Чья-то любимая - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 19

Это случилось в начале пятидесятых. Я старался как мог успокоить Белинду. Я пытался ей доказать, что Макс уже больше не был по-настоящему счастлив на своей работе, не говоря уже о том, что теперь сериалы отжили свое, и фильмы про джунгли тоже. Больше не надо было надевать никакие когти, не надо было носить пики. А все это, равно как и многое другое, разбило сердце Макса. Когда я последний раз получил от Белинды весточку, она писала, что живет в Орегоне с одним киноактером.

У меня осталось в памяти нечто большое и доброе, связанное со стариной Максом Мэрилендом. Он был одним из милых невинных младенцев Голливуда. Одно время их у нас было так много, что все потеряли им счет. Они просто были не созданы для того, чтобы повзрослеть и вступить в брак или чтобы стать наемными работниками. Я думаю, они все понаехали в Голливуд потому, что им показалось, будто кинофильмы удовлетворяли все их запросы – в них воплощались в жизнь игры их детства. К сожалению, многие из тех невинных детей не сумели сохранить верность дорогим их сердцу мечтам. Они предприняли трогательные попытки стать нормальными, но лишь немногие из них – те, кто был так же фанатичен, как монахи, – отказались от игр, предложенных им реальностью, будь то любовь или что-нибудь другое.

Старина Макс не мог притворяться и не мог стать взрослым. Ему не хватало фанатичности монахов. Он так и остался большим ребенком из восточного Сент-Луиса, которому нравилось играть в джунгли.

Человеку-леопарду так и не удалось обнаружить в моем чеке какие-нибудь погрешности, и потому пришлось отдать мне сапфир. Положив камень в черную фетровую коробочку и вручив ее мне, он сразу вдруг потерял к моей персоне всякий интерес.

Я постарался как можно быстрее пройти по продуваемой ветром авеню и поместил сапфир в гостиничный сейф. После этого я поднялся к нам в люкс и съел похожий на дубинку бутерброд. Картофельным чипсам, поданным вместе с этим бутербродом, как мне показалось, не хватало той свежести и мягкости, которыми славятся картофельные чипсы в больших отелях Лос-Анджелеса. Но, кто знает, может, картофельные чипсы здесь на Востоке не являются такой уж важной частью жизни. Здесь, на Востоке, существуют скрипящие под ногами осенние листья, а это нечто такое, что большие отели Лос-Анджелеса вообще-то никогда не видели.

Когда я кончил есть сэндвич, уже почти пора было идти на пресс-конференцию Джилл. Поэтому я подошел к стенному шкафу и минуту-две разглядывал висящие в нем вещи, размышляя, стоит ли мне переодеваться или нет. Бармен действительно заставил меня осознать, что я приехал из Калифорнии, и я заподозрил, что меня выдала моя манера одеваться. К сожалению, ничего, поднимающего настроение, в стенном шкафу не висело – все, что у меня было, или, по крайней мере, все, что я привез сюда, было сшито из клетчатой ткани. Путешествие, совершенно неожиданно для меня, представило передо мною мой гардероб в абсолютно новом свете – все, что я носил, было сделано из клетчатых тканей. Здесь, сейчас, всего-то один единственный раз за последние несколько лет, когда мне было так необходимо одеться посолидней и поскромнее, ничего, кроме вот этих дурацких костюмов, у меня не было. В Лос-Анджелесе они вовсе не казались такими дурацкими, но в Нью-Йорке я смотреть на них не мог, хотя они и висели в шкафу.

После некоторых размышлений я решил, что лучший выход из этого положения – надеть пальто. К счастью, когда я укладывался, какие-то обрывки воспоминаний о том, что в Нью-Йорке бывает холодно, подсказали мне, что надо бы взять с собой пальто, и я положил его в чемодан. По крайней мере, оно-то было однотонным, а именно зеленым. Ему у меня было уже лет тридцать пять, не меньше. Это была своего рода реликвия, напоминавшая об одной неделе, проведенной в Чикаго, когда я какое-то время пытался снять фильм по книге Эптона Синклера «Джунгли». Правда, попытка эта ни к чему хорошему не привела. Проект так никуда и не попал, потому что у режиссера, хрупкого англичанина по имени Моррис Сетон, вдруг появился параноидный страх, что его запрут в мясном морозильнике. Веселые поляки, работавшие на бойне, которую мы использовали как декорации, без устали рассказывали истории про замерзших в морозильнике людей. И Моррис очень уж их наслушался. В результате он решил сменить декорации и снять фильм на берегу озера. Это настолько изменило замысел Эптона Синклера, что он стал угрожать подачей в суд. В те времена от проектов отказывались с легкостью, иногда с большей, иногда с меньшей. И тогда у меня едва-едва хватило времени на покупку пальто, потому что я почти тут же должен был снова мчаться в Лос-Анджелес.

