Роковая строка Памеджаи - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/22
• Следующая

Памеджаи с каждым днем все больше убеждался в том, что сыновья его непременно унаследуют способность отца воспроизводить виденное, а когда нужно – изображать даже и не виденное. Работая для дворца царского сына Куша, он не переставал готовить своих сыновей к будущим великим работам. Он делал это с таким же увлечением, с каким когда-то, будучи юношей, начинал свою работу у знаменитого Пао, скульптора царского двора.

Вначале слабыми и неумелыми руками, а потом более уверенно и с увлечением братья учились работать и с каждым годом все с большей готовностью делали все так, как им велел отец.

Им было уже по десять лет, когда у них появилась мечта увидеть пещерный храм на берегу Нила. Отец рассказывал много любопытного об этом храме. Он и сам мечтал увидеть его хотя бы еще раз в жизни.

Памеджаи и Моси знали во всех подробностях, как был устроен этот храм, как украшены стены святилища pi как были сделаны священные надписи, призванные увековечить великий поход самого фараона. Они знали о том, какая беда постигла отца. Знали не только потому, что это важное событие в жизни Памеджаи никогда не забывалось, но и потому, что на этом примере отец хотел научить своих сыновей всегда делать свою работу самым тщательным образом. Никогда не отступать от правил, всегда заранее все подсчитать и все предвидеть.

Сыновья Памеджаи даже не помнили, когда впервые им довелось услышать рассказ о брачной стеле фараона, но всякий раз они слушали этот рассказ с неизменным вниманием. И каждый раз у Моси замирало сердце, и он, протягивая руку к отцу, обычно просил:

– Повтори, отец, как это было.

И отец повторял:

– …И вот я вытащил из-за своего полотняного фартука священный свиток и стал снова проверять сделанную мной надпись, и вдруг сердце у меня остановилось, а в глазах потемнело. Я вдруг увидел, что конец священной надписи остается в моем свитке. Я увидел, что на стене не поместится конец священной надписи. Я стал писать мелко-мелко и от волнения писал криво, но как ни старался, а все строки священной надписи не поместились на брачной стеле фараона…

И тут всегда вступал в разговор Памеджаи. Он задавал один и тот же вопрос:

– А если бы ты не бежал, отец, что бы с тобой сделали?

– Не знаю, сынок, – отвечал Памеджаи.

Но ведь он отлично знал, что мог погибнуть. Потому он и бежал в Икен. Правда, ему еще не пришлось встретить человека, который бы точно знал, какое ему грозило наказание.

Сыновья Памеджаи очень хорошо знали, как был устроен пещерный храм, как он выглядел в дни торжественных молебствий и жертвоприношений и как прекрасно там бывает на рассвете, когда великий Гор, проснувшись, посылает в глубину храма, к подножию божественного Осириса, свои первые лучи. Но одно дело слышать о таком чуде, а другое дело – увидеть это чудо. Дети знали, что отец и мать мечтают о посещении этого храма все двенадцать лет, прожитых в Миме. И сыновья мечтали об этом путешествии. Они не раз вместе с отцом строили планы и обсуждали, как все это произойдет. Как отец добудет лодку и как она доставит их туда, ко Второму порогу великого Хапи.

И вот настал день, когда они отправились в далекое путешествие. Уже совсем состарившийся Пааам и его верная Бакет не могли позволить себе такого трудного путешествия. И пошли они вчетвером – Памеджаи, Таметс и сыновья. Каждый имел поклажу на голове, и каждый имел посох в руках. Им предстоял долгий путь пешком, а потом путешествие по реке.

И вот наступил счастливый миг, когда все семейство камнереза было доставлено на лодке к розовым скалам на берегу священной реки. Когда они приближались к берегу, им показалось, что скалы эти обыкновенные и гора обыкновенная. Их внимание привлекали только гигантские статуи, стерегущие вход в святилище. Может быть, все казалось обыкновенным оттого, что солнце еще не взошло и нежные краски раннего утра еще не заиграли в его лучах.

