Жены грозного царя [=Гарем Ивана Грозного] - Арсеньева Елена - Страница 46

• Предыдущая
• 46/78
• Следующая

«И не боятся же, а? Пусть и наслушались обо мне всяких ужастей, пусть и поглядывают порою на мои руки со страхом: ну да, они ведь по локоть в кровище! – а все же лезут, лезут на царево ложе… Каждая небось думает, что именно она меня образумит да смягчит. А вдруг и правда?…»

Но Иван Васильевич должен был признать, что выбрал наилучшее средство, чтобы забыться, прийти в себя после этих страшных двух лет, минувших со дня смерти Кученей – Марьи Темрюковны. Или правда – змея-черкешенка отравила его своей неистовостью? Или смерть Юлиании надломила? Словно бы погас некий последний светлый лучик, кругом воцарилась кромешная тьма, полная чудовищ. И кто были те чудовища? Самые ближние, самые дорогие его сердцу люди! Снова обманули и предали его именно те, кому он доверял более прочих…

Иван Васильевич вспомнил, как вместе с Вяземским, Басмановыми и прочими первыми своими любимцами отправлялся в новгородский поход. Настало время примерно наказать северных дерзецов, которые не одно прежнее царствование отравили изменами и предательскими помыслами. Ненавидели Москву, ее власть, жадно смотрели на запад, готовы были хоть под ляхов ничтожных лечь, хоть под немчинов или шведов, ну а те еще со времен Александра Невского облизывались на земли российские. Новгородцы да псковичи слишком много мнили о своей вольнице, однако царь терпел. Но уж когда тебе в нос тычут доказательствами готовой измены, когда ты видишь, что царство твое, собираемое отцами и дедами, кровью и сердцем твоим, может в одночасье развалиться из-за того только, что новгородские и псковские псы вздумали сменить хозяина…

Еще летом 69-го года в Александрову слободу пробился пеш некий Петр Волынец, бежавший из Новгорода. Пал в ноги государю, прах целовал и клялся, срывая голос, что новгородцы хотят предаться польскому королю, а наместником к себе просят князя Владимира Андреевича, что у них уже и грамота об этом написана и запрятана в Софийском соборе, за образом Богоматери, в надежде, что ее там никто и никогда не сыщет. Ждут только удобного случая грамоту сию в Польшу передать, да тягаются именитые граждане новгородские за право быть гонцом: ибо гонцу хоть и первая веревка, ежели схватят, но и первые почести, ежели вывернется. Небось круль осыплет златом-серебром того смельчака, который привезет ему долгожданное известие о готовности Великого Новгорода лечь под его поганый ляшский сапог! И архиепископ Новгородский Пимен, и заточенный в Тверском Отрочьем монастыре Филипп всячески те гнусные затеи поддерживают и ждут не дождутся польских освободителей, а тем временем всяко переманивают на свою сторону ближних людей государевых, среди которых… страшно произнести!

Государь отправил в Новгород вместе с этим Петром доверенного человека, и что же? Письмо и впрямь отыскалось за образом Богоматери, подписи Пимена и других первых граждан Новгорода оказались верными. Охоту к изменам надо было перебить на корню! Под зиму царево войско выступило в путь, начавши науку – чтобы впредь неповадно было! – с тверских владений, но вот что поражало Ивана Васильевича с самого первого дня пути: похоже было, будто изменники заранее знали о его приближении, будто их предупредили.

Кто? Неужели прав оказался Петр Волынец с его доносом? Неужто и впрямь предательство совсем рядом?…

То там, то здесь вспыхивали внезапные очаги сопротивления, но их погасили с такой яростью, что Новгород встретил государя с покорностью и трепетом.

