Надеюсь и люблю - Ханна Кристин - Страница 13
- Предыдущая
- 13/56
- Следующая
– Джейси, наша мама обязательно придет в себя. Мы должны верить в это. Ей нужна наша вера. Сейчас не время расслабляться. Наша семья всегда умела противостоять трудностям, бороться с ними. Неужели сейчас мы отступим и сдадимся?
– Но бороться все труднее…
– Если бы все было просто, речь о вере не шла бы.
– Я слышала, как ты вчера вечером говорил с бабушкой о маме. – Она впервые подняла на него глаза. – Ты сказал, что никто не знает, почему мама не просыпается. А когда бабушка ушла, ты сел за пианино. Я хотела подойти к тебе, но услышала, что ты плачешь.
– Да.
Он склонился к ней. Какой смысл лгать? Вчера он был не в лучшей форме. Казалось, его внутренний стержень утратил твердость и размяк. Воспоминание о грядущей годовщине свадьбы подкосило его окончательно. Он сидел перед роскошным «Стейнвеем» в гостиной и извлекал из него звуки, чтобы вернуть музыку, которая еще совсем недавно наполняла его душу. Но несчастный случай, который произошел с Микаэлой, заставил эту музыку умолкнуть, и теперь он не находил в себе никакой опоры. Он не говорил об этом с Джейси, но она, вероятно, чувствовала перемену, происшедшую в нем, тем более что их дом, всегда наполненный музыкой Баха, Бетховена и Моцарта, теперь стал безмолвен, как больничная палата.
Музыка всегда была для него отдохновением. Давным-давно в Бронксе, когда ему казалось, что он теряет собственную душу, Лайем играл яростно, неистово, и его музыка отражала несправедливость окружающего мира; в те дни, когда умирал его отец, он, напротив, воспроизводил нежные, меланхоличные мелодии, которые умиротворяли, напоминая о быстротечности жизни. И теперь, когда ему было необходимо такое же утешение, из-под его пальцев текли такие же звуки, как прежде – непримиримые, болезненные, кричащие о пустоте в душе.
– Иногда мне становится так плохо, что я забываю самого себя, – признался он дочери. – Кажется, что почва уходит из-под ног, и я проваливаюсь в бездну. Дыхание захватывает от ужаса. Но каждый раз я приземляюсь здесь, рядом с кроватью твоей матери. Я держу ее за руку и понимаю, что очень люблю ее.
Джейси снова взглянула на мать. На этот раз слезы градом покатились из глаз. Она утерла их ладонью и посмотрела на отца такими печальными глазами, которых он никогда прежде не видел у нее.
– Как бы мне хотелось, чтобы она простила меня за то, что я так часто огорчала ее и не замечала этого.
– Она любит тебя и Брета всей душой, поверь мне. И ты это знаешь. А когда она придет в себя, то первым делом захочет посмотреть на твои фотографии, сделанные на зимних танцах. И если ты не пойдешь, нам придется есть макароны из пластиковых коробок очень долго. Ты же знаешь, что наша мама может сердиться месяцами, – улыбнулся он. – Я плохо разбираюсь в женских нарядах, но доверяю вкусу Майк. Помнишь то платье, в котором она была на прошлогоднем балу? Она ездила за ним в Сиэтл, и честно говоря, я заплатил за него больше, чем за свою первую машину. Ты будешь выглядеть в нем великолепно.
– Оно от Ричарда Тайлера. Я совсем забыла о нем!
– Мама надевала его с какой-то блестящей заколкой для волос. Ты тоже надень ее. Бабушка тебе поможет. Может быть, Гертруда из салона «Санни» тоже посоветует что-нибудь. Я не разбираюсь в этом так, как мама, но…
– Мама не смогла бы дать мне лучшего совета. – Джейси обняла отца за шею. – Честное слово.
– Видишь, что происходит, Майк? – обратился Лайем к жене. – Ты вынуждаешь меня давать модные советы нашей взрослой дочери. Черт побери, в последний раз я обращал внимание на моду в эпоху расклешенных брюк.
– Папа, они теперь снова в моде.
– Правда? Дорогая, если ты не проснешься в ближайшее время, мне придется учить Джейси накладывать макияж.
Отец и дочь провели почти час в палате, беседуя друг с другом и изредка обращаясь к женщине, которая неподвижно лежала рядом. Они старались говорить как обычно, но немного громче, в надежде на то, что какой-то обрывок их разговора, какая-то привычная интонация донесется до слуха Микаэлы и проникнет в поглотившую ее пустоту. Около трех часов в палате зазвонил телефон и прервал Джейси на полуслове. Лайем взял трубку.
