Жемчужина востока - Хаггард Генри Райдер - Страница 4
- Предыдущая
- 4/54
- Следующая
Скоро тяжелые бронзовые ворота триумфальной арки широко распахнулись, громкие, торжественные звуки труб слышались все ближе и ближе, и Агриппа, в роскошном царственном одеянии, предшествуемый Своими легионерами, вошел в амфитеатр. По правую его руку шел Вибий Марс, римский проконсул Сирии, а по левую – Антиох, царь Коммагены, за ним следовали другие цари и принцы, затем влиятельнейшие люди его страны и других соседних стран.
Агриппа воссел на свой золотой трон при громких криках приветствующей его толпы, гости разместились подле и позади его. Снова затрубили трубы. Это был знак, чтобы гладиаторы, предшествуемые «эквитами», т. е. конными, которые должны были сражаться верхами на конях, выстроились и прошли церемониальным маршем мимо царской ложи или, вернее, балкона, и перед смертью приветствовали своего повелителя. Осужденных христиан тоже вывели в «podium» и, приказав им встать по двое в ряд позади пеших борцов, выждать очереди и пройти вслед за ними, чтобы приветствовать, согласно установленному обычаю, царя словами: «Хвала тебе, Царь, идущие на смерть приветствуют тебя!», но царь ответствовал на это безучастной улыбкой; толпа же кричала, выражая свое одобрение. Когда, наконец, стали проходить христиане, эта жалкая вереница хилых старцев, испуганных детей, цеплявшихся за платье матерей, бледных растрепанных женщин в жалких рубищах, та самая толпа, что в полумраке темного амфитеатра безмолвно внимала им, теперь ободренная бледным светом народившегося дня, звуками трубы и присутствием могущественного Агриппы, стала осыпать их насмешками и издевательствами. Вот христиане поравнялись с царским местом, и толпа закричала: «Приветствуйте Агриппу!» Епископ возвел руки к небу и взглянул на царя, остальные молчали.
– Царь, мы, идя на смерть, прощаем тебя! Да простит тебе Бог, как мы тебя прощаем! – послышался его тихий голос.
За минуту еще толпа смеялась и хохотала, но теперь все вдруг смолкло, и Агриппа нетерпеливым жестом дал понять, чтобы они проходили дальше. Только старая Анна, будучи очень стара и слаба, не могла поспевать за остальными, наконец, поравнявшись с царским балконом, она и совсем остановилась. Хотя стражи кричали ей: «Проходи, старуха! Ну, живее!», – она стояла неподвижно, опершись на свою длинную палку и упорно смотря в лицо Агриппы. Почувствовав на себе ее взгляд, он обратил свой взор в ее сторону, и глаза их встретились. При этом все заметили, что Ирод побледнел. Анна с усилием выпрямилась и, стараясь удержаться на своих дрожащих ногах, подняла свой костыль и указала им на золотой карниз балдахина над головой Агриппы.
Все присутствующие обратили туда свои взоры, но никто не мог ничего различить, так как карниз еще оставался в тени. Но казалось, будто Агриппа увидел там что-то, так как, поднявшись, чтобы объявить игры открытыми, он вдруг тяжело опустился на свое место и погрузился в глубокое раздумье, которого никто не смел нарушить. А Анна, медленно ковыляя и опираясь на свой костыль, поплелась вслед за остальными, которых теперь вновь водворили на прежние места, где они должны были присутствовать при смерти своих родных, христианских борцов-гладиаторов.
Наконец, с видимым усилием Агриппа поднялся на ноги, и в этот момент первые лучи восходящего солнца упали прямо на него. Это был высокий, благородного вида мужчина, величественный и прекрасно сложенный, одеяние его было прекрасно и богато; для многотысячной толпы, все взоры которой были теперь обращены на него, он казался лучезарно прекрасным и сияющим в своем серебряном венке и серебряном панцире и белой тоге, залитой серебром, весь залитый солнцем.
– Именем Великого Цезаря и во славу Цезаря, объявляю игры открытыми! – произнес он звучно и громко.
И, точно под влиянием какого-то неудержимого импульса, вся многотысячная толпа стала кричать, опьяняясь звуками собственных голосов: «То голос бога! Голос божественного Агриппы!»
