Опасная тайна - Мухин Юрий Игнатьевич - Страница 41

Когда делаешь вывод, который до тебя никто не делал, никакие факты, на которых основан вывод, никакая логи­ка не бывают достаточными. Все время гложут сомнения: а вдруг ты что-то упустил, а вдруг не все знаешь?

В самом союзе Гитлера с сионизмом нового ничего нет, знают об этом достаточно многие, несмотря на бло­каду этого вопроса в СМИ, несмотря на жестокие ре­прессии, которым подвергаются историки за исследова­ние этих вопросов. А вот о том, что Гитлер был не просто в союзе, а и действовал для достижения цели сионизма, не пишет никто. А поскольку эта глава все же о Гитлере, то, возможно, в ней разумно разрешить и такие сомне­ния: а вдруг Гитлер действительно был бездумным аван­тюристом, а вдруг все его нелогичные действия опреде­лены только его сумасбродством?

Проанализировал с этой целью книгу Эриха фон Манштейна «Утерянные победы», — а что, если этот хо­рошо знавший Гитлера фельдмаршал докажет органиче­ский авантюризм фюрера? Дело в том, что Манштейн, в отличие от других генералов, о Гитлере написал очень много, даже целую главу ему посвятил. При этом он не просто описывает факты или поступки Гитлера, но и пы­тается анализировать их. Его книга вообще полна ана­литических разборов частью удачных, а частью сомни­тельных.

В описании Манштейна Гитлер двоится. Манштейн вроде описывает одного человека, но характеристики ему дает настолько противоречивые, что создается впечатле­ние, будто речь идет о двух разных людях. Причем вино­ват в такой раздвоенности не Гитлер, а Манштейн.

У Манштейна не хватает знаний, культуры, чтобы по­нять Гитлера, и не хватает фантазии, чтобы смоделиро­вать на себе свой анализ, т.е. спросить себя: а как бы я поступил на месте Гитлера?

Манштейн характеризует Гитлера как деспота, очень любящего власть. (Что это значит — любить власть — он, как и прочие историки, не поясняет. Считается, что все люди очень любят власть и за это готовы на что угод­но.) Подтверждает он деспотизм Гитлера неоднократны­ми примерами того, как Гитлер часами спорил с Манштейном, приводя различные цифры из экономики, со­стояния вооружения и т.д., отстаивая свое деспотическое, неправильное решение против решения Манштейна (по обыкновению гениального). Манштейну не приходит в голову вспомнить — а спорит ли он, командующий груп­пой армий, часами с каким-либо своим командиром кор­пуса, когда тот предлагает Манштейну свое гениальное решение отвести свой корпус назад? Вопрос риториче­ский, но ведь Манштейн себя деспотом, влюбленным во власть, не считает, он тупым деспотом считает Гитлера.

Ну, хорошо, Манштейну виднее — деспот, так деспот. Но дело в том, что Манштейн на этой своей характери­стике не настаивает и прямо ее дезавуирует:

«С другой стороны, иногда Гитлер проявлял го­товность выслушать соображения, даже если он не был с ними согласен, и мог затем по-деловому обсу­ждать их».

Как видите, в описании Манштейна получается как бы два человека — один Гитлер деспот, который не слу­шает доводов, «приводя экономические и политические аргументы и достигая своего, так как эти аргументы обычно не в состоянии был опровергнуть фронтовой ко­мандир», а другой Гитлер по-деловому обсуждает дово­ды, даже если он с ними первоначально не согласен.

Напряги Манштейн фантазию, и все стало бы на свои места. Возьмем командира корпуса в группе армий Ман­штейна. У командира корпуса кругозор (знания) в пре­делах его корпуса (причем знания о корпусе у него, ес­тественно, более полные, чем у Манштейна) и, в лучшем случае, в пределах армии, в которую входит корпус. А у Манштейна кругозор в пределах всех корпусов его груп­пы армий и (получаемые из Генштаба) знания обо всем Восточном фронте, как минимум. И когда командир кор­пуса просит Манштейна разрешить ему отвод корпуса, то Манштейн, руководствуясь положением всей группы ар­мий, может отказать, «приводя аргументы» о положении группы и фронта «и достигая своего, так как эти аргу­менты обычно не в состоянии был опровергнуть» рядо­вой командир корпуса. А может, если этот отвод корпу­са не вредит группе армий, «по-деловому обсудить» его. Обычное дело, и Манштейну не стоило бы упрекать Гит­лера в излишнем властолюбии. Лучше бы попытаться по­нять те «политические и экономические аргументы», ко­торыми Гитлер пытался поднять его, Манштейна, куль­турный уровень. А необходимость в этом была.

