Пурга над «Карточным домиком» - Ефимов Игорь Маркович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/18
• Следующая

Но его бодрости хватило ненадолго. Димон, тащившийся теперь последним, видел, как он хромает сильнее и сильнее, как повисает всем телом на палках. Через полчаса Киля приостановился, будто бы поправить крепление, и на минуту мелькнуло его лицо, мокрое уже не от снега, а от слез. Пришлось снова делать привал. Лавруша извлек свой ремонтный мешочек — кусачки, проволока, шурупы, шпагат, отвертка, изолента, плоскогубцы, гвозди, остальное — непонятно что, и принялся сколачивать Килины лыжи в одну широкую лыжину с площадкой из двух досок посредине. На площадку они привязали самый большой рюкзак так, чтобы Киля мог усесться как пассажир.

Эти самодельные нарты, эта санитарная упряжка была уже почти готова, когда Лавруша, рывшийся в своем мешочке среди непонятно чего, проворчал, что, может быть, ему наконец дадут возможность закончить работу, перестанут толпиться кругом и заслонять свет.

— Какой свет? Кто тебе… — начал было Димон и осекся.

Действительно, стало очень темно. Хотя часы показывали всего два — начало третьего.

Они подняли головы и тут-то, наконец, заметили ее.

Тучу.

Гигантскую.

Черную.

Затянувшую почти все небо — только в конце просеки виднелась светлая полоска.

Ни слова не говоря, они поспешно посадили Килю (как тот ни упирался) на рюкзак, застегнули крепления и пошли вперед. Густой снег, будто только ждавший сигнала, повалил на них — стало еще темнее. Вскоре лыжи начали зарываться, исчезать на каждом шагу, как подводные (подснежные?) лодки. Согнутая спина Димона, тащившего Килю на буксире, сам Киля, его плечи, шапка, рюкзак — все покрылось толстой белой подушкой. Первый же порыв ветра пылью раздул ее в стороны, понес обратно вверх, бросил в лицо. Верхушки елей нагнулись все в одну сторону, от них пошел ровный шум.

— Димон! — прокричала Стеша. — Может, вернемся? Пока не поздно.

Димон остановился на минуту и оглянулся назад.

— Не-е… Назад еще дальше. Нам бы только поле проскочить, а там…

Они прошли еще сотню метров: просека кончилась. Дальше дорога шла через открытое место. Но никакой дороги в сущности уже не было. Еле заметная впадина еще некоторое время указывала им направление, потом и она растворилась среди сугробов.

— Лавруша-а-а! — крикнул Димон. — Правее забирай… На сопку-у!

— Ее не видна-а-а! — донеслось спереди. — Как в молоке…

Дальше они брели наугад.

Ветер со свистом налетал на них сбоку, давил, толкал, залеплял глаза снегом. Стеше иногда казалось, что на него, на этот ветер, можно облокотиться, как на стенку. Но стоило поддаться этому впечатлению, как он коварно менял направление, опора исчезала, и она чуть не падала. Лавруша тащился впереди, упрямо согнувшись, прокладывал лыжню. Не было видно ни сопки, ни полосы кустов, от которых следовало сворачивать, ни леса, оставшегося позади… Ничего. Казалось, будто от всего мира осталась лишь белая крутящаяся муть, и это уже навсегда.

— Стой! — завопил вдруг Киля. — Нашел! Сюда! Чуть не проехали. Вон — глядите.

Отворачивая лица от ветра, они столпились вокруг него, вгляделись в то место, куда он в возбуждении тыкал варежкой, и тут же испустили радостный вопль.

Колея!

Свежая тракторная колея, едва занесенная снегом! Они чуть не проскочили ее в темноте.

Киля, от радости забыв про больную ногу, привстал на своих «нартах» и, дергая то одного, то другого, с сияющими глазами принимал град похвал и новых прозвищ: тракторный следопыт, открыватель дорог, проводник на прицепе, одноногий спаситель.

И действительно — по колее лыжи пошли гораздо легче.

Правда, она вела не совсем в ту сторону, куда, как им казалось, следовало идти. Но не могло же быть, чтобы трактор отправился в тайгу просто так, на прогулку. Даже если он ехал не к ним в Зипуны, то куда? Конечно же, к какому-нибудь человеческому жилью, где тракторист смог бы отдохнуть и обогреться. И прошел он совсем недавно — выпавший снег едва покрывал отпечатки гусеничных траков. Нет, надо идти и идти по этой невесть откуда свалившейся на них тракторной тропе. Куда-то ведь она должна привести!