По пути Иван Васильевич послал Малюту в Тверской Отрочь монастырь к бывшему Филиппу – привести и его к покорности. Зловредный Колычев ответил такой лютой бранью, что Скуратов не сдержался и заставил его замолчать навеки. Правда, ума хватило отбрехаться от могущих быть попреков, сказавши, что Филипп сам ноги протянул по причине большой духоты, царящей в его каморе. Помнится, Иван Васильевич сразу заметил, какое при этих словах сделалось лицо у Басманова… но тогда время Басманова давать ответы на все странные вопросы еще не пришло, и царь сделал вид, что ничего не заметил. Ему еще нужна была сила и военная сметка Алексея Даниловича и жестокость Федьки-похабника, да и Вяземский ему был нужен, и хоть об опасных разговорах между ними и всеми прочими ему уже донесли, все же он взял их с собою в Новгород, потому что лучше было держать тех, в ком сомневаешься, на виду, при себе, не давая им коситься на сторону. Конечно, приходилось опасаться удара ножом в спину или ядовитого зелья, но рядом неотступно был Малюта, рядом был насмешливый и хладнокровный Бомелий, который сам отведывал каждый кусок и каждый глоток, предназначавшийся царю. Зато государь знал о каждом шаге прежних друзей, которые готовились стать врагами. Как говорят умнейшие восточные люди, тигр в пустыне менее опасен, чем змея в траве. И поэтому Иван Васильевич свалил всех своих змей в одну корзинку, как те змеечарователи, и повез с собой, зная, что при звуке волшебной дудочки они будут делать то, что дудочка им предписывает.

Кровь опьяняет, да, и чем больше ее льется, тем сильнее она пьянит. Когда в Новгороде полилась рекой кровушка изменная, тут уж и оба Басмановы, и Вяземский Афоня ничего не могли с нею поделать. Попала собака в колесо – хоть пищи, да беги! Ничем не отставая от наемников, которые вообще отличались удивительной жестокостью – даже у Ивана Васильевича тошнота и отвращение подкатывали к горлу, когда он видел, к примеру, Генриха Штадена, хмельного от злодейств! – первые любимцы государевы с таким удовольствием жгли, резали, сносили головы, что навсегда погубили себя в глазах поляков. По-хорошему, они должны были обратить свою жестокость против московского царя, его голову привезти на блюде Сигизмунду-Августу, а вместо этого они громоздили горы новгородских голов, прочно отрезая себе путь на запад.

Болваны!

– Батюшка… – раздался рядом шепот, и Иван Васильевич встрепенулся, очнулся от дум, огляделся кругом.

Прямо перед ним, не давая идти дальше, стоял сын, смотрел настороженно своими темно-серыми глубоко посаженными глазами. Потом повел ими куда-то в сторону, и Иван Васильевич увидал, что сын указывает на невысокую, но крепкую телом девушку с алой лентой в смоляно-черной косе. Только тут государь вспомнил, где находится, и сообразил, что Иван показывает ему свою избранницу.

Ишь, какая яркая! Словно изюминка в булке. Смуглянка черноглазая, и впрямь ничуть не похожая на белую голубицу, – сразу видно, что бойкая, нравная девка. Хороша, ничего не скажешь: щеки что маков цвет, зубки – жемчужные низки, сарафан так и натянулся на молодых грудях, однако Иван Васильевич не спешил улыбнуться благосклонно.

– Чья такая? – спросил отрывисто. – Как зовут?

– Ефросинья, дочь Сабурова, – выпалил Иван.

Ого! Так он и имя ее уже знает! А голос какой у него стал напряженный – видимо, учуял нескрываемую неприязнь в словах отца. Ишь, как яростно стрижет глазами – злится, опасаясь, что отец не одобрит его выбора, откажет сейчас Ефросиньи, велит отправить ее восвояси.

– Может, другую какую выберешь? А, Иванушка?

– Эту хочу, – буркнул сын угрюмо.

Иван Васильевич задумчиво пожевал губами. То, что парня надо срочно женить, это само собой. Пошел весь в отца, уд свой норовит погреть во всякой печурке, какая только попадается на пути, сделался худ и дик, а разве дело это, что царственное семя сплескивается в какую попало утробу? Ивана-то Васильевича от блуда в свое время остеречь было некому, так хоть сына он остережет.

– Так и быть, – ворчливо сказал Иван Васильевич, пытаясь скрыть неудовольствие. – По нраву девка – бери ее!

Иван, мгновение помедлив, словно не веря своим ушам, жадно схватил Ефросинью за руку. Девка тоже растерялась было, но тотчас вспомнила, как учили себя вести, вскрикнула, завесилась рукавом, словно бы от крайней стыдливости, и глаза налились слезами очень естественно, как и следует быть. Однако Иван Васильевич успел перехватить один ее взгляд – и онемел.

Вот же бесово бабье племя! Минуту назад Ефросинья и впрямь ничего так не желала, как сделаться нареченной невестой царевича. Но, оказавшись ею, сразу сообразила, что теперь, значит, ей нипочем не стать невестой самого государя – и по этому поводу залилась слезами, ни по какому другому!

• Предыдущая
• 46/78
• Следующая