Светорада Янтарная - Вилар Симона - Страница 7

• Предыдущая
• 7/112
• Следующая

Ипатий горестно опустил голову.

– Зенон, ты ведь знаешь, что мне претит все время ползать у ног императора, выпрашивая подачки. Мне противна даже мысль о том, чтобы примкнуть к сонму бездельников и лизоблюдов, живущих за счет руги[19] и проводящих дни в томительном бездействии…

Тут Ипатий осекся, поняв, что подобными словами он оскорбляет своего благодетеля брата, столько сделавшего для него, но всю жизнь зависящего от настроения правителя. И он быстро перевел разговор на другое: дескать, неужели Феофилакт осмелился клеветать и на Глеба?

Зенон откинулся на подушки, тяжело дыша. Становилось так жарко, что даже в мраморной беседке, расположенной в тени раскидистых крон оливковых деревьев, нельзя было спастись от духоты.

– Феофилакт сообщает, что ты приобрел свою Светораду, когда та уже была с сыном, и что в Глебе столько же крови Малеилов, сколько родниковой воды в Понте Эвксинском.

– Ну допустим, некоторые родники бьют из скал и под побережьем, – начал вяло оправдываться Ипатий, но замолчал под взглядом брата. Тот, казалось, видел его насквозь. Ипатий не смел ему лгать. И тогда он стал говорить, что его сын от Хионии, Варда, всегда грубо и пренебрежительно вел себя с ним, а когда Ипатий привез Светораду, то он и вовсе попросту нахамил ему, обозвав старым развратником. Последняя их встреча вышла такой скандальной, что теперь Ипатий готов оставить все свое состояние и недвижимость сыну Светорады, а не жестокосердному, непочтительному Варде, который только и делает, что выказывает свое презрение и расстраивает родителя. В то же время Глеб всегда приветлив, ласков и искренне любит Ипатия, как отца родного.

Все это Ипатий говорил, не глядя на брата, пока тот не положил свою горячую влажную ладонь на его запястье.

– Успокойся. И послушай, что я скажу. Ты можешь сколько угодно говорить о своей любви к сыну Светорады, но тебе не изменить того, что есть: он чужой тебе по крови. А Варда – твой сын и мой племянник. И так уж вышло, что я, не имеющий потомства, хочу, чтобы он унаследовал и твое, и мое состояние, чтобы именно он стал продолжателем нашего рода. Зов крови превыше всего. А Варда не так уж плох, сколько бы ты на него ни гневался.

– Он зол на меня за Хионию, – не поднимая глаз, произнес Ипатий.

– Да, Варда рос с ней, и для нее он хороший сын. Он чтит ее род и даже называет себя Вардой Солунским, в честь города Фессалоники, откуда родом ее семья. Варда, как и многие, считает Хионию святой женщиной, а ее проказу – всего лишь испытанием Господним. Варда, между прочим, уверен, что ты предал его мать ради язычницы– девки. Но ведь ты слышал и ранее такие разговоры о себе, не так ли? Однако подумай о самом Варде. Он ушел из дома совсем мальчишкой, чтобы стать воином пограничных войск, и дослужился до высокого чина. А когда арабские пираты напали и разграбили Фессалоники, Варда проявил себя как герой и получил даже пост помощника градоначальника по обороне. Теперь он уже хартуларий[20] гарнизона в городе Ираклия.[21] Кстати, прибывший в этот город на смотр войск брат и соправитель нашего императора кесарь Александр особо отметил его. Так что Варда вот– вот станет командиром веститоров.[22]

Говоря все это, Зенон не мог не заметить, что глаза Ипатия заблестели при упоминании об успехах его родного сына. Но он все– таки сдержался. Сказал только:

– Хартуларий в Ираклии Понтийской? Хм. Как близко от нас. А мне не доложили, что кесарь Александр тут. И вообще, видит Бог, я удивлен, что брат нашего императора Александр решился наконец– то заняться делами, а не проводит время в праздном безделье.

– Ты не должен так отзываться о соправителе нашего божественного базилевса.

