69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой - Хоум Стюарт - Страница 4

Держа член Дадли за основание указательным и большим пальцем, я сунула его прибор себе в рот. Меня охватила какая-то детская жестокость, когда я вымазала его в моей слюне. Я сжала зубы и принялась водить ими вверх и вниз по его мясу. Дадли корчился подо мной, не уверенный в том, где провести разделяющую линию между наслаждением и болью. Я повторила этот прием несколько раз, пока чревовещательская кукла не начала выкрикивать мое имя, каждый раз на другой лад. Анна. Анна. Как бы ты его ни произнес, все равно ничего не изменится. Назад. Вперед. Составляя анаграммы. Нун. Нун. Я взяла в рот одно из яичек Дадли и игриво покусала мешочек. Несколько минут спустя я снова переключила свое внимание на любовный жезл куклы. Заставить его кончить мне в рот было не слишком трудно. Моя цель свершилась, и я по-французски поцеловала

вторую половину Алана. Это дало мне подходящую возможность выплюнуть огромный сгусток малафьи, выжатый из Дадли, в его рот. Я продолжала сжимать его, пока он все не проглотил.

После этого мы просто лежали на пляже очень долгое время. Мы не думали о том, чтобы принять душ перед тем, как отправиться в постель, и хотели моментально отключиться. Мы оба были с ног до головы обсыпаны песком, и после еще одного быстрого перепихона кровать стала по-настоящему песчаной. Когда мы проснулись, то еще немного поеблись на перекрученных грязных простынях. Затем поехали в Саффрон Уолден. Припарковав машину, мы прошли в Бридж Энд Гарденз. На скамейках в парке повсюду было птичье дерьмо. Протиснувшись через пролом в ограде, мы подобрались к живой изгороди лабиринта Бридж Энд с восточной стороны. Много плутали и поворачивали, прежде чем нашли дорогу к центру. Статуи и другие памятники, первоначально украшавшие лабиринт, бесследно исчезли. Мы занимались любовью на том самом месте, которое является целью лабиринта, и в этот момент я проснулась.

Я ВЫРВАЛАСЬ внезапно из глубокого провала сна. Алан уже вовсю шевелился и, проскользнув между моим цветочным пуховым одеялом и белым покрывалом, поднялся с кровати. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, кто такой Алан. Расставляя по местам события прошлого дня, я слышала, как он писает в туалете. Когда Алан вернулся к моей кровати, я рассмеялась, потому что он был голый, а я знала, что это проймет до корней волос нимфоманку, живущую напротив меня, если она столкнется с ним на лестнице у туалета. И тут я увидела Ханну, мою обезумевшую от секса соседку, вошедшую вслед за Аланом. Она любила групповой секс и когда приводила домой парня, которого я находила привлекательным, для меня не представляло особого труда присоединиться к ним.

Алан стоял надо мной, широко улыбаясь. Ханна обнимала его сзади. Ее руки как змеи обвились вокруг его торса. Она поласкала его член до эрекции, затем крепко сжала. Ханна сунула указательный палец свободной руки себе в рот и продолжила массировать слюной левый сосок Алана. Он корчился от удовольствия. Я привстала и взяла его конец в свой рот. Ханна опустилась на колени

и начала вылизывать ему анус. Увлажнив его копье, я почувствовала, как сама становлюсь вся мокрая. Я опустилась на четвереньки и повернулась так, чтобы он смог войти в меня сзади стоя. Ханна сбросила свою юбку и трусики и забралась на кровать. Она нагнула мою голову к матрасу, забралась на меня спиной к спине и закинула ноги на плечи Алана.

Я не могла ничего видеть – мои глаза были закрыты, но я догадывалась по звукам и движениям наших тел, что Алан вылизывал Ханну, одновременно вставляя мне. Я кончила, когда он выстрелил свой заряд в мою дырку, и по громкому выкрику Ханны поняла, что оргазм пронесся через ее тело тоже. Ханна с трудом высвободилась из клубка сплетенных конечностей и сказала нам, что ей надо бежать или же она опоздает на работу. Алан лег в постель рядом со мной, и мы проспали как младенцы чуть меньше двух часов. Снова занимались любовью, когда проснулись. Миссионерская позиция, ничего экстраординарного. Наконец стали одеваться. У меня кончилось молоко, так что мы двинули к «Кармин» на Юнион-террас на ранний ленч. За пастой и капучино мы обсуждали литературу.

