SEX в большой политике. Самоучитель self-made woman - Хакамада Ирина Муцуовна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/31
• Следующая

Если бы я была статусной единицей, я бы переняла у ВВП отсутствие трепета к соблюдению протокола в отношении к собственной персоне. Помню, на одном приеме мне позарез нужно было перекинуться с президентом парой фраз. Но выстаивать очередь, как за финскими сапогами в советском ГУМе, мне не хотелось. Дождалась, когда он уже направился к выходу, и окликнула. По правилам я должна была обежать – тртртр! – весь зал и оказаться перед ним на дорожке:

– Здравствуйте, Владимир Владимирович!

А не окликать.

Президент замер. В старых фильмах так замирал от предательского выстрела в спину главный герой. Потом медленно оборачивался, удивленно и укоризненно смотрел в камеру и падал на сырую землю. Путин тоже медленно обернулся, но не упал, а подошел. Это неплохо. Так же, как и умение отзеркаливать собеседника. И под обаяние этих приемов попадает бешеное количество народу. Каждый, расставаясь с президентом, уверен, что президент – душка, согласен с ним на все сто. А потом начинаются странные события. Но это потом, позже.

На инаугурации я смотрела на ВВП и думала, как же ему, бедному, тяжело. Эта имитация вхождения на престол, эта коронационная дорожка, а двигается по ней обыкновенный человек, который не воспитывался как царь и не был даже политиком. Он же не Никита Михалков, который сел на коня и поскакал, весь из себя Александр Третий. Наверняка ему намного легче было вести заседание правительства, чем пройти эти несчастные метры по этой несчастной дорожке под грохот имперской музыки. И чувствовать, как люди втягивают ноздрями воздух: идет от тебя запах власти или нет. От Путина он не шел.

С Ельциным не требовалось напрягать обоняние, чтобы уловить не запах – могучий монарший дух, шедший от него. Есть известная байка, как Борис Немцов, будучи фаворитом президента и губернатором, катал Бориса Ельцина по Волге. И тот, задумчиво глядя на широкую речную косу, обронил:

– Не зна-а-аю, как поступить с островами.

– Причалить и позагорать, Борис Николаевич!

– Да не с этими… с Курильскими.

Или слушает-слушает и вдруг говорит: «Что мне делать со смертной казнью? Столько проблем… Этот „Совет по помилованию“… То ли миловать, то ли не миловать… я не зна-а-ю». Царь мучается – лишить человека жизни или нет. Здесь на закон не сошлешься. Это собственное решение: взять на себя ответственность за жизнь человека. Или за его смерть. Такое внутреннее страдание! При чем тут я со своей ерундой? Какой-то малый бизнес…

Я не помню своих бесед с Борисом Николаевичем. С Владимиром Владимировичем помню, а с Ельциным – нет. В присутствии Ельцина я сразу терялась и цепенела. Как бандерлог перед Каа. Вот сейчас проглотит, а ты все равно двигаешься прямо в пасть. Уникально общался с президентом Немцов. У него становился такой же слегка выпученный остановившийся взгляд, и этим взглядом Каа-маленький, покачиваясь, вперивался в Каа-большого и медленными тяжелыми фразами вкладывал что-то в голову. У меня так не получалось: «А в Италии большая часть предприятий – маленькие! А страна богатая!» – «Зна-а-аю… будем думать». И все. Конец связи.

Борис Николаевич – явление уникальное. Классический подвид хомо сапиенса, который я бы назвала «политическое животное». Всем своим поведением Б.Н. наглядно доказывал: политик – это не человек, который много знает. Политик – человек, который ощущает историю страны как свою жизнь, на уровне позвоночника, на уровне инстинкта самосохранения. Ельцину это было дано. Он чувствовал нить истории. Но могучее чутье не поддерживалось таким же могучим знанием, и поэтому он наломал столько дров.

Он был самодержец, но не тиран. У тирана нет воображения. У Ельцина оно было, и он умел делать «загогулины». Я развила бурную активность в качестве председателя Госкомитета по малому бизнесу и начала с романтическим пылом двигать сокращение лицензирования, упрощение процедуры выдачи сертификатов, доведенной до предельного абсурда: сертификаты требовали на все, вплоть до длины носков. Понятно, что это была всего лишь форма не слишком и завуалированного бюрократического рэкета, и, добиваясь отмены, я забирала у министерств функции, на которых они делали деньги. Все коллективно приняли решение, что пора меня убирать. А Ельцин раз в месяц что-то вещал в эфире на актуальную тему. И вдруг в очередном своем радиомонологе он говорит, что малый бизнес надо развивать и Хакамада – молодец! – делает полезную работу. Шипенье в Белом доме тут же стихло. На ближайшем приеме президент, довольный, спросил:

– Ну, как моя очередная загогулина?