Скажем, Манштейн ведь военный специалист, тем не менее он даже в 50-х годах без комментариев дает такое сообщение периода подготовки к Курской битве:

«...большую роль играли донесения о чрезвычай­ном усилении противотанковой обороны противника, особенно вследствие введения новых противотанко­вых ружей, против которых наши танки T-IV не мог­ли устоять».

Наши противотанковые ружья были приняты на воо­ружение в 1941 г., и ничего нового за всю войну в этой области не было. Манштейн обязан был бы об этом знать и прокомментировать это сообщение при написании ме­муаров, как слух. Но он дает этот слух в голом виде, сле­довательно, знает о противотанковом оружии только по­наслышке. (В незнании генералами, даже немецкими, ору­жия нет ничего удивительного. Министр вооружений Германии А. Шпеер вспоминал, как изумился Гитлер на артиллерийском полигоне, когда начальник Генштаба Гер­мании В. Кейтель спутал противотанковую пушку с лег­кой полевой гаубицей[70]. Дело в том, что Кейтель был ге­нерал-полковником артиллерии.)

И уж совсем профанами были немецкие генералы, когда дело немного выходило за рамки их узкопрофес­сиональных интересов. Скажем, Манштейн пишет о его типичном конфликте с Гитлером:

«Но менее всего Гитлер был готов создать воз­можность для большого оперативного успеха в духе плана группы «Юг» путем отказа — хотя и времен­ного — от Донбасса. На совещании в штабе группы в марте в городе Запорожье он заявил, что совершен­но невозможно отдать противнику Донбасс даже вре­менно. Если бы мы потеряли этот район, то нам нель­зя было бы обеспечить сырьем свою военную про­мышленность. Для противника же потеря Донбасса в свое время означала сокращение производства ста­ли на 25%. Что же касается никопольского марганца, то его значение для нас вообще нельзя выразить сло­вами. Потеря Никополя (на Днепре, юго-западнее За­порожья) означала бы конец войны. Далее, как Нико­поль, так и Донбасс не могут обойтись без электро­станции в Запорожье.

Эта точка зрения, правильность которой мы не могли детально проверить, имела решающее значе­ние для Гитлера в период всей кампании 1943 г. Это привело к тому, что наша группа никогда не имела необходимой свободы при проведении своих опера­ций, которая позволила бы ей нанести превосходя­щему противнику действительно эффективный удар или собрать достаточные силы на важном для нее се­верном фланге».

Поясню страх Гитлера. На производство оружия и техники идет качественная сталь, для производства ко­торой используют различные химические элементы, но почти всегда кремний, хром и марганец.

С сырьем для получения кремния в Европе проблем нет.

75% мировых запасов хрома находится в ЮАР, 20% в Казахстане, остальное россыпью по миру. Есть он, в част­ности, в Югославии и Албании. Эти страны были доступ­ны немцам в ту войну, следовательно, хром у них был.

Марганец применяется в специальных сталях. Ска­жем, в стали для траков танковых гусениц его должно быть 13%. А почти во всех остальных сталях его нуж­но иметь в пределах 0,6% — для нейтрализации вредно­го влияния серы, иначе сталь начнет ломаться. Мировые запасы марганца распределены так: 60% в Никополе, не­много в Грузии и Казахстане, остальное разбросано по миру. Но в Европе марганца нигде нет! С потерей Нико­поля Германия переходила только на стратегические за­пасы марганца, и, при ее блокаде союзниками, это была агония. Вбросят немцы в сталеплавильную печь послед­ний килограмм ферромарганца, и выплавку стали мож­но прекращать — она без марганца не будет годиться для производства оружия и боеприпасов.