Мастер Исхода - Мазин Александр Владимирович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая

Голод – не тетка. Голод – дядька. Причем дядька очень злой.

В том, что львица вернется, я не сомневался ни секунды.

Но у меня была идея.

Яму копали всей деревней. А колья я изготовил сам – из бамбуковых стволов подходящего диаметра.

Теперь нужна была приманка. Домашних животных у деревенских не было. Полдюжины шакалов, болтавшихся около деревни, сойти за домашний скот никак не могли. Но тут как раз один из местных охотников раздобыл обезьяну с детенышем. Обезьяну он убил, а детеныша притащил с собой – в качестве консервов. Детеныш был экспроприирован, накормлен молоком (женским), чтоб не помер раньше времени, и привязан над замаскированной ямой. Чтобы вывести львицу на цель, я использовал тушку свежезабитого грызуна размером с годовалого подсвинка. Это тоже пришлось делать самостоятельно. Никто из деревенских, даже храбрящийся вождь, не рискнул приблизиться к логову.

Впрочем, в отличие от деревенских я мало чем рисковал, потому что со мной прогулялся Мишка.

Пока я занимался общественно полезным делом, вождь попытался посягнуть на Ванду. Наверное, хотел самоутвердиться. На свое счастье, он не рискнул прибегнуть к насилию, а ограничился рекламой, выразившейся в снятии набедренника, демонстрации рабочего инструментария, и словестной агитацией – описанием того, какие хорошие от него, вождя, рождаются детишки.

Получив категорический отказ, вождь немножко удивился (в деревне отказывать ему было не принято) и отбыл, пообещав вернуться ближе к вечеру, когда станет точно известно, что львы меня слопали.

Возвращаться ему не понадобилось. Я сам к нему пришел и устроил герою-любовнику еще одну взбучку. Причем в присутствии его четверых женщин, три из которых тут же выразили готовность переселиться в мою хижину.

Я вежливо отказался.

Львица пришла, едва стемнело. Прокралась по кровавому следу, увидела обезьянку (ее истошные вопли были слышны километра за три), подумала немного… И прыгнула.

Обезьянка сумела увернуться. Львица – нет.

Я прожил в деревне еще восемь дней. За это время лев слопал собственных детенышей, окончательно оголодал – и приковылял к деревне самолично. Тут его и убили. Истыкали копьями так, что он стал похож на кактус. Я в этом поучаствовал совсем чуть-чуть. Мое копье было первым и попало в переднюю лапу. Вообще-то я целил в шею, но и лапы оказалось достаточно. Без двух лап лев практически растерял боеспособность.

Львиная шкура оказалась безнадежно испорченной, уцелел только хвост. Я сделал из него (из его шкуры, само собой) неплохой пояс.

На следующее утро мы отправились в путь.

Сытая Лакомка устроилась рядом с Вандой и принялась вылизывать ее ноги. Начала со ступни, потом – выше, выше… Вылизывала Лакомка неторопливо и тщательно. Сравнительно деликатно. Язык моей кошки – настоящее чудо. Он может сдирать мясо с костей, а может слизнуть соринку с глаза. В данный момент язык работал в режиме мягкой санитарной обработки. Дай Лакомке полчаса – и она вылижет тебя целиком, да так чисто, словно ты в бане побывал. Я в какой-то миг даже порадовался, что Лакомка прониклась к Ванде добрыми чувствами. Пока не заметил, что тяжелая лапа кошечки лежит на Вандином бедре и время от времени выпускает коготки. А коготки у Лакомки такие, что могут одним движением пропороть замечательное Вандино бедрышко до кости. Или вырвать из него кусок в полкило весом.

Ванда сидела ни жива ни мертва, а Лакомкин язык уже подбирался к паху женщины. Пантера с довольным ворчанием «подтирала» следы наших с Вандой утренних игр и, само собой, прекрасно понимала, какие чувства вызывает у бедной девушки. Лакомка развлекалась. Подшучивала, если можно так выразиться. У моей кошечки отменное чувство юмора. Но – специфическое. Кошачье. Откусить у мышки лапки – и поглядеть, далеко ли она уползет. Так уморительно…

– Лакомка! – рявкнул я.

Пантера покосилась на меня, лизнула напоследок – на этот раз прямо в промежность, поддав носом кожаный передник, и одним грациозным прыжком оказалась рядом со мной.