– Хорошая загогулина, – похвалила я.

В России, с одной стороны, все сложно, а с другой – просто: царь рявкнул – челядь утихомирилась.

Прощальную загогулину Борис Николаевич попытался сделать для меня 13 апреля 1999 года, в мой день рождения. В десять утра раздался звонок:

– Ирина Муцуовна? С вами будет говорить Борис Николаевич Ельцин.

Какой к черту Ельцин? Я уже уволена из правительства, я вылетела из обоймы, меня нигде нет. Отставным министрам не звонят спозаранку, чтобы поздравить. Тем более действующие президенты. Наверняка это чей-то дурацкий розыгрыш. Бросить трубку и спать дальше? Но трубка тяжело вздохнула и прогудела:

– Я-а поздравляю тебя… с днем рождения…

– Ой! То есть спасибо, Борис Николаевич!

– Я-а… не люблю дни рождения…

– Я тоже не люблю, Борис Николаевич!

– Ну и что?

– Что, Борис Николаевич?

– Что хорошего?

– Ничего хорошего, Борис Николаевич. Сами знаете. Надо спасать.

– Кого… спасать?

– Страну, Борис Николаевич. Россию!

– Да-а… я в курсе… буду думать. Все?

– Все, Борис Николаевич.

Ельцин отключился, и только тут я заметила, что стою навытяжку в ночной рубашке, босиком, вскинув руку с трубкой так, словно отдаю честь, и на меня удивленно смотрят няня с ребенком. Умные люди мне потом растолковали: ты, Ира, тормоз. Пастернака перепастерначила. Тебе же прямым текстом дали понять, что звонят не ради поздравления: «…я дни рождения не люблю». Государь ждал просьбы о помощи: «Приютите меня, Борис Николаевич… не оставьте меня своими милостями, Борис Николаевич… только на вас и надеюсь, Борис Николаевич». А ты – «страна»!

В Чубайса влюблены все женщины среднего возраста и примкнувшая к ним Елена Трегубова. Как политик я бы не возражала, чтобы женщины среднего возраста, которых в стране больше, чем любого другого населения, и Елена Трегубова испытывали ко мне это очень продуктивное для российского избирателя чувство. Но, к сожалению, качества, которые независимо и, скорее всего, вопреки желанию Анатолия Борисовича приводят к таким последствиям, когда ими обладает представительница слабого пола, утрачивают свои гипнотические свойства. Они гарантируют их носительнице разве что уважение и то со стороны ограниченного контингента коллег. Я – о чубайсовской железной зависимости между словом и делом. Сказал – сделал. Обещал – выполнил. Если он публично заявляет, что готов строить демократическую империю – значит, завтра с шести утра он ее начнет строить. Заявил – тут же полетел в Грузию, на Украину договариваться о своих РАО «ЕЭС». Ни одного лишнего звука, любая фраза материальна. Полная противоположность Григорию Явлинскому, который будет исполнять, если есть настроение, и не будет, если его нет. Явлинский умеет очаровывать. Когда ему надо чего-то добиться, он пригласит вас в ресторанчик, окутает облаком, вы поплывете и поймете, что подобных интеллектуалов и душек в политике больше нет, перед вами единственный экземпляр и этому экземпляру надо служить. Но есть предел очарованию. Дальше нужны совместные поступки. С этим у Григория Алексеевича проблемы.

Еще одна краеугольная черта Анатолия Чубайса – он трудоголик. Сам пашет от зари до зари и считает, что тот, кто так не вкалывает, тот не профессионал. Идеальный работник должен быть всегда под рукой, всегда на связи, всегда в зоне досягаемости, готовым в любую минуту прервать сон, отпуск, половой акт. Вот чему не завидую и что никогда бы не стала в себе культивировать, даже если бы была мужчиной с низким голосом. Не хочу быть трудоголиком! У трудоголиков – мешки под глазами от постоянного недосыпания и лишний вес от постоянных бутербродов. Трудоголики редко улыбаются и редко шутят. Не оттого, что лишены чувства юмора. Смех – расслабляет, а на боевом посту расслабляться нельзя. У Чубайса в глазах постоянно пляшут чертики, но за все время нашего общения он позволил себе пошутить считаные разы. Как-то мы сидели в его кабинете на переговорах. Обсуждалось что-то очень серьезное. Когда я сильно думаю – много курю. Если мне запретить курить, я не могу думать. У Чубайса аллергия на табачный дым. У него нигде нет сигарет и пепельниц. Я терпела-терпела и не выдержала:

• Предыдущая
• 12/31
• Следующая