Через полчаса Лавруша сменил Димона в «упряжке», потом они поменялись снова, потом — еще раз.

Кругом было все так же черно и мутно.

Ветер по-прежнему давил на них, как плотная и холодная резина, обтягивая лицо, грудь, ноги. По изменившемуся шуму они догадались, что кругом опять лес, хотя самих деревьев не было видно. Закоченевшими пальцами Димон нащупал фонарик и посветил на часы. Обе стрелки, вытянувшись в прямую линию, делили циферблат пополам: шесть. Если бы невидимый трактор ехал в Зипуны, они давно должны были быть дома. А раз ни Зипунов, ни другой деревни не видно, значит…

Он решил пока не говорить остальным, но они и сами уже все поняли. Им доводилось, конечно, слушать рассказы взрослых о людях, заблудившихся зимой в тайге, но истории эти казались тогда какими-то далекими, вроде приключений из книжки. И всегда думалось: что ж он компас не взял? Или: надо было ему зарубки делать на деревьях, чтобы не возвращаться на то же место. Или: вырыл бы себе в снегу пещеру и переждал.

Что такое может случиться и с ними — это как-то не укладывалось в голове.

Но вот оно случилось, и все спасительные планы, выглядевшие такими простыми у теплого печного бока, оказались совершенно непригодными, когда кругом свистящая чернота, пальцы ног и рук будто уже отвалились — не чувствуются, плечи разламываются, колени не сгибаются… И когда единственная ниточка, связывающая тебя с миром людей и теплоты — неверная колея, ведущая неизвестно куда, да и та постепенно исчезающая под падающим снегом.

Через час они сбились в кучку и съели все, что у них нашлось: булочку от завтрака, Стешину плитку шоколада и пригоршню семечек, которую Лавруша вез своему ручному хомяку.

Разговаривать не хотелось. Только Киля время от времени бормотал себе под нос: «Ох, из-за меня это все, верно вам говорю, из-за меня, бросьте вы меня здесь, может, утром кто проедет и подберет». На него шикали, просили «не травить душу».

Дальше шли, не глядя на часы, не глядя по сторонам, почти механически.

Они уже были в том состоянии, когда даже думать не остается сил. Только вслушиваешься в то, что происходит внутри, в нытьё и жалобы всех мышц.

«Куда! Куда вы снова взвалили на меня эту тяжесть, — будто восклицает левая нога. — Уберите ее немедленно! Я не выдержу».

И ты послушно убираешь, переносишь вес тела на правую, но и правая тут же начинает вопить, чтоб убрали, что она не железная, что хватит! И тогда переносишь на руки, повисаешь на ходу на палках, давая короткую передышку ногам. И снова: на левую, на правую, на руки. На левую… На правую… На руки…

И поверить невозможно, что где-то люди сидят в светлых комнатах. И от батарей пышет таким жаром, что кто-то может сказать «ух, жара» и стянуть свитер через голову. Что в интернатской спальне рядами стоят кровати под синими одеялами. Такие кровати, что повалиться бы на них и лежать, лежать… То-то блаженство!

А какие мягкие кресла расставлены внизу в вестибюле.

А как хорошо в зале!

Там сейчас, наверно, сдвинули елку в сторону, чтоб не мешала показывать кино, и можно было бы усесться в ряду за проходом и сидеть, расслабившись, никуда не брести, не сжиматься от холода, не нащупывать онемевшими ногами узкую полоску твердой колеи, которая…

Лавруша, шедший впереди, едва успел затормозить.

Лыжи его проехали немного по инерции и уперлись в какую-то темную громаду, выросшую внезапно из снежной свистопляски.

— Ребята! — завопил он что было сил. — Скорее! Здесь трактор! Я чуть не врезался.

Но нет — на трактор это было мало похоже.

Скорее — на танк. Только без башни и без пушки.

Остальные бросились вперед так, будто спешили на поезд, который мог вот-вот уйти.

— Вездеход! Ясное дело, это вездеход, — прокричал подоспевший Димон.

Он сбросил с плеча буксирную веревку, отстегнул лыжи и взобрался на левую гусеницу. Луч фонарика скользнул по заснеженным стеклам кабины, лязгнула железная дверца.

• Предыдущая
• 4/18
• Следующая