки и в 10-20-ых годах ХХ века появляются первые заявления что, мол, наука и религия нисколько не противоречат, а скорее дополняют одна другую, что придет время, когда они вообще перестанут означать нечто разное, но сольются в едином порыве экстаза воли к достижению некоего «абсолютного знания». Так, Эдуард Шюре, стоящий в начале этого процесса, гениально его сформулировал: «Самым большим злом нашего времени следует признать то, что Религия и Наука представляют из себя две враждебные силы, не соединенные между собою. Зло это тем более пагубно, что оно идет сверху и незаметно, но непреодолимо просачивается во все умы, как тонкий яд, который вдыхается вместе с воздухом. А между тем, каждый грех мысли превращается неизбежно в результате своем в душевное зло, а следовательно, и в зло общественное. До тех пор, пока христианство утверждало христианскую веру в среде европейских народов еще полуварварских, какими они были в средние века, оно формировало душу современного человека. До тех пор, пока экспериментальная наука стремилась восстановить законные права разума и ограждала его безграничную свободу, до тех пор, она оставалась величайшей из интеллектуальных сил; она обновила мир, освободила человека от вековых цепей и дала его разуму нерушимые основы…».[114] Обратим внимание на то, что Шюрэ с одной стороны говорит о противостоянии науки и религии как о «зле», с другой, признает приоритет науки желающей восстановить «законные права разума». Он, как крупный интеллектуал, расист, и один из последних людей эпохи модерн, а также исследователь доисторического прошлого арийской расы, видел, что раса уже начала деградировать, причем справедливо обвинял в этом и церковь и науку, понимая, что все начинается с «греха мысли», иными словами с интеллектуальной несостоятельности отдельного индивида. Не будучи знакомым с только-только начавшей свой путь теорией систем, он не мог найти «центральную точку» которую можно было бы принять за истину. Для него лучшее время арийской расы было в далеком-далеком прошлом, когда расу возглавляли интеллектуалы, чьи устремления, разумеется, совпадали с устремлениями расы. Религия вначале вроде бы была «хорошая», а потом стала «плохая». Наука тоже как-то испортилась, открыв людям некие вещи, в которые соваться было совсем необязательно. Плохая наука и плохая религия неизбежно начали воевать друг с другом за «сугубо благую цель» — преодолеть разлад и скептицизм в душах несчастных людей.

«Но с тех пор как церковь, неспособная защитить свои основные догматы от возражений науки, заперлась в них словно в жилище без окон, противопоставляя разуму веру, как неоспоримую абсолютную заповедь; с тех пор как наука, опьяненная своими открытиями в мире физическом в своих методах и материалистической в своих принципах и в своих целях; с тех пор как философия, сбитая с толку и бессильно застрявшая между религией и наукой, готова отречься от своих прав в пользу скептицизма — глубокий разлад появился в душе общества и в душе отдельных людей. Вначале конфликт этот был необходим и полезен, так как он служил к восстановлению прав разума и науки, но не остановившись вовремя, он же сделался под конец причиной бессилия и очерствения. Религия отвечает на запросы сердца, отсюда ее магическая сила, наука — на запросы ума, отсюда ее непреодолимая мощь. Но прошло уже много времени с тех пор, как эти две силы перестали понимать друг друга. Религия без доказательств и наука без надежды стоят друг против друга, недоверчиво и враждебно, бессильные победить одна другую. Отсюда глубокая раздвоенность и скрытая вражда не только между государством и церковью, но и внутри самой науки, в лоне всех церквей, а также и в глубине совести всех мыслящих людей».

Итак, церковь сначала перешла к обороне, а потом начала пытаться контратаковать. Да и вражда между религиями неизбежна, если этих религий будет хотя бы две. Ведь любая религия утверждает, что истина одна, а если истина одна, то за нее неизбежно будет идти борьба. Эта борьба может затихать или усиливаться, но она будет всегда, особенно если мы будем держать в уме уже отмеченное нами важнейшее обстоятельство: ни одна современная религия не несет истины. «Борьба за истину» превращается, таким образом, в совершенно мнимую вещь, оборачиваясь обычной борьбой за души, т. е. за мозги. Религия не предлагает реальной связи с Богом,[115] религия призвана нивелировать отдельного индивида перед собой, сделав его управляемым в максимальной степени. Она призвана связать его с собою, это называется «духовная власть». Иногда это было полезно, но в целом привело в никуда — вот почему религия была отброшена «интеллектуальным европейским слоем» — Шюре здесь выразился совершенно точно.