Но Ипатий лишь сказал, что если бы он раньше знал о пребывании Александра в феме Оптиматы, то непременно послал бы ему вестового с приглашением на пир в Оливий. А с кесарем, возможно, решился бы позвать и Варду. Хотя и тогда его мало порадовало бы, если бы Варда ответил на приглашение.

После этих слов Ипатий поднялся и пошел в сторону дома, откуда уже доносился голос Светорады. Надо же, за всеми этими разговорами он пропустил, когда она вернулась. А у них ведь в Оливии сегодня большой пир, на который приглашено немало гостей. Даже сановный Евстафий Агир, проэдр синклита,[23] прибудет с супругой, а уж если сам глава сената проводит лето в провинции, то Ипатию необязательно бросать все дела тут, чтобы пасть перед троном императора.

О своем же сыне Варде Ипатий предпочел не думать. Это было больно… Ипатию же хотелось думать о приятном.

Двойное окно с полукруглым верхом было изящно разделено посередине витой колонной. Причем весь проем богато оплетали гирлянды вьющихся растений, даря сумрак и прохладу в знойный день, затеняя покой, отчего свет в помещении отдавал зеленью, словно вода в бассейне с рыбками. Да и вообще все в этой комнате было зеленоватым: отделанные мрамором стены, пушистый ковер на полу, придвинутая к стене пышно убранная кровать с ниспадающими складками легкого, как газ, балдахина.

Таким же зеленоватым, словно покрытым мхом, было и круглое мягкое сиденье без спинки, на котором перед зеркалом сидела княжна Светорада. Вокруг суетились служанки: одна подавала душистые притирания, другая укладывала заплетенные в косы волосы в изящную прическу, третья расставляла перед княжной шкатулки с драгоценными украшениями, пытливо глядя на хозяйку, дабы подать то, что та выберет. Однако взгляд Светорады был отрешенным. То, что случилось с ней этим утром, все еще не шло из головы, вызывая потаенное волнение и трепет. Подумать только… Как это было безрассудно… и как прекрасно!

– Вы прикажете выбрать янтарь? – спросила, стараясь расшевелить непривычно задумчивую госпожу, наставница Дорофея. – К зеленому шелку он очень подойдет. И он ныне в такой цене! Даже не верится, что это всего– навсего застывшая смола, как уверяет благородный Ипатий. Но как великолепно! И так идет к вашим глазам, милая Ксантия!

Светорада машинально взяла свои длинные серьги из янтаря, быстро скользнув взглядом по лицу Дорофеи. Эта матрона вечно сует свой длинный нос куда не следует. Правда, ее положение при Светораде двусмысленно: как дальняя родственница Ипатия, которую он приблизил, когда ему понадобилось место ее старого дома в Константинополе для строительства собственного особняка, Дорофея получила право чувствовать себя полноправным членом семьи, но роль наставницы низводила ее до уровня зависящей от госпожи служанки. В голове княжны мелькнула мысль, что Дорофея не преминет сообщить Ипатию о случившемся, если, конечно, ей что– то известно. Вон как она пеняла Светораде за то, что та задержалась на море и не явилась на утреннее богослужение в церковь. И все же, если бы Дорофея видела хозяйку с молодым мужчиной на берегу, это бы повергло ее в такой шок, что она не лебезила бы сейчас. Другое дело – Силантий, верный Сила. Этот так лукаво поглядывал на Светораду, что было похоже, будто его тешили какие– то потаенные думы. Но он не выдаст. Древлянин по происхождению,[24] некогда ставший добычей ловцов людей на Днепре, он прибыл в Константинополь в оковах. Наверняка Силу с его мощью и угрюмым взглядом ждали рудники, если бы как раз тогда Светораде не понадобился раб– охранник. Признав в этом пленнике русича, она решила купить его. Ибо здесь, в такой дали от Руси, уже не имело значения, к какому из присоединенных князем Олегом племен принадлежит славянин, – тут они все были земляками.

– Вас что– то волнует, прекрасная Ксантия? – не отставала от непривычно притихшей княжны Дорофея. Она смотрела на Светораду немного искоса, отчего ее худое лицо с длинным носом на фоне пляшущих зеленоватых теней казалось особенно неприглядным.

• Предыдущая
• 7/112
• Следующая