Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 67

Сэмми не очень-то охотно разделял мое настроение.

– Все на вашей стороне, – сказал он. – Абсолютно все. Это не значит, что мы имеем что-нибудь против Оуэна. Но все знают, что с вами он поступил скверно. Я ничего не имею против мисс Соляре, но она совсем у нас не популярна, вы это знаете. Ее никто не уважает, и потому у нее нет друзей.

Сэмми похлопал меня по ноге.

– А вас мы все любим, – сказал он. – Даже Терокс. Он вас любит.

– Нет, не любит, Сэмми, – сказала я. – Я Тероксу не нравлюсь.

– Ну, этого парня не так-то просто понять, – признался Сэмми. – Но мы все вас любим.

Да разве я этого не знала? Меня любили больше, чем кого-либо еще. Я для них была их собственной возлюбленной, с которой поступили так несправедливо. От этой роли я уже чертовски устала.

Когда мы прибыли на съемочную площадку, там уже находился юный Эйб. Он приехал для того, чтобы вселить в меня страх перед Богом. А начал он с того, что обнял меня. Это у него получалось не очень-то красиво, потому что обнимать кого бы то ни было старше шестнадцати Эйб не привык.

За нами тащился Фолсом. Когда мы приблизились к кофейной стойке, он вдруг свернул на пару шагов в сторону, а когда поравнялся с нами, в руке у него была чашечка кофе для Эйба.

– Говорю вам, ситуация плохая, – сказал Эйб. – Шерри расстроена, а вы знаете, что это значит.

– Только успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Шерри не перестает жаловаться все последние десять лет. Такой уж у нее стиль. Это ровно ничего не значит.

– Вы ошибаетесь; вот в этом-то вы и ошибаетесь, – сказал Эйб, отступая назад, чтобы можно было указать на меня пальцем. Где-то он научился, что так указуют перстом настоящие исполнительные директора.

– Это означает скандалы, – сказал он. – Это означает потерю денег, и бесконечные беды с утра до ночи. Это значит, что у меня опять разыграется моя проклятущая язва. И это лишь малая часть того, что это означает.

У меня немного болела голова после выпивки, и мне очень хотелось побыть одной хотя бы несколько минут, спокойно осмотреть первую съемочную площадку и поговорить о ней с ребятами. Раздумывая, как лучше всего успокоить Эйба, я увидела, что из костюмерной Шерри появился Винкин. Он медленно направился к нам. Мальчик двигался как старичок, а не ребенок семи лет от роду. Винкин подошел прямо ко мне и взял меня за руку. Он так и стоял, молча и вежливо, чтобы не мешать нашему разговору. При виде Винкина, Эйб смутился и сразу же замолчал.

– Эйб, возвращайтесь к себе в Голливуд и ни о чем не беспокойтесь, – сказала я. – Недели через две с половиной или чуть попозже мы здесь все закончим. И ничего плохого не случится.

Эйб меня не слушал. Сейчас он сосредоточился на новой проблеме, а именно на Винкине.

– Послушай, Винкин, – сказал Эйб, – не мог бы ты нас на пару минут оставить одних, а? Мне с Джилл надо обсудить кое-какие взрослые дела.

В свойственной ему манере, которая могла просто свести с ума, Винкин пропустил слова Эйба мимо ушей. Он крепко сжимал мою руку, глубоко погруженный в свои собственные мысли. Этого Эйб вынести не мог. Он пошарил у себя в кармане, вынул из него пачку банкнот и отделил от нее одну в двадцать долларов. А потом протянул ее Винкину.

– Послушай-ка, малыш, вот тебе двадцать баксов, если ты минут на десять отсюда исчезнешь, – сказал он. – Пойди-ка к ребятам, пусть они тебе дадут посмотреть в съемочную камеру.

Меня жест Эйба ошеломил, а у Винкина он вызвал полное презрение.

– Я миллион раз глядел в эту камеру, – сказал он. – Если вы хотите поговорить про траханье, то валяйте. Я все про траханье знаю.

У Эйба был такой вид, будто он вот-вот затолкнет эту двадцатидолларовую банкноту Винкину прямо в глотку. Но он сдержался.

– Хорошо, – сказал он. – Пусть услышит то, что услышит. Шерри говорит, что вы губите ее роль из-за Оуэна. Она говорит, вы с этой ролью справиться не можете и только заставляете ее все портить. Она хочет, чтобы вы из фильма ушли.

– Послушайте, за две с половиной недели может случиться уйма бед. Могу рассказать вам для примера немало историй.

– Но это бессмысленно! – сказала я. – У нее прекрасные сцены. Вы же видели отснятый материал.

– Видел, но ведь это было раньше! – возразил Эйб.