Алан комментировал мою коллекцию работ Кэти Экер – «Большие надежды», «Кровь и кишки в средней школе», «Дон-Кихот», «Прозаическое безумие», «Империя бесчувствия», «Портрет глаза», «В память об идентичности», «Моя мать: демонология», «Ганнибал Лектор – мой отец», «Рабочие тела», «Эвридика в подземном царстве» и «Киска, король пиратов». Он восхищался Кэти Экер, но сказал, что так никогда и не смог прочитать до конца ее книг. Он был удивлен, когда я поведала ему, что читала взятые наугад отрывки и что не было никакого смысла читать Кэти Экер с начала и до конца. В какой-то момент Алан заметил, что в своих эссе Экер отстраняется от тех посылок, которым следует в своей прозе. Я сказала Алану, что он не понимает, как читать. Воображает себе начало на странице первой книги и затем продолжает двигаться до конца.

Я слышала всякие истории о писателях-мужчинах, с которыми Кэти жила в разные времена своей жизни. Они были менее талантливыми и менее удачливыми, чем Экер. Это привело к тому, что один из этих писателей убедил себя, что именно он и есть Кэти Экер, пока она была на промоушн-туре. Когда Кэти вернулась домой, молодой писатель оказался не в состоянии вынести крушение фантазии, что он был успешным автором, и пережил нервный срыв. Алан не посчитал эту историю правдивой. Она звучала подозрительно, как если бы это был фрагмент из какого-то постмодернистского романа. Кроме того, Кэти была слишком таинственной, слишком загадочной, чтобы быть вовлеченной во что-то настолько очевидное. Он заговорил о Майкле Брейсвелле, которого я всегда расценивала как журналиста. Алан извлек из сумки три его романа. Он рассказал, что Брейсвелла обнаружила Кэти Экер и привела в издательство Serpent’s Tail, опубликовавшее его первую книгу.

Алан объяснил, что Брейсвелл был одним из первых «стильных» или «клубных» авторов – достижение, которое обязательно должно быть отмечено в контексте долгой истории прозы для тинейджеров. У меня сохранились три книги Брейсвелла, полученные от Алана, и, ознакомившись с ними, я попыталась воссоединить все то, что он сказал тогда за пастой в «Кармин». По этим книгам заметно, что Брейсвелл учился писать по мере своего продвижения вперед. Стиль прозы в «Крипто-Амнезия Клубе» и «Теряя Маргейт», обе датированы 1988 г., довольно

жесткий и сырой. К тому времени, как в 1995 году была опубликована «Сент Рейчел», Брейсвелл уже выдавал филигранно выписанную прозу, по форме напоминающую Олдоса Хаксли и Ивлина Во. Несмотря на любовь Брейсвелла к традиционному английскому роману, достойна восхищения его трансформация в прозаика-стилиста.

Трудно представить себе, что Кэти Экер мог понравиться «Сент Рейчел», хотя, например, Линн Тиллмэн обожала его. Кэти, должно быть, нравилось все плохое у Брейсвелла. Показной блеск. Застенчивая борьба с традиционными предрассудками в «Теряя Маргейт», ставшем культовым андрогинным романом, читавшимся наряду с «Первоисточником» Айн Рэнд. Манера, в которой воплотилась ностальгия Брейсвелла по Англии, хранила его от совращения всевозможным постмодернизмом. Это то, что Экер, возможно, ценила в Брейсвелле. Алан пришел к выводу, что трагедия Брейсвелла состояла в том, что он научился писать. Будущее всегда просачивается обратно и влияет на прошлое. Написав компетентные вещи, Брейсвелл так никогда и не смог действовать под гнетом критической точки зрения.

Восьмидесятые закончились в экономической депрессии, и, хотя ранние работы Брейсвелла продавались на рынке как сатира, это было в конечном счете воспевание потребительства среднего класса. Дела пошли наперекосяк, и, как документально доказывает «Сент Рейчел», все закончилось Прозаком. Слабое место Брейсвелла заключалось в историчности – даже большей, чем у Сирил Коннолли. Он понимал с самого начала, что был плохим патриотом и что той Англии, которую он жаждал видеть, никогда не существовало и она никогда не будет существовать. Брейсвелл был зациклен на англизированности, но описывал совсем не ту страну, что населена героями рабочего класса, торжествующими в бестселлерах типа «Англия на выезде» Джона Кинга. Брейсвелл был выходцем из Саттона и преодолел рамки мелкой буржуазии путем воспевания восходящей мобильности.