Психиатрические эскизы из истории. Том 1 - Ковалевский Павел Иванович - Страница 27

И вот на сцену является Сильвестр. Во все время господства Сильвестра Иоанн представляется его отражением. Слабый волею, он служил отголоском сильного. Не имевший противных убеждений, он схватывал чужие мысли, быстро воплощал их в себе и также быстро осуществлял. Иоанну в этом периоде жилось относительно легко, ибо Сильвестр входил в его жизнь до мелочей и диктовал ему ее то сам, то устами царской супруги и Адашева.

Но Сильвестр не понимал, что он имеет дело с неврастеником, что раньше или позже его здание должно было рушиться, ибо, по неустойчивости своего характера, Иоанн не мог долго оставаться верным одному направлению. Он должен был бросить его и пойти по другому пути. Так это и было. Много этому способствовала болезнь Иоанна и обстоятельства, ее сопровождавшие. У Иоанна сразу оборвалось все к Сильвестру и Адашеву. Но, как человек трусливый, осторожный и в высокой степени подозрительный, он не решался порвать все сразу, ибо он видел, что это сила, с которой должно считаться. Верный себе, Иоанн внутри себя строит ковы и Сильвестру и Адашеву. В его воображении они уже были сверхсметные люди; они уже осуждены на казнь и казнены. Нужно только выждать обстоятельства, и он их выждал. Сильвестра и Адашева не стало.

Иоанн окружил себя людьми по своей натуре. Начались оргии, расшатавшие душу и тело царя. Подоспели страдания Александровской слободы, лишившие Иоанна волос на голове, бороде и усах и приведшие Иоанна к одряхлению. Разгул и содомия не могли не расшатать нервной системы царя. Если бы даже это был не прирожденный неврастеник, если бы с ним не было кровавых лет его детства и отрочества, то и тогда наступившие обстоятельства его жизни могли бы развить в нем ту болезнь, которая в нем развилась. Под влиянием оргий, содомии бессонных ночей, частых переездов и метаний, у царя явился бред преследования во всем его разгаре. В основе его лежала наследственно, болезненно измененная нервная система, первые годы его жизни, система возмутительного воспитания и та среда, в которую он ныне попал. Ближайшей причиной была бесшабашная и разнузданная жизнь, которую он повел. Поддерживающими болезнь обстоятельствами послужили воспоминания прошлого и нашептывания таких приближенных, как Малюта Скуратов, Вяземский и др. Характер параноика необыкновенно ярко выражается в создании опричны. Подозрительный, бредящий врагами, трусливый и малодушный – Иоанн создает опричну, коей назначение – охранять его и изводить врагов Иоанновых.

Пользуясь таким болезненным состоянием царя, окружающие только руководили им и наводили его на следы заговоров и казней, указывая людей, коих надлежало казнить. Рядом с этим мы видим разнузданность его животных страстей и извращение его половых побуждений. Иоанн имеет семь законных жен и не брезгует содомией, а что было сверх сего, про то знает Александровская слобода.

Такие проявления гнева, ярости, лютости и разгула выражались, однако, вспышками. Это явление оттенили даже историки. У псковского летописца мы находим следующее место: «И егда же прииде Князь Великий на поле близь града и ста в обители св. Николая в Любятове, в нощи к недели и начаша утреннею звонити по всему граду, и тогда слышав князь Великий велий звон, умилился душею и прииде в чувство и повелел всем воем мечи притупити о камень…» Но и в промежутках между приступами Иоанн был все-таки параноик с его монастырской жизнью и уставом. Только фантазирующий параноик может превратить царя в игумена, палача – Ма-люту Скуратова в келаря, а остальных опричников в братию. Собственно говоря, это великое кощунство, которое Иоанн совершил, однако, по болезненному недомыслию, в глубоком и искреннем убеждении в правоте и праведности. Вся эта трагикомедия братства в малом виде имела своим первообразом послеобеденные душеспасительные беседы Иоанна, прерываемые удалением его в застенки для личного участия в истязаниях своих мнимых ворогов, после чего Иоанн пребывал в благодушии и хорошем настроении духа.