Почему была отброшена — он тоже не понял, но современная энтропийно-информационная теория легко объясняет этот лабиринт в сознании даже такого умного человека. Ну, то что наука отвечает на запросы ума — вполне понятно. А вот религия со времен начала ее противостояния с наукой пытается ответить не только на вопросы наукой пока не объяснимые, но и на те вопросы, правильные ответы на которые обычному человеку будет трудно понять. Это Ньютон или Кеплер с Галилеем могли держать в голове весь набор тогдашних знаний, ибо знаний этих было слишком мало. Сейчас, чтобы глубоко изучить любой из основных разделов физики нужно потратить всю жизнь, но чтоб его изучить нужно сначала изучить математику как систему описания физических процессов и (часто) общий курс физики, ибо в природе все неразрывно связано. Не исключено, что потребуется выучить и химию с биологией. А как это все можно выучить одному человеку, пусть даже со способностями выше среднего? Положение могла бы поправить единая теория поля, в этом случае можно было бы понятным языком объяснить всю картину физического мира на простых моделях, сущность и метод функционирования неживой природы, но пока такой теории нет. Те же самые аналогии можно провести для химии или биологии. Мы их, кстати, проведем. Иными словами, религия «восполняет» тот информационный пробел, который не может восполнить наука. Вот почему в любой церкви вам дадут ответ на любой вопрос, но будет ли он правильным? Будет ли он честным? Ведь мы не знаем очень-очень многого, следовательно, энтропия нашего представления о мире большая. Вот вам и обширное поле деятельности для любой религии — давать нужные ответы на любые вопросы. И, что самое главное для бессознательного индивида, получение этих ответов не предполагает никаких усилий — нужно просто зайти в церковь и спросить. Причем опытных подтверждений индивид не потребует, а если решит что его кинули, то религиозное мышление приведет его в другую секту. А потом — в третью. Благо сект сейчас — хоть отбавляй. На все вкусы и запросы. Как еды в супермаркете. Вспомним пословицу про дармовой сыр и мышеловку. Вот почему религия в чистом виде — типовой удел слабаков, а человек имеющий хоть какие-то качественные показатели всегда немного «сам себе бог» и чем выше его качество, тем меньше ему нужна религия, т. е. искусственная связь с Богом. Это косвенно подтверждает и Шюрэ: «…Ибо каковы бы мы ни были, к какой бы философской, эстетической или социальной школы мы ни принадлежали, мы несем в своей душе эти два враждебных мира, с виду непримиримые, хотя оба они возникли из одинаковых присущих человеку, никогда неумирающих потребностей: потребности его разума и потребности его сердца. /…/ Hаука занимается только одним физическим миром; нравственная философия потеряла всякое влияние над умами; религия еще владеет до некоторой степени сознанием масс, но она уже потеряла всю свою силу над интеллигентными слоями европейских обществ. Все еще великая милосердием, она уже более не светит верой…» Как все-таки хорошо, что нравственная философия — этот побочный и ублюдочный продукт конца XVIII века потеряла свое влияние. Сейчас она заменена политкорректностью, но политкорректность — чисто информационный продукт, она — просто «правильные слова» и ничего более. Здесь же Шюрэ дает исчерпывающую характеристику нашему «третьему поколению»: «…Умственные вожди нашего времени все — либо неверующие, либо скептики. И хотя бы они были безукоризненно честны и искренни, все же они сомневаются в своем собственном деле и оттого смотрят друг на друга улыбаясь, как древние августы. И в общественной жизни и в частной, они, или предсказывают катастрофы, для которых у них нет лекарства, или же стараются замаскировать свои мрачные предвиденья благоразумными смягчениями. При таких знаменьях литература и искусство потеряли свой божественный смысл».