Я это пальто так никогда и не надевал, а потому оно выглядело почти так же хорошо, как и в тот день, когда я принес его домой из магазина Маршалла Фильда. Я надел пальто и стряхнул прилипшие к нему частички моих седых кудрей, которые, в основном, были сконцентрированы в пушистые пучки над ушами и на затылке. Я решил, что в этом пальто я похож на режиссера из Центральной Европы. Даже сейчас очень многие из них доживают свой век в маленьких домиках где-нибудь недалеко от Мелроуз-авеню или бульвара Сепульведа. Пальто немножко прибавило мне уверенности в себе. Тем не менее, я постарался особенно не спешить по дороге к отелю «Плаза» и двигаться только под горевшими фонарями. Мне надо было беречь свою жизнь, мне совсем не хотелось, чтобы она оборвалась где-нибудь на Пятой авеню.

Несмотря на мое внешнее перевоплощение в режиссера из Центральной Европы, никто в отеле «Плаза» не бросился проводить меня на пресс-конференцию. Я спросил у нескольких посыльных, где она может происходить, но они довольно грубо отсылали меня к доске объявлений. Минут десять я безуспешно пытался найти эту доску объявлений, а когда у кого-то спросил, от меня просто небрежно отмахнулись. Не знаю, что бы я делал, если б вдруг не увидел одного «поди-подай», работавшего у Эйба Мондшиема. Его звали Фолсом и он как раз в этот момент покупал таблетки «Спасатели жизни». Это был тихий никудышный мелкий человечек, но я очень ему обрадовался. Если бы у нас ценилась перхоть, то Фолсом мог бы заработать целые миллионы, делая о ней коммерческие фильмы. Перхоть была у него даже на манжетах.

– Привет, Фолсом, – сказал я. – Пресс-конференция уже началась?

– Мистер Мондшием послал меня сюда за «Спасателями жизни», – ответил Фолсом.

– Хорошо, я пойду за вами, – сказал я. Фолсом быстро помчался по ступенькам, давая мне понять, что к его миссии я никакого касательства не имею. Я это на свой счет не отнес. Работа гофера «поди-подай» висит на волоске. Если Эйб вовремя не получит своих «Спасателей», Фолсому, возможно, придется отправиться назад в Калифорнию. Эйб Мондшием возглавлял постановочный отдел, а это значило, что ни о какой задержке нельзя было и помышлять. Стоило ему только об этих таблетках подумать, как они должны были немедленно появиться перед ним. А не будет их, исчезнет и Фолсом. Прихоти Эйба имели вес категорического императива, по крайней мере для тех, кто у него служил. И потому сейчас Фолсом поступал мудро, стараясь не задерживаться.

Я попал в комнату как раз в тот момент, когда Эйб делал вступительные замечания. Эйб был мужчина крупный и отлично смотрелся в своем темно-синем костюме и белой рубашке с янтарными запонками. Зная привязанность Эйба к Лас-Вегасу, я никак не ожидал увидеть на нем такие запонки – это была очевидная дань обстоятельствам. Джилл сидела от него слева, Пит Свит и Анна Лайл – справа. Марта стояла в углу. На щеках Пита горел румянец, Анна выглядела безразличной. А Джилл нервничала, но внешне была сдержанна.

– Дамы и господа, – говорил Эйб, – вот мы все собрались здесь. Мы надеемся, что вы любите нашу картину так же, как любим ее мы. Мы очень-очень гордимся этими людьми. Очень-очень гордимся. Мы устроили эту небольшую встречу, чтобы вы могли задать им вопросы, если они у вас есть.

Эйб сел и достал из кармана темные очки, но надевать их не стал. Думаю, он чувствовал себя лучше, когда они были у него в руке.