Мы видели, как параноик, в своем бредовом озлоблении, постепенно разгорается жаждою крови, как он стремится больше и больше упиться кровью своих врагов, как он желает одним взмахом снести им всем головы и пролить реки вражеской крови. Это мы видим в Иоанне в полной силе и развитии. Его казни возрастали crescendo и crescendo с десятков на сотни, с сотен на тысячи, с тысяч на десятки тысяч… Кто может без ужаса вспомнить его кровавый поход на Новгород… В этом походе он смело мог бы ехать на ладье по потокам проливаемой им крови своих детей и верноподданных. Такое злодейство может совершить только параноик. Это не преступление, а деяние душевнобольного, невменяемого, но и не правоспособного…

Помимо этой грандиозной картины истребления жителей государства, не можем не припомнить проявления холодной злобы, ненависти, издевательства и злорадства в мелких приемах при казни тех или других лиц, напр. Голохвастова и др. Только душевнобольной человек может употреблять такие приемы зверства и бессердечия.

Эти поступки зверства и кроволития ясно показывают нам, в какой мере Иоанн был одержим и мучим идеями подозрительности и преследования. Это ясно показывает нам, что сам Иоанн не имел покоя и был в такой же мере мучим и истязаем идеями преследования со стороны его врагов. Кто его враги? Бояре. Но мучил он всех без разбора: и тех, кто подавал к тому повод и кто не подавал. Он мучил одинаково и бояр, и детей боярских, и служилых людей, и людей подлого сословия. Его казни были прямо пропорциональны напряженности его бредовых идей.

К концу жизни эти казни начали ослабевать. Этому можно находить объяснения в том, что болезнь Иоанна начала ослабевать, постепенно утихать и мало-помалу переходить в слабоумие. Да и бояр-то стало поменьше. При этом не забудем еще одной черты параноиков – их эгоизма и абсолютного бессердечия. Иоанн казнил своих врагов-бояр. Это понятно. Но Иоанн вполне обдуманно и хладнокровно казнил и своих друзей: Басманова, Вяземского и др. Для него нет на свете близких и дорогих, и лучше быть таким людям неизвестными, чем попасться на глаза.

Нужно ли говорить о беспримерных проявлениях его лютости и безнравственности – убийстве сына и поползновении на жену другого… Такие вещи может сделать только параноик.

Это одна сторона его болезни. Обратимся к другой.

Иоанн царь могущественного Московского княжества. Он ведет весьма удачные войны. Он ведет личные переговоры с послами, является перед народом, держит речи, лично вступает в диспуты, пишет послания, и во всем этом проявляет себя не только не ниже других людей, а даже выше. Какой же он душевнобольной? Вопрос вполне позволительный и сомнение естественное. Но жизнь наша дает случаи подобного сочетания ума и безумия, здоровья и болезни, и примером тому служит именно то болезненное состояние душевной деятельности, которое известно под именем мономании, или паранойи.

Если мы в царствовании Иоанна Грозного отделим даже то, что принадлежит его соуправителям, от того, что принадлежит ему самому, то и тогда найдем, что Иоанн, в известные моменты, не лишен был здравых понятий, рассуждений, знаний и поступков. Вне пределов своего бреда он был обычным человеком. Правда, этот человек не отличался особенным умом, особенными дарованиями, особенными подвигами, но это был человек, как все люди.

Я не могу согласиться с тем, чтобы Иоанн Грозный отличался блестящим умом и блестящими дарованиями. Я не вижу этого и в его сочинениях и вполне соглашаюсь в этом отношении с мнением проф. Ключевского: «Иоанн решительно подкупает читателя своею задушевностью, жаром речи, иногда доходящим до ораторского блеска. Под первым впечатлением письма Иоанна к Курбскому, в которых каждая страница кипит и пенится, читатель готов признать у царя самые широкие и политические воззрения. Но сняв эту пену, находим под нею скудный запас идей и довольно много противоречий. Он, пользуясь его же выражением, „едино слово пишет, обращая семо и овамо“, диалектически развивает одну мысль, которую противопоставляет притязаниям своих политических противников…»