Но вот они стоят вчетвером у подножия прекрасных статуй божественных гигантов, каких, наверно, никто никогда не видел. Вспомнив рассказ отца о том, как он присел у ног божественного Рамсеса, и, пользуясь тем, что у входа не видно было ни одного жреца, потому что было еще слишком рано и никто не должен был прийти сюда, Моси, не сказав ни слова, подбежал к статуе Осириса и присел у ног божества. Тотчас же у другой статуи оказался маленький Памеджаи, и они радостно рассмеялись, потому что были счастливы увидеть это чудо.

Таметс, взяв за руку Памеджаи, стояла как зачарованная и долго не решалась о чем-либо спросить. Впрочем, ей не было надобности спрашивать – ведь она обо всем уже давно знала. В доме Тхутисенбу слишком много воспоминаний было связано с этим святилищем.

Но небо розовело, и Памеджаи, взяв за руки своих сыновей, предложил Таметс последовать за ним в храм, потому что было очень важно своими глазами увидеть волшебное превращение. Они вошли в темноту. А через несколько мгновений золотой луч прорезал эту темноту и бросился к ногам Осириса, сидящего в глубине святилища.

– Как это прекрасно! – воскликнула Таметс. – Позволь мне, Тхутисенбу, отнести к ногам божества вот эти фрукты и цветы, которые мы принесли с собой.

Она открыла корзинку, вынула из нее свежие финики, несколько гроздей винограда и букетики нежных полевых цветов. Каждый из них взял что-либо в руки, и тихо, безмолвно, очень торжественно, с дарами все они подошли к статуе Осириса, единственной освещенной сейчас солнцем.

– Я вижу мрачного Птаха, – прошептал Моси после того, как положил у подножия Осириса цветы и кисть винограда.

– А мне его жаль, – признался маленький Памеджаи, – он всегда в темноте. Несчастный. Он как слепой.

Братьям не пришлось долго шептаться. Отец знаком дал понять, что надо молча отойти отсюда и что надо подождать, когда жрецы с факелами войдут сюда и станет возможным увидеть ту работу, которую он сделал здесь в дни своей молодости.

Они вышли из храма и долго рассматривали каждую из четырех гигантских скульптур, стоящих у входа. Они смотрели на речные дали, полюбовались тихой и спокойной в этих местах рекой. И так они дождались того мгновения, когда у входа в храм появился жрец с факелом в руках и когда отец снова взял за руки сыновей и предложил Таметс следовать за ними. На этот раз не было торжественного жертвоприношения, но в храме было светло и можно было все хорошо рассмотреть. Памеджаи был даже доволен тем, что не было посторонних, кроме жрецов. Ему очень хотелось кое-что рассказать Таметс и сыновьям, дополнить то, что они знали, потому что одно дело – услышать, а другое дело – увидеть.

– О, я отлично вижу нашего деда из страны Куш! – воскликнул Моси. – Я вижу, как он испуган нашествием врагов, как он метнулся со своим посохом и стадо, его разбежалось. Посмотри, Памеджаи, ведь это наш дед! Никто об этом не знает, но мы-то знаем…

Они стояли у священной стены и тихо переговаривались о своем. Они не заметили, как в храм вошел очень важный, почтенных лет господин. Он вошел в храм тихо, медленно, останавливаясь у каждой скульптуры, у каждого изображения. Вначале он не обратил внимания на людей, стоящих у противоположной стены, но когда маленький Моси позвал брата и довольно громко крикнул: «Памеджаи, посмотри!» – важный господин подошел и стал молча рассматривать давно знакомую ему работу, сделанную человеком, хорошо ему известным. Это был писец Пабеса. Очутившись в этих краях, недалеко от храма, по своим делам, он не смог отказать себе в удовольствии побывать в этом святилище, которое всегда казалось ему самым прекрасным. Имя Памеджаи, услышанное из уст мальчика, заставило его вспомнить этого искусного раба из страны Куш, раба, который погиб и о котором у него осталась в сердце добрая память. И оттого, что эта память была очень доброй, он сделал то, чего никогда не сделал бы в другом случае. Он обратился к незнакомым людям и сказал Памеджаи, стоявшему в тени рядом с Таметс:

• Предыдущая
• 18/22
• Следующая