– Да?
– Алло, говорят из школы. Лайем молча слушал с полминуты, затем коротко бросил:
– Сейчас приеду. – Повесив трубку, он обернулся к Джейси: – Брет опять что-то натворил. Я поеду в школу. Ты со мной?
– Нет. Бабушка обещала заехать за мной сюда.
– Ладно. – Лайем поднялся, резко отодвинув кресло, так что металлические ножки заскрипели по линолеуму. – Мне надо ехать, Майк, но я вернусь, как только смогу. Я люблю тебя, дорогая. – Он наклонился и поцеловал жену в губы. – И так будет всегда.
Жизнь высасывает из людей все силы.
Об этом Брет Кэмпбелл думал, сидя на скамейке в учительской. Правый глаз, который ему разбил Билли Макаллистер, нестерпимо болел. Брет изо всех сил старался не расплакаться. Всем известно, что плачут только девчонки и малыши, а он не относится ни к тем, ни к другим.
– Ну, бандит, почему бы тебе не прилечь? – спросила миссис Де Норманди, похлопав его по плечу. – Я дам тебе лед, ты приложишь его к глазу. Миссис Таун уже позвонила твоему отцу в больницу, он скоро приедет. Ну вот, теперь все пройдет.
Брет осторожно прислонился к шершавой стене. Ложиться он не хотел. Что, если Миранда или Кэти увидят его в таком состоянии? Они станут смеяться над ним. Они и так подшучивают, когда он достает из пластмассовой коробки сандвичи с ветчиной, которые приносит из дома. Сегодня утром он решил, что если Кэти еще раз посмеет поднять его на смех, он стукнет ее. Но драка с Билли заставила его позабыть об этом решении. Теперь Брет поразмыслил хорошенько и понял, что отец не похвалил бы его за драку с девчонкой.
Он закрыл глаза и приложил мешочек со льдом к распухшему веку, которое слабо подергивалось. Он слышал, как миссис Де Норманди ходила по комнате, наводя порядок – открывала и закрывала шкафы, переставляла вещи с места на место. Все это очень напоминало то, как мама накрывала на стол перед обедом.
НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ!
Дело не в том, что ему хотелось думать о маме. Просто иногда против воли вспоминалось, например, как она чесала ему спину, когда они вместе смотрели телевизор; или как она кричала громче всех, когда он поймал трудный мяч, летевший прямо в ворота – дело было на матче Малой Лиги; или как она обнимала его перед сном. Если долго не удавалось отвязаться от этих воспоминаний, Брет чувствовал себя паршиво. Он больше не плакал – во всяком случае, по ночам. Но бывало, что он впадал в какое-то странное оцепенение: мог на несколько минут выпасть из жизни и приходил в себя только после того, как кто-нибудь хлопал его по плечу или возмущенно кричал на него. Очнувшись, он часто и рассеянно моргал, чувствуя себя полным идиотом.
То же самое произошло сегодня на перемене.
Стоило ему выйти на запорошенный снегом школьный двор, как он оказался во власти воспоминаний и не мог думать ни о чем, кроме того, как сильно мама любила снег. Брет пришел в себя, когда увидел прямо перед собой Билли Макаллистера, который вдруг крикнул:
– Брет, черт побери, да что с тобой?
– Прости, Билли, – пробормотал Брет, не понимая, что в его поведении вызвало такую бурную реакцию товарища.
– Перестань, Билли, – вмешался Шери Линдли. – Ничего такого он не сделал. И потом, миссис Кьюрек просила нас внимательнее относиться к Брету, помнишь?
– Ах да, я и забыл, – хмуро отозвался Билли. – Его мать теперь ничем не отличается от какого-нибудь овоща. Прости, Брет.
Брет помнил лишь то, как с криком «Моя мама никакой не овощ!» бросился на Билли. В следующий миг раздался резкий свисток, и мистер Мони разнял их. И вот Брет сидел в учительской и думал, как теперь снова покажется на глаза товарищам.
– Бретти?
В дверях стоял отец. Он был таким высоким, что ему приходилось по-утиному наклонять голову, чтобы не стукнуться о притолоку, и поэтому казалось, что он немного сгорблен. Его светлые с проседью волосы отросли – обычно их подстригала мама – и падали спереди на лоб и на дужки очков по бокам. Но Брет никогда не заблуждался насчет его зрения: он знал, что, несмотря на близорукость, отцовские глаза всегда все замечают.
- Предыдущая
- 13/56
- Следующая