– Мне надо идти работать, – сказала я. – Мы упускаем отличные световые условия. Если вы хотите меня уволить, увольняйте. Но мне кажется, вашему дедушке это не очень-то понравится.

Разумеется, молодой Эйб сам прекрасно это знал, иначе он избавился бы от меня прямо тут же на съемочной площадке. Он вяло махнул рукой, что для Фолсома должно было означать приказ подать машину. Фолсом стремглав, по самой короткой прямой, бросился за машиной, а мы с Винкином вернулись на съемочную площадку.

– Жирная задница, – произнес Винкин. – Так его зовет Оуэн.

Оуэн стоял рядом с оператором и разговаривал с Голдином, Джерри и еще несколькими осветителями. Рядом с ними Терокс Викес флиртовал с Анной, которая его начисто не выносила. Напряженность, ощущавшаяся в этой группе, была настолько очевидна, что словно лучилась вокруг. Спокойным был один только Оуэн. Когда мужчина трахается с кинозвездой, у него, наверняка, появляется чувство превосходства над всеми, даже если эта кинозвезда не очень-то мила и приятна. Шаг за шагом приближаясь к этой группе, я начала возмущаться собственным мазохизмом. Ну почему я просто не ушла? Мне вовсе не хотелось вести беседу с Оуэном в присутствии Голдина и Джерри. Никакой фильм не стоил этого. Наверное, невысказанные чувства столь же смертельны, как и рентгеновские лучи: если это верно, то и я, и Винкин, и Джерри, и Голдин – должны вот-вот отправиться на тот свет.

Тем не менее, я твердой походкой подошла к группе и вслух раскритиковала то, что мне на новой площадке не понравилось. Я ужасно удивилась собственному спокойному голосу и своим более или менее уместным профессиональным замечаниям. Но так со мной бывает часто. Какое чудо делает сейчас мой голос таким спокойным, а голову заставляет нормально работать, когда все остальное во мне – лишь перепутанный клубок горьких эмоций? Этого я никогда не понимала. Мне кажется, я стала бы уважать себя куда больше, если бы хоть на какое-то мгновение моя женская суть одержала верх над сутью профессиональной. И за что может любить меня мужчина, если я ко всему отношусь с такой профессиональной дотошностью? А с другой стороны, мне были противны бабы, демонстрирующие всему миру свои эмоции. Это позволительно лишь тогда, когда больше демонстрировать уже нечего.

– Вы считаете, что мне эти двадцать растраханных долларов надо было взять? – спросил у меня Винкин чуть позже, когда мы смотрели, как передвигают камеры.

– Нет, не надо было. И потом, мне кажется, я просила тебя больше это слово не употреблять, – сказала я.

– О, – сказал Винкин. – Я позабыл.

Когда поведение Винкина не одобряли, он расстраивался так, словно готов был себя убить.

– Не надо так на меня смотреть, – сказала я. – Все не столь уж важно. Дело не только в этом слове.

В это время рабочие перевозили буйволов на ближайший холм. Один из ковбоев, высокий парень по имени Джимбо, подошел к Винкину и спросил, не хочет ли тот пройти к пикапу и взглянуть на животных. Восторгу мальчика не было предела, не только от предстоящей поездки в пикапе вместе с настоящим ковбоем, но и от того, что он снова увидит буйволов. У Джимбо была очень толстая жена, я их не раз видела вдвоем в одном из местных кафе. Я попыталась представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за простого хорошего человека, например, за кого-нибудь из местных жителей. Что было бы тогда у меня в душе – такое же смятение и путаница, как сейчас, или же покой и счастье, а может быть, только тоска и скука? Ответа на этот вопрос я так и не нашла.

В середине того же дня я проходила мимо одного из пикапов и, взглянув внутрь, увидела там Оуэна. Он сидел, согнувшись, за рулем. Сначала я решила, что он умер, и меня прошиб озноб, но потом поняла, что он просто спит. Вовсю палило солнце и Оуэну должно было быть очень жарко. Он весь склонился вперед; голова лежала на руках, вцепившихся в руль, а рубашка на спине насквозь промокла от пота и прилипла к телу. Я физически не могла двинуться с места – мне надо было хорошенько его разглядеть, чтобы попробовать найти хоть какой-нибудь ключ, который помог бы мне себя понять. Разумеется, никакой разгадки я найти не смогла, но, почувствовав на себе мой упорный взгляд, Оуэн проснулся и вдруг увидел, что всего в метре от него стою я и смотрю на него. В моем взгляде не было никакой враждебности, хотя, возможно, это его удивило. Переживания всегда выматывали Оуэна. Нередко после наших с ним стычек он вот так сваливался и мог проспать несколько часов подряд. Сейчас, всего после трех дней, Шерри настолько его измочалила, что он вот так рухнул в раскаленном на солнце пикапе.