О сущности правосознания - Ильин Иван Александрович - Страница 50

Всякая государственная власть должна работать над воспитанием в гражданах такого автономного правосознания, ибо оно составляет живую основу всякого государства вообще, источник его силы, залог его несокрушимости. Народ с автономным правосознанием всегда будет стоять выше народа с гетерономным правосознанием: вся духовная культура его будет зрелее, глубже, самобытнее, продуктивнее, совершеннее; его государственное существование будет более обеспеченным, жизненным, органически единым. Именно автономное правосознание составляет ту духовную сущность демократии, которая только и придает ей некий духовный смысл. Демократический строй сам по себе есть лишь внешняя форма, таящая в себе много дурных черт и опасностей. Но, во всяком случае, эта форма бессмысленна и гибельна вне известного, зрелого и верного уклада души, а этот уклад души и есть автономное правосознание. Однако автономный способ жизни и действования необходим человеку сам по себе как духовному существу, независимо от того или другого политического режима; и автономное правосознание есть лишь последствие или проявление глубокой и существенной духовной автономии. Поэтому необходимо признать, что духовное возрастание народа взращивает автономное правосознание и тем подготовляет в душах способность к корпоративному самоуправлению. В демократическом устройстве важна не система внешних действий, но внутренний уклад души, внутренний способ руководить своим поведением, мотивировать свои поступки, слагать свое воленаправление и поведение. И если этот способ внутренней жизни вырождается и исчезает, то демократия может оказаться худшим из политических режимов. Такой способ внутренней жизни, именуемый автономным правосознанием, может постепенно водворяться и крепнуть в душах и при недостаточном развитии внешних демократических учреждений; демократия же как внешний политический режим имеет не самостоятельное, а лишь подсобное значение, ибо самостоятельная ценность присуща только внутренней автономии духа. Воспитывая в народе автономное правосознание, государственная власть исполняет свое назначение, но тем самым она взращивает и укрепляет духовную основу родины и национального существования.

Для того чтобы воспитывать свой народ к автономии, сама государственная власть должна обладать автономным правосознанием; она должна слагать свое воленаправление, во-первых, предметно и, во-вторых, самостоятельно. Власть, поистине автономная, определяет свои действия предметным созерцанием государственной цели; она сознает ответственность своего дела и ищет для себя духовной правоты и предметного вдохновления. Это сознание и это искание выражаются в обращении к религиозной санкции, в идее «помазания» и в утверждении себя на «Божией милости». Государственная власть имеет призвание служить единому, объективному благу; она связана законом Божиим и совестью; ее миссия верна и обоснована в последнем, безусловном измерении, и именно в этом смысле «нет власти, аще не от Бога».

Но, далее, к самому существу государственной власти как таковой относится самоопределение предметным содержанием, т. е. автономное утверждение себя в государственной цели. Поскольку власть не автономна, поскольку она не властвует, а подчиняется, постольку властвует не она, а другая, выше-стоящая власть, для которой она является лишь передаточной инстанцией, посредником. Власть есть сила, уполномоченная определять себя к определению других, автономно творить для других внешнюю гетерономию. Поэтому если автономное правосознание необходимо рядовому гражданину, то оно составляет самую сущность государственной власти.

И вот задача всякой государственной власти в том, чтобы автономно, т. е. на путях самостоятельного убеждения и изволения, понять сущность правосознания и определить себя к воспитанию в народе автономного правосознания. Самоопределение власти должно повести ее к взращиванию народного самоопределения; через автономность своего правосознания она должна постигнуть, что автономия необходима духу, как воздух, и что созидать государство значит созидать в народе способность к духовной автономии.

«Автономия» власти отнюдь не означает ее формальной неограниченности или тем более ее неподчиненности праву; она означает, что ее правосознание духовно компетентно творить право и порядок, внешне связуя других гетерономною формою. Но именно это ставит ей ее основную задачу – связать себя с правосознанием народа, получить его признание и утопить гетерономную форму своего властвования в автономности народного признания; и только тогда она сможет использовать это признание для того, чтобы воспитать народ к автономному правосознанию и самоуправлению: ибо автономия духа воспитывается только через ее упорядоченное, систематическое осуществление.

Власть с автономным правосознанием определяет свою волю целью права. Поэтому она видит в себе блюстителя национального духа и его достоинства; в своей автономии она видит автономию национального духа своего народа; и потому она ведет свое полномочие от национального духа даже тогда, когда наличный состав ее народа не уполномочен менять ее структуру и ее личный состав. Она заботится более всего о том, чтобы придать духовную верность форме и содержанию народной жизни; и потому опека ее всегда остается просвещенною и воспитывающею, а гетерономную форму государственного строения она поддерживает лишь постольку, поскольку этого требует единство государственной воли, политическая экономия сил и незрелость народного правосознания.[75] И приемля эту форму, она остается верна в своих опекающих и воспитывающих действиях – цели права и праву. И в этом основание ее уважения к себе, залог ее духовной продуктивности и ее исторической прочности.

Наконец, армия не менее власти нуждается в автономном правосознании.

В самом деле, вне автономного правосознания армия не может даже возникнуть и начать свое существование на уровне государственности. Как бы ни был силен страх наказания, но одного страха недостаточно для того, чтобы мобилизация дала необходимые результаты. Сознание обязанности и чувство долга, т. е. духовное признание воинской повинности и воинской чести, всегда останется основным стимулом, ведущим призываемого гражданина в ряды армии; если призыв в армию не находит живого отклика и готовности, то слагающаяся армия останется эфемерной организацией – непрочной, небоеспособной, таящей в себе начало распада и разложения. Принуждение и страх могут временно и условно восполнить дефективное чувство воинского долга, но основою армии они не могут служить: принуждение всегда остается здесь взаимным принуждением и механизм этой взаимности может легко расшататься под влиянием ратных опасностей и утомления и, расшатавшись, погубить все дело, если за ним не стоит автономное признание воинской повинности и чести. Правильная мобилизация есть порождение автономного правосознания.

Однако автономность мотива необходима воину не только для явки на призыв, но и для несения ратных трудов и опасностей. Воинское дело требует строгой, выдержанной организации, которая невозможна без дисциплины. Но было бы жестокой ошибкой смешивать дисциплину с покорной слепотой и механическою косностью. Слепая, механическая дисциплина есть начало мертвящее и потому духовно разрушительное. И может быть, никто не понимал это лучше Суворова и никто не умел так бороться со «слепотою» солдатского подчинения, как именно он. Истинная дисциплина есть форма живого духа; она есть духовное состояние, и притом волевое, т. е. принятое волею и целостно вросшее в нее, усвоенное ею как ее собственный закон. Дисциплинированный человек не тупая машина, но автономно действующее существо; правда, способ его действий определяется чужим повелением, но это повеление автономно приемлется его волею и осуществляется его действием. Иными словами: воинская дисциплина есть волевая организация личной души, сохраняющая за человеком характер автономно действующего духа с его сознательностью, сердечною преданностью и волевою инициативою.