Я взял ее за пушистые «бакенбарды», глянул в желтые, хитрые, прищуренные глазки:

– Не делай так больше, – попросил я очень проникновенно. – Она – в нашей стае. Поняла?

Лакомка фыркнула. «Ладно уж, я не стану есть эту глупую самку. Исключительно ради тебя, потому что ты – главный и я тебя люблю!»

Дернув головой, она выскользнула из моих пальцев, лизнула меня в губы, подобрала оставшуюся с обеда кость и принялась ее грызть. Демонстративно. Чтоб глупая самка видела и боялась.

По-своему Лакомка была права. В нашей стае Ванда была лишней. Пользы от нее не было ровно никакой. Разве что секс, но без него я мог и обойтись. Тем более что во время примитивного совокупления бездарно растрачивались силы, необходимые на восстановление моего Дара.

А вчера она по-глупому повредила ногу.

Насколько серьезно, я определить не мог. Но она так охала и стонала, что пришлось посадить ее на Мишку. Надо ли говорить, насколько снизилась боевая мощь нашего отряда? Да и Мишка был очень недоволен.

Зато освобожденная от необходимости двигаться, Ванда непрерывно болтала. Все мои попытки ее заткнуть оказались тщетными. Полезной информации в этом словесном потоке было – чуть. Она либо жаловалась, либо строила модели будущего. Совершенно бредовые. По-моему, ей было всё равно, о чем говорить. Я мог бы рявкнуть на нее (Мишка весь день поглядывал на меня с надеждой), но мне было неудобно. Я понимал: болтает она потому, что ей страшно. Ей очень хотелось мне угодить. Ванде, неглупой женщине, нетрудно было догадаться, что она обуза. Что я бы рад от нее избавиться. Она старалась меня развеселить. Она старалась быть полезной. Или хотя бы приятной. И знала только один проверенный способ доставить мне удовольствие. Поэтому я очень скоро перестал понимать, где кончаются элементарные потребности юного тела и начинается меркантильное желание привязать меня единственно доступным способом. И проверить это было невозможно. Даже мою полуорлицу Марфу я чувствовал намного лучше, чем Ванду.

Но бросить ее было нельзя. Бесчеловечно. Поэтому приходилось терпеть. И мне, и зверушкам. И следить, чтобы ревнивая Лакомка ее тайком не придушила.

Кстати, Лакомка была единственной, кто был способен Ванду заткнуть. Один пристальный взгляд – и Ванда немела от ужаса.

Из-за этого страха я вынужден был постоянно держать Ванду при себе. Ей почему-то втемяшилось в голову, что Лакомка хочет ее съесть. Лакомка, естественно, об этом знала. Эмпатия у нее была – на уровне. Знала – и вела себя соответственно. Похоже, надеялась, что Ванда помрет от страха. Или я сам придушу бесполезную трусливую самку.

Я пытался научить Ванду полезным навыкам. Например, выпутывать из шерсти Мишки колючки и насекомых, но оказалось, что у девушки слишком слабые пальчики.

Вдобавок нам пришлось снова выйти на дорогу. Передвигаться в зарослях с Вандой на холке Мишка не мог. То есть он бы, конечно, мог, но – до первой низкой ветки или колючих зарослей. Дальше он бежал бы уже без наездницы. К Ванде он относился примерно так же, как Лакомка. Но, будучи куда большим пофигистом, неприязнь свою не демонстрировал.

Когда нога у Ванды перестала болеть, мы все равно продолжали двигаться по дороге. Вдвоем. Мишка и Лакомка пробирались отдельно, по звериным тропам. А поскольку джунгли есть джунгли, иногда они удалялись от тракта довольно далеко.

Хотя нет, я неправ. Определенная польза от Ванды все-таки была. Она владела азами мнемотехники и с трудом, но вспоминала время от времени места, по которым мы шли. Следовательно, шли мы правильно. Оставалось только надеяться, что Ванда не врет. С нее станется…

Но выглядела она весьма привлекательно. Почти все встречные торговцы (мы встречали по два-три каравана в день) предлагали мне продать им (на время или насовсем) ее женские прелести. И очень удивлялись, когда я отказывался. Некоторые даже сердились, но я нашел замечательное успокоительное для самых ретивых. Стоило мне начать поигрывать кистью львиного хвоста, как боевой задор улетучивался. И очень многие задавали вопрос, откуда у меня этакий экзотический пояс. Я вежливо, но с достоинством пояснял, что мне понравилась кисточка.

• Предыдущая
• 39/78
• Следующая