Царь не возражал, слух его упивался этим поклонением. Он стоял в лучах восхода, гордый и счастливый, в глазах его светился огонь самодовольства. Милостивым жестом он простер свои руки вперед, как бы благословляя эту боготворившую его толпу. Быть может, в эти минуты в памяти его воскресло воспоминание о том, как он, жалкий, бездомный, изгнанный отцом, вдруг вознесся до такой высоты, и в душе его на мгновение мелькнула безумная мысль, что, быть может, он в самом деле бог.
Вдруг Ангел Господень сразил его в его гордыне: невыносимая боль сжала, точно тисками, его сердце, и Ирод вдруг понял, что он простой смертный человек, и что смерть стоит за его спиной.
– Увы, народ мой! Я не мог, а простой человек, и общечеловеческая участь готова постигнуть меня! – воскликнул он. И в этот самый момент большая белая сова, слетев с карниза балдахина над его головой, улетела через открытое пространство над ареной амфитеатра.
– Видите! Видите! – продолжал он. – Тот добрый гений, что приносил мне счастье, покинул меня! Я умираю! Народ мой, видишь, я умираю!.. – И, опрокинувшись на свой золотой трон, этот человек, еще за минуту принимавший как должное божеские почести, теперь корчился в муках агонии и плакал, как женщина, как дитя. Да, Ирод плакал!
Слуги и приближенные подбежали к нему и подняли его на руки.
– Унесите меня отсюда! – простонал он.
И глашатай громким голосом возгласил:
– Царя постиг жестокий недуг, и игры закрыты! Народ, расходись по домам!
Сначала все оставались неподвижными на своих местах, пораженные страхом, не находя слов для выражения своих чувств, но вдруг по рядам зрителей пробежал шепот, – точно шелест листьев перед сильной бурей, шепот этот рос и разрастался, пока, наконец, сотни голосов не огласили воздух: – Христиане! Христиане! Это они напророчили смерть царю, накликали на нас беду! Они – колдуны и злодеи! Убейте их! Пусть они умрут все! Смерть, смерть христианам!
Словно волны моря, многочисленная толпа хлынула на арену к тому месту, где находились осужденные христиане. Но стены арены были высоки, а все входы и выходы закрыты. Толпа волновалась и бушевала, но дорваться до христиан не могла. Люди напирали друг на друга, лезли на стены, обрывались, падали, другие наступали на них, попирая их своими ногами, топтали, давили и в свою очередь падали, а их опять давили другие.
– Пришел наш смертный час! – воскликнул кто-то из назареев.
– Нет, все мы еще живы! – отозвалась Нехушта. – Все за мной, я знаю выход! – И, схватив Рахиль поперек туловища, она стала тащить ее к маленькой дверке, которая оказалась незапертой и охранялась только одним тюремным сторожем, тем самым вероотступником, который накануне издевался над христианами.
– Назад! – крикнул он грозно и занес свое копье над Нехуштой, но та проворно пригнулась, так что копье скользнуло высоко над ее спиной, и в то же время пырнула его своим ножом; страж повалился на землю с громким криком, но христиане уже хлынули в узкий проход и затоптали его ногами в безумном страхе. Далее за проходом был вомиториум (вход в римские амфитеатры), оттуда христиане вырвались уже беспрепятственно на улицу и смешались с многотысячной толпой, бежавшей из амфитеатра. Некоторые падали и были затоптаны, других же уносил своим течением людской поток. Таким образом Нехушта и Рахиль очутились наконец на широкой террасе, обращенной к морю.
– Ну, куда же теперь? – простонала Рахиль.
– Иди за мной, не останавливайся, спеши! – молила Нехушта.
– Что же станется с остальными? – тихо вымолвила молодая женщина, оглядываясь назад на рассвирепевшую толпу, избивавшую попадавшихся им в руки христиан..
– Храни их Бог! Мы не можем их спасти!
– Оставь меня, Ноу, беги, спасайся!.. Я выбилась из сил… Больше не могу! – И в изнеможении молодая женщина упала на колени.
– Но я сильна! – прошептала Нехушта и, подхватив лишившуюся чувств Рахиль на руки, кинулась вперед, крича громко и повелительно:
– Дорогу! Дорогу для моей госпожи, благородной римлянки, ей дурно! – И толпа расступалась, давая ей дорогу.
- Предыдущая
- 4/54
- Следующая
